Предания и обряды лопарей Русского Севера

Предлагаем вашему вниманию статьи и публикации фольклорных текстов полярного исследователя Владимира Юльевича Визе (1886-1954), опубликованные в «Известиях Архангельского общества изучения Русского севера» в 1911-1912 и 1917 гг. Исследовательские очерки «Лопарская музыка», «Лопарские сейды» и «Народный эпос русских лопарей: материалы» обобщают полевой материал экспедиций 1910-1911 гг. в центральную часть Кольского полуострова.

С одной стороны, В.Ю. Визе использовал собранный им оригинальный материал, с другой — дал широкую сравнительную картину по шведским и норвежским источникам XVII-XIX вв. Предшественником Ю.В. Визе по изучению культуры лопарей-саамов считается Н.Н. Харузин, на книгу которого «Русские лопари» Ю.В. Визе постоянно ссылается. Примечания со ссылками на малодоступные зарубежные исследования XIX в., а также ноты мы опускаем, отступая от академичности ради того, чтобы приблизить тексты к читателю.

Исследователь Русского Севера член-корреспондент АН СССР Владимир Юльевич Визе (1886-1954)

Лопарская музыка

Летом 1910 года я с тремя товарищами предпринял небольшую экспедицию внутрь Кольского полуострова, в так называемую русскую Лапландию. Цели нашей экспедиции состояли преимущественно в том, что бы собрать новый материал, касающийся этой страны, столь мало еще исследованной с научной точки зрения.

Один из моих товарищей производил геологические наблюдения (результаты этих наблюдений он прочел в виде доклада в геологическом кружке при петербургском университете), другой занимался ботаническими исследованиями, я же, главным образом, интересовался этнографией, в частности этнографией русских лопарей. К сожалению, результаты нашей двухмесячной экспедиции оказались очень незначительными, вследствие аварии, которую мы потерпели на обратном пути, спускаясь по реке Умбе, в 75-ти верстах от села Умбы.

При спуске по одному из многочисленных порогов р. Умбы карбаса, нагруженного кладью, у нас оборвалась бичева, карбас разбило в щепки, все собранные нами материалы, как то: петрографическая коллекция, обширный гербарий, масса путевых заметок, дневников, журналов и т. п., погибли вместе со всеми съестными припасами и со всей остальной кладью.

Из всех записок, которые я вел в продолжение пути, у меня уцелела лишь одна записная книжечка, которую я случайно во время катастрофы имел при себе. Несмотря на печальную участь, постигшую вашу экспедицию, я тем не менее решаюсь опубликовать кое-что из записанного у меня в уцелевшей книжечке. В этой небольшой статье я коснусь музыки лопарей.

Прочитав задолго до моего отъезда всю доступную мне литературу о Лапландии и ее жителях, я был немало удивлен тем, что почти все путешественники, с той или ивой целью посещавшие этот заброшенный на далеком Севере край, утверждают полное отсутствие какой бы то ни было музыки у лопарей. Acerbi, итальянец родом, проживший почти всю жизнь в Англии, в конце ХVIII века посетивший Лапландию и описавший свое странствование в обширном двухтомном труде «Travels Through Sweden, Finland, and Lapland, to the North Cape» (London, 1802) рассказывает, что, когда он попросил лопарей, служивших ему в качестве носильщиков, спеть что-нибудь, то он вместо пения услышал такие отвратительные крики, что был принужден заткнуть свои уши пальцами.

«Они не имеют никакого понятия о благозвучии, не знают также ни размера, ни ритма», пишет он в той же книге. В конце этой же книги он дает два нотных примера записанного им лапландского пения. Я позволю себе целиком привести тут эти два примера, во-первых потому, что этот мотив, насколько мне известно, единственный до сих пор записанный, во-вторых потому, что интересно сравнить этот бессмысленный набор звуков, записанных Acerbi со вполне ясными и ритмическими музыкальными фразами, которые мне удалось записать среди ловозерских лопарей.

Известный историк музыки Fetis, так же много потрудившийся в области исследования музыки некультурных народов, говорит, что лапландцы единственный народ, который совершенно не знает пения (Bulletins de la Soc. d’Antrop. de Paris, Vol. II, 1867). Между прочим, он, на основании этого, решительно отвергает какое бы то ни было родство между лопарями и финнами, которые, как известно, богаты народными песнями и обладают целой музыкальной системой тонов, отличной от таких же систем других народов.

Русский ученый этнограф Кельсиев, посетивший русскую Лапландию в последней четверти XIX века, пишет: «Лопари не имеют никаких музыкальных инструментов, не поют и песен не знают». Я боюсь утомить читателя перечнем остальных авторов, так же утверждающих отсутствие у лопарей своих песен. Немирович-Данченко, единственный путешественник, который отвергает это установившееся мнение о музыкальных способностях лопарей. К сожалению, он почти не описывает слышанное им пение, говорит только, что оно произвело на него впечатление «монотонной импровизации». (Немирович-Данченко, «Лапландия и лапландцы». СПВ. 1887 г.).

Прочитав все это, касающееся музыки у лопарей, я в высшей степени заинтересовался этим вопросом. Во-первых, мне как-то не верилось утверждение большинства путешественников, что музыка у лопарей совершенно отсутствует. Если это было бы так, то лопари составляли бы действительно единственное исключение из всех народов, стоящих даже на самом низком уровне духовного развития. Во-вторых, изучение лопарских песен, в существовании которых я уже заранее был убежден, представляло бы значительный интерес, пролив немного света на происхождение лопарского племени и родство его с соседними народами.

Меня всегда удивляло то обстоятельство, что этнографы сравнительно мало до сих пор обращали внимания на характерное музыкальное творчество отдельных народов. Если музыке нельзя приписать в этнографии такое же значение, как лингвистическим исследованиям, то во всяком случае народная музыка есть не менее важная этнографическая особенность, чем характерные народные узоры, изучение которых нашло в этнографии обширное применение. Вспомним только, как упорно сохраняет, не только веками, но тысячелетиями, каждая большая группа народов свои характерные музыкальные системы, на которых зиждется вся музыка.

Первого лопаря — старика Семена Галкина — я встретил на Верхнем Capest Javr’е (одно из озер, через которое протекает р. Умба; русские переделали название этого озера в «Капустное»). Между прочим, я его спросил, поют ли лопари и имеют ли свои собственные песни.

Ответ я получил такой, какой и ожидал: «Лопские женки порато хорошо песни петь знат. Кака же лопска женка песни не знат» Я попросил его спеть что-нибудь, во он ни за что не соглашался на это, уверяя, что в его возрасте, ему было уже за 60 лет, грех песни петь, а нужно грехи замаливать. Следующих лопарей (тоже Галкиных) я встретил на Нижнем Зашейке Umpjavr’а (Умбозеро).

Тут были одне лопарские женки, мужья их ушли со стадом оленей в тундры (тундрами в Лапландии называются высокие горы, лишенные древесной растительности). Одну из них — Хавроиью Галкину — мне старик Галкин рекомендовал, как одну из лучших лопарских певуний. Я, конечно, сейчас же вопросил ее спеть; на мое предложение она страшно сконфузилась и как я ни просил ее, всячески уговаривая, но мои мольбы оставались тщетными: она упорно отказывалась. — Я вспомнил, что меня еще в селе Умбе поморы предупреждали о странном упрямстве, которое иногда проявляют лопари и которое никакими просьбами, никакими обещаниями денег нельзя преодолеть. Только против одного средства лопари не в силах устоять — водки. Но мне как-то не хотелось, неловко было, прибегнуть к  этому радикальному средству, и я оставил Хавронью Галкину в покое, надеясь послушать ее на обратном пути (этого мне однако не удалось, так как через месяц, когда я снова проезжал мимо веж Галкиных, там народу уже никого не оказалось).

Перевалив через высокие, покрытые снегом Lujavr-Urt (Ловозерские горы), я вышел к Мотке-Губе на Ловозере и наткнулся там на лопарей, занимавшихся рыболовством на Seitjavr’е (Сейдозеро) и Lujavr’е (Ловозеро). В Мотке-Губе находятся несколько лопарских веж и два пырта (лопарская изба, отличающаяся от русской избы, главным образом, отсутствием русской печи, замененной примитивным очагом с простой дырой в потолке); живут тут, только в летнее время, так называемые сейдозерские лопари: Кузьма Данилов, Гаврило Захаров, Максим и Федот Галкины с их женками.

В этом пырте мне суждено было провести целых семь дней, вследствие почти непрерывно лившего дождя, который иногда заменялся обильно падавшим снегом, несмотря на летнее время: это было в конце июня и начале июля. Тут я, наконец, услышал столь долго жданное мною лопарское пение. Вначале и эти лопари долго отказывались исполнить мою просьбу, видимо, сильно стесняясь нас, но через несколько дней мы с ними тесно подружились, они перестали нас чуждаться и относиться к нам с той боязливой подозрительностью, с какой лопари всегда относятся к незнакомым людям, приезжим издалека. Когда же мы им спели хором несколько русских песен, возбудивших в лопарях единодушный восторг, они, наконец, склонились на нашу просьбу.

Пели нам главным образом Кузьма Данилов и Федот Галкин. Кузьма считается среди ловозерских лопарей лучшим певцом и знатоком различных сказаний и преданий. Первое, что я услышал, была похоронная песня лопарей, пропетая Кузьмой Даниловым с глубоким чувством.

Несмотря на свойственную лопарям чрезвычайно своеобразную манеру петь, которую вряд ли можно назвать «музыкальной», в том смысле слова, как мы его привыкли понимать, эта лопская песнь произвела на меня такое сильное впечатление, что оно останется у меня на всю жизнь. Сколько беспредельной тоски, покорной грусти в этой песне, вырвавшейся из груди народа, заброшенного судьбой на Крайний Север, как отражается в ней вся природа угрюмой Лапландии с ее черными голыми скалами, тихими грустными озерами, низким лесом и вечной ночью полярной зимы!

Я позволю себе сказать здесь несколько слов о своеобразной манере пения лопарей. Прежде всего, в пении лопарей обращает на себя внимание непомерная вибрация, которой они поют каждую ноту. Эта вибрация настольно сильна, что иногда бывает трудно уловить определенный тон: звук все время как бы качается вверх и вниз, задевая соседние полутоны. Вторым характерным свойством лопарского пения является постоянная смена грудных звуков с горловыми; получается впечатление, как будто поющий лопарь все время «срывается».

Когда лопарь начинает петь, он вначале воет без слов, употребляя на каждом звуке все один и тот же слог: «лылылы…» Затем постепенно он начинает вводить в песнь слова, время от времени вставляя снова это «лы лылы».

На мой вопрос, что это «лы лылы» означает, Кузьма ответил, что оно ничего не означает, а поется это для того, чтобы «разойтись». С хоровым пением лопари совершенно незнакомы, у них встречается исключительно сольное пение. Своим собственным музыкальным инструментом лопари не обладают, но перенятая от поморов «гармошка» начинает приобретать среди лопарей большую популярность; однако, на гармонии они совершенно не играют своих мелодий, предпочитая в данном случае русские и карельские мотивы.

Лопарских песен у меня было записано всего пятнадцать; десять из них, к сожалению, погибли во время катастрофы на р. Умбе и остальные пять уцелели. За точность записи этих песен я вполне ручаюсь, так как слышал их не один только раз, а, по крайней мере, раз пятьдесят каждую из них, так как лопари, раз поборов свою застенчивость, уже не стеснялись нас и, благодаря дурной погоде, вынужденные сидеть дома, все время мурлыкали себе под нос эти песни, что дало мне возможность вполне точно записать их. Эта песнь, как я уже говорил выше, пропета Кузьмой Даниловым. Ритм песни очень произвольный, но в основе своей бесспорно имеет ритм означенный мной. Пятый такт иногда варьировался так:

Что касается слов этой песни, то Кузьма перевел мне содержание ее на русский язык приблизительно так (оригинальный перевод, к сожалению, утерян):

На кого ты оставил нас,
На кого оставил свою долгую жизнь!
Будем плакать мы по тебе бесконечно,
Слезами будем плакать.
На кого оставил жену свою,
На кого оставил детей-малолеток,
На кого оставил друзей верных… и т. д. 

Эту песнь спел Федот Галкин. По его объяснению песнь эта веселого характера и поется при всяких веселых обстоятельствах, например, когда пьют водку, поется она много раз подряд, без остановок и пауз, большею частью так, как она написана выше. Иногда она варьируется тем, что первая часть песни вместо двух раз повторяется три или даже четыре раза подряд. Затем только следует вторая часть песни.

Двенадцатый и тринадцатый такты пелись иногда так: . Ритм песни вполне определенный. И эта мелодия пропета Федотом. Иногда первые два такта повторяются два или три раза, затем только следуют дальнейшие такты. Ритм определенный. Содержание песни следующее; муж ушел на охоту, женка осталась одна в доме и поет. Поет о том, что вот скоро вернется муж, будет ругаться и, пожалуй, прибьет еще. Каждый куплет песни кончается словами: «Лай, лай, собачонка! Кипи, кипи, мой чайничек!» Как в словах, так и в самой мелодии много тоскливого настроения. Федот отзывался об этой песне с большой похвалой и говорил, что это — одна из лучших лопских песен.

Эта так называемая «дикарская» песня, одна из излюбленнейших лопских песен, которую они иногда битый час мурлычут себе под нос. Она, собственно говоря, поется при охоте на диких оленей, или «дикарей», как их просто называют лопари. Слова песни не лишены красоты и своеобразной поэзии. Вот ее начало:

Спасибо тебе, осень черная!
Ах, да спасибо тебе, суземок великий!
Спасибо, суземок, за жизнь твою;
Сыт я человек.
Спасибо за оленя дикого,
3а рога его красивые!

Во всей песне чувствуется какое то наивно-восторженное поклонение природе. Пели ее и Федот и Кузьма. Что касается ее исполнения, то в ней резче всего сказывалась своеобразная манера пения лопарей: непомерное вибрирование звуков и частая смена грудных тонов с горловыми. Благодаря этому, второй такт часто звучал так (см. ноты №8).

Федот Галкин пел еще две песни, чрезвычайно похожие на «дикарскую» и являющиеся как бы только вариациями ее. И та и другая, по его объяснению, поются при веселых обстоятельствах. Являющаяся здесь новая нота ля вставлялась при самых различных ритмах. На этот мотив лопарки убаюкивают своих детей: мелодия не характерна для лопарской музыки.

Кельсиев (со слов Acerbi) говорит, что любимый тон лопарей ля минор. Я, слушая пение лопарей, отнюдь не могу подтвердить это. Все слышанные мною песни лопари распевали в каком попало тоне, часто даже в середине песни съезжая с одного тона на другой, что мне легко удавалось заметить, так как имел при себе хроматический камертон. Поэтому и в нотных примерах, приведенных выше, я выбрал вполне произвольные тональности. Темп песен у меня обозначен по метроному Мельцеля.

Мы видим, таким образом, что у лопарей не только не отсутствует музыка, но что этот, теперь уже немногочисленный народ обладает своей оригинальной музыкой, в высшей степени характерной и своеобразной. Немыслимо, конечно, на основании тех немногих мелодий, которые удалось мне записать, делать какие-нибудь обширные выводы, начать на основании этих мелодий, сравнивая их с музыкой соседних народов (главным образом финнов, у которых музыка довольно хорошо изучена), строить гипотезы о родстве музыкальной системы лопарей с системами других народов.

Цель этих моих строк — лишь показать, какое огромное значение имеет собирание народных песен, лопарских в частности, и какая предстоит здесь в высшей степени интересная работа, когда будет собран достаточный и вполне надежный материал, — работа, результаты которой могут дать весьма ценные вклады в науку сравнительного народоведения.

Из различных старинных источников мы знаем, что некогда лопари населяли значительно большую площадь земли, чем теперь. Еще в XV веке лопари заселяли места, расположенные у Онежского и Ладожского озер, но, вероятно, лопари обитали и значительно южнее. Затем народы, пришедшие с юга, постепенно оттеснили лопарей на север, заставив их в конце концов дойти до берегов Ледовитого океана.

Благодаря частым набегам воинственных соседей (среди лопарей до сих пор сохранилось много преданий о различных нападениях на них), тяжелым условиям жизни, численность лопарей постепенно уменьшалась и теперь дошла до совсем незначительного количества. В последнее время, благодаря более тесному общению лопарей с русскими, они начали сильно смешиваться с последними, и в некоторых лопарских селах (напр. в Поное) нельзя уже найти ни одного чистокровного лопаря.

Лопари быстро начинают терять свои этнографические особенности, поддаваясь влиянию более культурного народа — русских. Когда-то лопари обладали в высшей степени богатой и интересной мифологией; под влиянием христианства она начала быстро забываться, и теперь в памяти лопарей из всего величавого творчества народной фантазии сохранились лишь самые жалкие осколки. Музыка никаким гонениям со стороны христианства не подвергалась и поэтому сохранилась до настоящего времени.

Так как лопари принадлежат к одному из древнейших народов, заселявших некогда часть Европы, то я не сомневаюсь в том, что мы имеем тут дело с очень древней музыкой. Вспомним, как упорно держатся в памяти народа созданные ими песни, передаваясь устно из поколения в поколение в продолжение многих веков. Все это еще больше увеличивает интерес к изучению лопарских песен.

Но медлить тут нельзя: лопари с каждым годом все больше и больше подпадают под влияние русских, все больше и больше забываются ими красивые предания старины, забывается и родная песнь… Поморские «частушки» лихо распеваются уже многими лопарями Ловозерского погоста, а между тем ловозерские лопари менее всего «русифицированы», так как оттуда почти никто не ходит промышлять на Мурман, и, следовательно, реже остальных лопарей им приходится сталкиваться с нашими поморами.

В заключение я не могу не воспользоваться случаем выразить на страницах этого журнала свою глубокую признательность и благодарность Павлу Павловичу Тикстону, управляющему лесопильным заводом в селе Умба, всячески содействовавшему успеху вашей небольшой экспедиции и вообще проявляющему живой интерес к делу изучения нашего Севера.

В. Ю. Визе.

Источник: Лопарская музыка //Изв. Архангельского общества изучения Русского севера. – 1911. – №6. – С.481–486.

Лопарки, мать и дочь. Фото Лоттена фон Дубена, 1863 г.

Лопарские сейды

Во время моего двукратного путешествия по Кольскому полуострову в летние месяцы 1910 и 1911 гг. я имел случаи сталкиваться с лопарями трех погостов: Экостровского, Массельгского и Ловозерского. Лопари первых двух погостов в значительной мере подверглись влиянию русских и за немногими исключениями вовсе потеряли свои этнографические особенности.

Это и неудивительно, принимая во внимание местоположение этих погостов на тракте Кандалакша — Кола; общение с русским элементом здесь довольно тесное, особенно благодаря тому, что, как лопари, так и лопарки нанимаются «ямщиками», т. е. гребцами, для обслуживания проезжающих по тракту. Из Массельгского погоста некоторые лопари принимают участие и рыбных промыслах на Мурмане, где, конечно, они подвергаются влиянию наших поморов.

В другом положении находятся лопари ловозерские, погост которых расположен в самом центре полуострова. В летние месяцы доступ в этот погост очень затруднителен и благодаря этому летом прекращается всякое сообщение между жителями погоста и берегами Ледовитого океана и Белого моря.

С наступлением зимы сообщение, конечно, устанавливается, но и далеко не все лопари бывают зимой в Кандалакше или Коле — этих двух пунктах, где происходят торговые сношения между русскими и лопарями. В мурманских промыслах ловозерские лопари принимают участие, только весьма редко; главными средствами их существования являются рыбная ловля на озерах, оленеводство и отчасти охота, т. е. те же занятия, которыми жили их предки много веков тому назад.

Интересуясь следами языческих верований и обрядов среди современных русских лопарей, я рассчитывал найти такие следы скорее всего у ловозерских лопарей и мои надежды не обманули меня: среди ловозерцев еще до сих пор сохранилось много преданий старины, которые они чтут и к которым, видимо, еще сильно привязаны. Конечно, со временем и они забудут заветные сказания седой древности, да уже и сейчас начинают их забывать.

В разговоре со мной они не раз жалели, что мне не удалось послушать старика Фаддея, несколько лет тому назад умершего. К этому Фаддею лопари приходили специально послушать родные предания и сказки, и по их словам никто лучше него не умел их передавать. «Что мы» — говорили они с сожалением — мы и десятого того не знаем, что Фаддей знал. А сказывать порато умел хорошо: бывало наслушаешься его, идешь потом по суземку домой. так звон в ушах и стоит. Вот он как сказывать умел».

Мастерицей передавать предания слыла и старуха Ольга, умершая в 1907 году 120 лет от роду. Лопари мне рассказывали про эту Ольгу, что за всю свою жизнь она ни разу не была в церкви и не исповедовалась. На замечания лопарей, что она не хорошо поступает, не исповедуясь, она отвечала, что ей незачем для этого ходить в церковь: «иду на восток и как встречу дерево побольше, сосну ли, ель — ему и исповедаюсь». Здесь ясно слышен отклик того давнего времени, когда язычники лопари обоготворяли природу и, между прочим, поклонялись пням.

Считаю нужным заметить здесь, что лопари чужим, незнакомым людям сообщают свои сказания чрезвычайно неохотно. В первый мой приезд в Лапландию мне стоило больших усилий добиться от них хоть каких-нибудь сведений о существовании преданий и сейдов в частности. На все мои попытки завести с ними разговор на эту тему, я получал всегда одни и те же стереотипные ответы: «не знам, не знам» или «а кто его знат» и т. п.

Такая скрытность, боязливость и недоверие к незнакомцам вообще лежат в характере лопарей. Когда мы в первый раз пришли в Ловозерский погост (это было как раз в Петров день, когда лопари, летом живущие в вежах на соседних озерах, съезжаются в погост), кто-то из лопарей пустил слух, что мы «шведы» т. е. разбойники, так как в представлении лопарей шведы и разбойники — синонимы.

Прибавляли, что у нас за горами, на Умбозере, остался отряд в сорок человек, а что мы пришли только с целью разведать все, чтобы потом удачнее напасть на погост и разграбить его. Слух этот быстро распространился среди лопарей и о собирании этнографических материалов нечего было и думать. Лопари, обыкновенно проводящие Петров день в веселых играх, пении и главным образом обильных возлияниях, на этот раз не вылезали из своих пыртов (лопарская изба) и на следующий же день разъехались по окрестным вежам. Вскоре нам удалось убедить их в том, что мы не шведы, а пришли в их страну с самыми миролюбивыми намерениями; лопари добродушно смеялись над тем, что принимали нас за разбойников, и человека, пустившего этот слух, обозвали дураком.

Мало-помалу мы сумели заслужить их полное доверие и между нами установилась дружба, в самом хорошем смысле этого слова. Не раз лопари оказывали нам серьезную помощь, причем помощь эта оказывалась всегда без всяких корыстолюбивых помыслов, так как финансовые обстоятельства нашей экспедиции были весьма плачевны, что лопарям было хорошо известно.

Вместе с дружественными отношениями лопари сделались и более словоохотливыми. Один лопарь говорил мне, что случалось и раньше, что приезжие люди начинали расспрашивать их о том, как в старину деды жили, просили петь и т. п. Да, так мы и станем им все рассказывать! Пришли, сказали «пойте», да и ушли. Нет, ты поживи у нас, дай посмотреть какой-то ты сам есть и, если добрый человек, то, пожалуй, и споем. А то больно ты быстрый!

В таком недоверчивом отношении лопарей к приезжим, в частности к «проферсолам», как они называют ученых исследователей, отчасти виноваты и последние. В 1910 г. вскоре после нас по Умбозеру проезжал один шведский этнограф. На одном из островов Умбозера, Wulsuol’е он для того, чтобы добыть лопарские скелеты, тайком разрыл лопарское кладбище, причем разрыл не только старые могилы, но и несколько могил, где покоились останки лопарей, которых ныне живущие лопари еще помнили живыми1. Конечно, такой поступок должен был глубоко возмутить лопарей, вообще религиозных и суеверных.

В этой статье я коснусь культа сейд, культа священных камней, следы которого еще живы среди современных ловозерских лопарей. Эта тема тем более интересна, что русский этнограф Н. Харузин, посетивший русскую Лапландию в 1887 году, пишет, что он не нашел «ничего, что могло бы подтвердить факт существования среди современных русских лопарей почитания сейдов».

Харузин пробыл в Лапландии только половину лета и, насколько мне известно, в Ловозерском погосте не был, да и вообще его исследования о русских лопарях являются главным образом результатом записей со слов других лиц, нежели результатом личных наблюдений над лопарями.

У лопарей дохристианского периода существовало 2 религиозных культа: культ высших богов и культ священных камней — сейдов. Последний культ относится к фетишизму.

Явление, когда народы избирают в качестве фетишей камни, чрезвычайно распространено на всем земном шаре. Камням поклоняются и в Индии, и в центральной Австралии и в Африке, и вероятнее всего, все народы, находясь еще на низком уровне развития, когда-нибудь поклонялись камням!

У приполярных народов этот культ достиг сравнительно очень большого развития. Самоеды поклоняются священным камням, которые называют Hahe (сюда же относятся их Sjadaei), и этот культ по словам Кастрена совершенно тождественен с лопарским культом сейд. У остяков мы находим культ Jiljan, который также имеет много сходственного с поклонением сейдам.

Что почитание камней у приполярных народов, в частности у лопарей, получило особенно большое распространение, объясняется отчасти влиянием окружающей природы. Полярные народы вообще чрезвычайно впечатлительны, тем более что истерия и эпилепсия сильно распространены среди них, что засвидетельствовано многими путешественниками и исследователями и составляет давно известный факт.

Эта склонность северных народов к истерии и эпилепсия обусловливается несомненно влиянием длинной полярной ночи и вечного дня полярного лета при весьма неудовлетворительных условиях жизни вообще. Принимая во внимание общую бедность и однообразие природы дальнего Севера, делается ясным, что причудливые формы гор несомненно должны были влиять на восприимчивую душу дикаря.

Только тот, кто сам бывал в Лапландии, видел эти фантастические очертания лапландских скал, озаренных то полуночным солнцем, то северным сиянием, вслушивался в царящее кругом молчание, в котором как бы застыла вся природа, тот поймет, какое огромное влияние эта, иногда чудовищно сказочная природа должна была оказать на первобытного лопаря. О том, насколько распространен был культ сейд, свидетельствует большое число сказаний, отчасти сохранившихся и до сих пор среди лопарей, а также распространенность по всей Лапландии разных географических названий с корнем «Seit», напр. Seitjavr, Seitjok, Seitwaara и т. п.

Так как различные исследователи дают несколько различные определения слову «сейд», то я считаю необходимым разобраться здесь в этом и выяснить истинное и точное значение этого слова. Прежде всего нужно заметить, что в отдаленную языческую эпоху это олово имело несколько иное, более широкое, значение чем то, какое ему придают современные лопари.

В словаре Lindahl’а сейды определяются как каменные или деревянные изображения, которые употреблялись лопарями в их религиозном культе3. С этим определением почти сходно определение, какое дает сейдам известный исследователь финно-угорскнх народностей Кастрен: «сейды означают идолов, которыми лопари пользовались при колдовании».

Dueben усматривает в сейдах главным образом домашних богов, настоящих пенатов, покровительствующих либо лопарской семье, либо отдельной личности5. Этого же мнения придерживается отчасти и вышеупомянутый Кастрен6.

Но наиболее верное определение дает Шеффер, посетивший Лапландию в XVII веке. «Слово сейд» — пишет он — обозначает всякого рода божественность (toute sorte de Divinitez).

В том, что Шеффер прав, приписывая слову сейд такое широкое значение, а не узкое значение домашних богов-покровителей, меня убеждают следующие соображения. Tornaeus8, а также Samuel Rheen, которого цитирует Шеффер, упоминают, что лопари обладают каменными изображениями бога охоты Сторъюнкаре и изображения эти (большею частью простые, необработанные камни) в некоторых местностях Лапландии называют сейдами.

Кроме того Шеффер сообщает, что изображение бога грома Айеке (он же Тирмес) — лопари делают из дерева и такое изображение также называют сейдом9. Из этого становится ясным, что под сейдами древние лопари понимали не только изображения домашних богов, но вообще всякий предмет, который по их мнению обладал чудодейственной, волшебной силой.

Что главное значение этого слова заключается не в том, что сейды являются защитниками лопарского дома, а в самой сверхъестественности, присущей некоторым предметам, — это видно и из того, что слово это встречается в древненорвежском именно в этом смысле10. В Эдде встречается слово Seidhr в смысле «волшебство», еще чаще находятся слова с корнем seid в сагах: seidhberendr — волшебник, sidha — колдовать 11.

Волшебные свойства приписывались древними лопарями различным неодушевленным предметам, как-то: камням, которые при давали иногда вид человеческой или какой-нибудь другой фигуры, но которые обыкновенно вовсе не обрабатывались, пням, карягам, разным идолам. К сейдам же относятся так называемые saiwa-keidke «священные камни» и passe-wara («священные горы») В финляндской Лапландии saiwa-keidke иногда называют kenttya-kiwet; (от финских слов kenttya — место стоянки или вообще жилья, и kiwi — камень).

О деревянных сейдах сообщают нам лишь немногие писатели. Торнеус упоминает о сейде, который стоял в центре Торниосской Лапландии и назывался Wirku-Accha (Uiran Akka). Этот сейд пользовался большой славой и окрестные лопари часто посещали его и приносили здесь жертвы. Он был ни что иное, как простой пень. Шеффер говорит, что у лопарей были и деревянные и каменные сейды.

Первые назывались Muorra-Jubmal («деревянный бог»), вторые Kiedkie-Jubmal («каменный бог»). Hoegstroem, живший в шведской Лапландии в первой половине ХVІІІ века, еще сообщает о сейдах, вырубленных из корней и изображавших человеческую фигуру, но уже Кастрен нигде не мог найти и следа деревянных сейдов. Очевидно, что деревянные сейды исчезли значительно раньше каменных.

О каменных сейдах сообщают почти все писатели, интересовавшиеся языческой религией лопарей. Tornaeus описывает сейдов, которые стояли на острове, расположенном почти посередине водопада Darra (Торниосская Лапландия). Здесь находилось всего пять сейдов, причем все они видом своим напоминали человеческую фигуру. Наибольший из них был величиной в человеческий рост, он стоял в центре, окруженный четырьмя меньшими сейдами.

Эти сейды носили также название Сторъюнкаре, т. е, очевидно, были посвящены этому богу. Но уже в XVI веке, по свидетельству Торнеуса, это капище было заброшено, вероятно, вследствие большой опасности, с которой было связано достижение этого острова. Hoegstroem описывает трех сейдов, находившихся недалеко от Gelliware (Шведская Лапландия): «Kaappowoma», «Sagga guoika» и «Stuoramis passe»18. В цитируемом мною труде Шеффера, а также в книге Dueben’а «Om Lappland och Lapparne» находится несколько изображений сейдов: это простые камни, даже не всегда отличающиеся своеобразной формой.

Что касается до passe-wara — священных гор и скал, — то Samuel Rheen в одной Лулеосской Лапландии насчитывает их до тридцати. Названия и местоположения всех этих passe-wara приведены в книге Шеффера. Acerbi, бывший в норвежской Лапландии в конце ХVШ века, рассказывает о двух passe-walk (он переводит это словами «священное место»), которые назывались «Finne Kirke» и к которым лопари питали большое уважение, граничащей со страхом.

Проезжая мимо этих гор, они никогда не рисковали раскинуть вблизи свои чумы, боясь, что крик детей или какой-нибудь другой шум не обеспокоил бы священные горы и тем самым они не навлекли бы на себя какой-нибудь напасти20. Fellman в 1829 году близко сталкивался с русскими лопарями, у которых был сейд; этому сейду они приносили жертвы, веря в то, что, если его умилостивлять дарами, он приносит добро и между прочим излечивает от болезней21 Кастрен в своих путевых воспоминаниях передает рассказ лопарей об одном сейде, который стоял на берегу озера Seidajarwi (вблизи Peldotunturi).

Он же описывает сейда, которого он видел на одном из островов озера Энаре. Этот сейд был искусственно сложен из небольших камней и как формой, так и величиной походил на человеческую фигуру. Лопари, которые служили Кастрену в качестве проводников, относились к этому сейду с суеверным страхом, полагая, что в камне обитает злой дух. Из боязни, что этот дух пошлет дурную погоду, они торопили Кастрена скорей покинуть это место 23.

Случай этот является последним, когда путешественнику удалось видеть сейда, искусственно обработанного человеком. Что такие сейды исчезли раньше, чем простые необработанные камни, вполне понятно, т. к. камни, изображающие человека, являются настоящими идолами и к уничтожению таковых христианские миссионеры и законоучители прилагали наибольшее старание.

Преследование веры в сейдов и уничтожение последних началось вообще очень давно и тем более удивительным является то упорство, с каким это верование держалось в течение многих-многих веков, отчасти сохранившись даже до настоящего времени. Об уничтожении сейдов рассказывает между прочим еще Торнеус, сочинение которого относится к 1672 году. Вот этот рассказ.

«В деревне Pjaldo-Gaerf жил Peter Pjaiwia, честный, зажиточный и богобоязненный лопарь. Два года тому назад он умер, оставив после себя многих сыновей. Одно время он был ревностным поклонником своего сейда. Однажды случалось, что в его стаде пало много оленей и поэтому он особенно ревностно начал молиться своему сейду; однако это ничего не помогало: падеж оленей продолжался.

Тогда он со всеми своими сыновьями, захватив предварительно большое количество сухих дров, отправляется к сейду, украшает его сосновым хвоем и в качестве жертвы приносит ему шкуры, рога и головы убитых оленей. Все падают на колени и обращаются к сейду с горячей мольбой, чтобы он подал бы им какой-нибудь знак в доказательство того, что он является богом.

Так как такого знака не последовало, все снова встали, бросили дрова на сейд, и подожгли их: таким образом сгорел идол, которого почитала целая деревня. После этого Pjaiwia сжигал всех сейдов, где их только ни находил, а своего старшего сына — Wuolabba — послал в знаменитое лопарское село Энаре, чтобы и он сжег там всех сейдов, каковых насчитывалось в том селе немалое количество. Wuolabba исполнил это, но затем был принужден бежать в Норвегию, где он находится и до сих пор».

Несмотря на то, что со временем лопари (по крайней мере, русские) сделались довольно ревностными христианами, у них наряду с христианской верой сохранились и отчасти языческие верования, в том числе и почитание сейдов. В некоторых местностях, очевидно само название «сейд» исчезло и лопари старые сейды просто называют kieddik (kedgi), т. е. «камень», прибавляя к этому различные названия, напр. Mientasch- kieddik, Rept-kedgi и т. п.

С некоторыми из таких камней связаны предания, которые указывают на то, что камень этот некогда почитался лопарями как сейд, относительно же других в памяти лопарей остались одни только названия. Но в более глухих местах Лапландии еще до сих пор сохранились, как само название «сейд», так и вера в то, что сейд, смотря по тому, относятся ли к нему с уважением или нет, может приносить добро или зло. Мне даже удалось установить факт, что и жертвоприношения сейдам не совсем еще прекратились, хотя, конечно, приняли несколько иную форму.

У писателей более позднего времени мы находим следующие сведения о сейдах. Friis сообщает, что один лопарь в Финмаркене в начале второй половины прошлого века ежегодно приносил жертвы сейду.

В 1871 году лопари высказывали Фрису уверенность в том, что в торниосской Лапландии лопари тайком продолжают совершать жертвоприношения своему сейду. Rabot в 1881 году нашел перед священным камнем Aktisk большое количество оленьих рогов и полагал, что лопари еще и в то время приносили здесь жертвы.

Харузин сообщает предание, связанное с Rept-kedgi (Репт-камень), со священным камнем, находящимся недалеко от Печенги, на тундре Уг-ойв. По словам лопарей этот камень есть окаменевший нойда (колдун); в его власти посылать хорошую или дурную погоду. Харузин же упоминает о горе Сидовар (недалеко от Чалмозера, через которое протекает Пазрека), около которой в старину происходили жертвоприношения; смотря по желанию, священная гора даровала ту или иную погоду.

Что касается до жертвоприношений, которые древние лопари совершали около сейдов, то мы имеем об этом довольно много сведений от писателей того времени. Главным образом они состояли из различных частей оленя: рогов, головы, шкуры и т. п. Hoegstroem сообщает, что лопари-оленеводы смазывали сейдов оленьей кровью, а лопари, занимающиеся рыбной ловлей—рыбьим жиром. Этот же писатель сообщает, что лопари приносят в качестве жертвы также и птиц.

Кастрен передает, что лопари в прежние времена никогда не проезжали мимо сейда без того, чтобы не поесть около него и часть пищи не оставить около сейда в качестве жертвы. «Еще в настоящее время (т. е. в тридцатых годах XIX века) — говорит он дальше — русские лопари соблюдают этот обычай из боязни, что в противном случае сейд пошлет им голод и другие несчастия».

Многие путешественники имели случай наблюдать около священных камней большие кучи оленьих рогов. Шеффер сообщает, что числа сложенных кругом сейда рогов иногда превышает тысячу. Такая куча рогов называлась лопарями tiorfwigardi (по другим писателям tiarve-garde, coarve-garde. Слово это происходит от tiarve — рог и garden — двор 33.

В русской Лапландии еще в настоящее время можно наблюдать подобные кучи оленьих рогов, но в норвежской и шведской Лапландии их, по-видимому уже не находят. Так еще Фрис утверждает, что теперь таких tiarve-garde больше не встречается, вследствие того, что оленьи рога стали предметом торговли.

Мне удалось видеть груду оленьих рогов — koarve-kart —на одном из островов на Ловозере. Такую же груду оленьих рогов я видел на маленьком островке на Умбозере, против той части Хибинских гор, которая называется Koaschka. Относительно последних рогов я не вполне уверен, что они были сложены здесь с целью жертвоприношения, так как они лежали в беспорядке, между тем как рога, которые приносят в жертву сейду, всегда кладут концами вверх. Впрочем, судя по виду рогов, они лежали здесь очень долго, так как все они были уже совершенно лишены оссеина и часть их успела сильно замшиться.

Поэтому быть может бури, ветры, таяние снега и тому подобные причины изменили их первоначальное положение, так как я не вижу никакой другой причины, по которой лопарям понадобилось бы завозить на островок оленьи рога, как только ту, что здесь некогда происходили жертвоприношения. О том, что рога, которые приносили в жертву, всегда лежат концами вверх, мне рассказывали ловозерские лопари. Интересно, что именно таким же образом клались жертвенные рога скандинавскими лопарями еще в середине XVII века, как это ясно можно усмотреть из картины, изображающей поклонение сейду и приложенной к упомянутому мною труду Шеффера.

Сделав обзор того, что нам известно относительно сейдов и их культа от разных писателей, я теперь позволю себе привести здесь то, что мне удалось узнать о сейдах, разъезжая по вежам ловозерских лопарей.

Самым популярным сейдом в этой области считается «Kuiw» на Сейдозере (по-лопарски Seitjavr). Это озеро находится к западу от Ловозера и соединяется с последним небольшой порожистой речкой Seitjavrjok. Сейдозеро расположено чрезвычайно живописно и является, пожалуй, одним из самых красивых уголков, какие мне приходилось видеть в Лапландии. С трех сторон оно окружено мрачными скалами Lujavr Urt’a, которые отвесно падают к озеру и отражаются в его идеально чистой и прозрачной воде.

Быть может мрачный колорит, которым проникнута вся эта местность, отчасти содействовал тому, что как раз здесь мы находим сразу трех сейдов, из которых Kuiw и сейчас находится в большом почете у лопарей. Этот сейд стоит на северном берегу озера, на Kuiw-tschorr’е (kuiw по-лопарски значит старик, tschorr — гора, плоскогорие) и хорошо виден с озера. В одном месте на скале находятся трещины и эти трещины и образуют нечто подобное человеческой фигуре, которую можно различить с несомненной ясностью.

Относительно происхождения этого «Старика» у лопарей существует следующее предание, которое мне передавали с небольшими вариантами три лопаря: Кузьма Данилов, Семен Галкин и Филипп Сорванов. Вот это сказание.

«Пришел на Ловозеро со своей дружиной чудской начальник Чудо-Чуерив, все они были некрещеные и начали грабить лопарей. Лопари бежали от них на один остров на Ловозере, где стоит «Старуха», которой приносят гостинцы, когда идут на охоту.

Чудь заметила, куда бежали лопари, села на карбаса и отправилась за ними в погоню. Тогда один лопарь стал бить в «koarve-kart» и просить, чтобы «Старуха» сделала погоду. «Старуха» услышала его и сделала большую погоду, так что вся чудь, гнавшаяся за лопарями на карбасах, потонула в озере.

Остались живы только Чудо-Чуерив и его повар (по-лопарски pawra). Они успели добраться до Мотки-губы (Motka-lucht), где повар начал варить обед. А повар был колдун. Стряпает он, мешает ложкой в котле и приговаривает: «вот бы мне так трепать лопские головы». В это время подоспели лопари и, увидев чудского начальника, ранили его самострелом в ногу; в ногу же его ранили для того, чтобы взять его живым. Повар, когда увидел это, взял казну и, чтобы она не досталась лопарям, бросил ее в воду, затем и сам бросился в озеро и, как щука поплыл по Сейдъяврйоку в Сейдозеро.

Там, где Tschivruai (tschivr — щебень, ouai — ручей) впадает в Сейдозеро, он вылез на берег, но здесь окаменел. Оттого и гора, которая стоит на том месте называется Pawratschorr. Чудо-Чуерив же был принужден сдаться. Он принял крещеную веру и в знак этого надел на левую ногу каньгу (лопарская обувь), которая видна на нем и сейчас. Он еще некоторое время жил среди лопарей, а когда состарился, пошел на тундру, да там и остался камнем. Еще до сих пор он стоит на том же самом месте, поэтому и тундра называется Kuiwtschorr».

Конец сказания Филипп Сорванов передал немного иначе. По его словам, когда лопари ранили чудского начальника, он не сдался, а бежал, в тундру, где и окаменел. В том же месте, где он бежал, еще до сих пор виден кровавый след.

В этом предании мы имеем указание на жертвоприношения («гостинцы», которые совершались около сейда. На мой вопрос, несут ли еще теперь «Старухе» гостинцы, лопари отвечали, что когда они проезжают мимо этого острова, они стараются не упустить случая оставить около «Старухи» кое-что из своих запасов, рыбу или что-нибудь иное.

Оленьи рога в настоящее время, по-видимому, уже не приносят в жертву, но к старому koarve-kart относятся с уважением и оставляют его нетронутым. Вера в то, что во власти «Старухи» посылать ту или другую погоду, сохранилась у большинства ловозерских лопарей в полной силе. Под «чудью», которая упоминается в предании, следует понимать вообще народы, которые некогда совершали набеги на лопарей, т. е. карелов, русских и шведов.

Набеги последних особенно памятны лопарям и поэтому они, передавая сказания о набегах чуди, часто называют чудь также шведами. Шведами, между прочим, в 1590 году был разграблен и сожжен Печенгский монастырь, который чтится лопарями как народная святыня. Сказания о набегах чуди очень многочисленны и распространены по всей Лапландии.

Kuiw на Сейдозере пользуется особенным почетом со стороны сейдозерских лопарей (зимой эти лопари живут в Ловозерском погосте). Проезжая на карбасах мимо Kuiw-tschorr’а, лопари опасаются громко кричать и ругаться, из боязни, что «Старик» разгневается. К нам они обращались с просьбой, чтобы и мы соблюдали бы возможную тишину вблизи Kuiw’а. Лопари избегают грязнить воду в Сейдозере, так как «Старик» этого не любит и в противном случае «не даст рыбы».

Когда является надобность наполнить котел водой, лопарь никогда не зачерпнет воду закопченным котлом прямо из озера, как это принято обыкновенно, а зачерпнет чистым ковшем и потом уже перельет воду в котел. Если долгое время стоит дурная погода, лопари говорят: «Старик ноне сердит». Про Pavra лопари заявляют только, что он стоит себе, вреда не делает, но и сам не любит, чтобы его тревожили.

На Сейдозере же находится еще тундра, называемая Nepeslogtschorr. По лопарскому преданию в этом месте некогда окаменели три колдуньи: мать с двумя дочерьми.

На Умбозере в юго-восточном углу его, между губами Taftis-lucht и Let-lucht, находится наволок Schorrnjork; на этом наволоке, выдаваясь в озеро, лежит камень называемый Schorrnjorkseit;. В настоящее время камень этот уже не почитается лопарями за священный: «что это за сейд. Только ворожба одна» — заявил мне про него один лопарь. На западном берегу Умбозера, верстах в десяти к северу от Умбской салмы, находится камень, называемый Leip-kieddik (в переводе на русский язык «хлебный камень»).

Про этот камень лопари мне ничего не могли сказать, указали лишь только, что это «настоящий» сейд. К югу от Умбозера расположено озеро, которое также называется Сейдозеро (Sеіtjаwг); из этого озера вытекает Seitjok, речка длиной около 12 верст, впадающая в Умбозеро. На этом Сейдозере находится вежа лопаря Филиппа Сорванова. Одно название озера подсказывало мне уже, что там должен был находиться сейд; действительно, когда я спросил об этом Филиппа Сорванова, он мне сообщил, что на берегу озера стоит «старуха».

На мой вопрос, что рассказывали деды про этот камень, он ответил, что никаких преданий с этим камнем не связано, а что появился он тогда, когда «земля родилась». Интересно, что лопари часто называют сейдом «стариком» или «старухой»: это было в обычае также у древних лопарей. Так вышеупомянутый деревянный сейд в торниосской Лапландии в XVII веке назывался Акка, что в переводе значит «старуха».

В юго-восточной части Umptek’a (Хибинские горы) находится гора, называемая Koachwa. С этой горы (немного севернее высшей точки Koachw’ы) к Умбозеру спускаются два лога. На верху второго лога, считая от вершины Koachw’ы, лежит священный камень Mientasch-kieddik («дикарский камень»: mientasch — дикий олень, дикарь).

Отправляясь на охоту за дикими оленями, лопари здесь приносили жертвы, полагая, что удачный исход охоты зависит от священного камня. В чем состояли эти жертвы в прежние времена мне не удалось узнать, в настоящее время в качестве жертвы около камня кладут пули. Таких пуль разбросано кругом камня порядочное количество.

Один лопарь признался мне, что отправляясь на охоту за дикими, которых около Канозера (Kano-jawr) водится еще довольно много (встречаются иногда, хотя уже изредка, стада в 200 голов; охотник за дикими убивает при удаче 20—30 голов), он перед этим подымается на Koachw’у и оставляет около Mientasch-kieddik в качестве жертвы несколько пуль.

— Вот все, что мне удалось узнать от ловозерских лопарей касательно сейдов. Если мы сравним эти сведения со сведениями писателей более старого времени, изложенными вкратце выше, то мы с несомненной ясностью видим, что и сейчас еще почитание сейдов не совсем исчезло среди лопарей и что даже в частностях своих оно имеет много общего с культом сейд древних лопарей.

Тот факт, что Н. Харузин 25 лет тому назад не мог найти и следа почитания сейдов у современных ему русских лопарей, объясняется, конечно, только тем, что этот ученый не был в глухих местах Лапландии, ограничившись только легко доступными местностями, и за время своего короткого пребывания в этой области не мог тесно сблизиться с лопарями и войти в их доверие.

В заключение считаю нужным коснуться еще вопроса о происхождении веры в сейдов. Харузин и Dueben объясняют происхождение сейдов поклонением предкам. Если и есть некоторые данные, которые позволяют прийти к этому выводу, то с другой стороны есть также много аргументов против такого заключения.

Dueben находит следующую связь между сейдами и поклонением предкам. Он предполагает, что лопари некогда отмечали места погребения умерших камнем и что около таких камней в честь умершего совершались жертвоприношения. Впоследствии такие камни сделались сейдами. Horck, исследовавший места погребения древних лопарей, пишет, что такие могилы находятся на морских берегах, около озер и рек, а также на склонах священных гор, напр. на Piettsam-dudder (dunder?) около Пазреки.

Очень может быть, что Piettsam-dudder (Piettsam — святая) получила такое название именно вследствие того, что тут некогда была похоронены тела усопших лопарей, но такие единичные случаи все-таки не дают права делать общее заключение, по которому все сейды и священные камни произошли из могильных памятников. Доказательством того, что сейды произошли не из могильных памятников, может служить и то, что более древние писатели упоминают о сейдах, которые стояли на высоких, недоступных местах.

Так, Шеффер говорит, что лопари приносили жертвы сейдам, когда последние стояли на неприступных местах, следующим образом: они брали камень, смачивали его оленьей кровью и затем бросали его в сторону сейда. Ясно, что такие недоступные сейды не могли возникнуть из могильных памятников. Шеффер же упоминает, что лопарские сейды были подчас простые пни, которые стояли еще вросшими в землю. И эти сейды, очевидно, не имеют ничего общего с могильными камнями. К северу от Ловозера находится, древнее место погребения (по словам лопарей там похоронены «дедки, когда они еще некрещеные были») и это место не чтится лопарями за священное. Таким образом, мнение, высказанное Dueben’ом, вряд ли является правильным.

Сами лопари часто объясняют происхождение сейда тем, что в данном месте окаменел нойда. Этим, например, они объясняют происхождение Репт-камня, Pawratschorr, Nepeslogtschorr и др. (см. выше), Andelin приводит следующее предание, повествующее о происхождении одного сейда на Utsjok’е.

Около Utsjok’а жил некогда знаменитый колдун; одно время ему, вследствие недостатка в пище, грозил голод. С целью достать себе пропитание, он, так как был одарен волшебной силой, призвал целое стадо оленей. Своему работнику он приказал не произносить ни одного звука, пока он будет занят колдованием.

Однако работник его был также очень голоден и поэтому, когда он увидел большое стадо оленей, у него вырвался крик радости. Как только он закричал, — тотчас же нойда превратился в камень». Это, распространенное по всей Лапландии поверье, что сейды суть окаменелые нойды, объясняется следующим образом. У народов, стоящих на сравнительно низком уровне развития, часто господствует анимистическое мировоззрение на природу. У лопарей такая анимистическая тенденция в понимании окружающей природы развита весьма сильно, так например Умбозеро они постоянно называют «стариком».

Раз как-то у вас потонула в Умбозере жестянка со сливочным маслом. Когда мы рассказали об этом лопарям, они ответили: «видно захотелось старику попробовать, хорошее ли в Москве сало бывает». О том, какое впечатление должны были произвести на первобытного лопаря утесы и скалы, с подчас весьма фантастическими очертаниями, я уже говорил в начале статьи. Раз же у лопарей существовала такая тенденция к анимизму, то естественно, ждать, что лопари видели в утесах и отдельных камнях необыкновенные существа (т. к. всем известно, что простые смертные в камни не обращаются), а существа, одаренные сверхъестественными силами.

Такими существами в ряду людей являлись колдуны-нойды, — которые пользовались славой не только у лопарей, во и далеко за пределами Лапландии—во всей Западной Европе — и слава которых в XVI веке дошла и до Москвы, куда лопарские колдуны призывались по приказу Иоанна Грозного40. В своем окаменелом состоянии нойды, по понятиям лопарей, не совсем умерли, но и до сих пор в состоянии приносить людям пользу или вред, смотря по тому, относятся ли к ним с уважением или же не чтут их, пренебрегают ими. Таким образом, принимая во внимание анимистическое мировоззрение лопарей, легко объясняется распространенность среди них верования в происхождение сейдов, вследствие окаменения нойд.

В. Визе.

Визе В.Ю. Лопарские сейды //Изв. Архангельского общества изучения Русского севера. – 1912. — №9. – С.395-401; № 10. – С.453-459.

Народный эпос русских лопарей: материалы

Помещаемые ниже предания и сказки записаны мною почти все в 1912 году со слов имандрских и пулозерских лопарей. Я полагаю, что несмотря на всю неполноту, собранный мною материал не лишен историко-культурного и этнографического интереса потому в особенности, что, с одной стороны, до сих пор в печати имеется лишь очень немного данных, касающихся эпоса русских лопарей, тогда как довольно богатый эпос скандинавских и финляндских лопарей уже давным-давно привлек внимание специалистов и более широкой публики, — с другой стороны, процесс «обрусения» и заражения русских лопарей новыми интересами идет весьма быстро, с проведением Мурманской железной дороги еще ускорится, почему и следует принять, что недалеко то время, когда предания старины совершенно изгладятся в памяти русских лопарей.

Наивные, простодушные и незамысловатые сказки небольшого народа, забитого более сильными и культурными народами за полярный круг, может быть, представят интерес и для широкого круга читателей, знакомя его с весьма примитивным мировоззрением и духом русского лопаря, с большой ясностью и рельефностью отражающихся в его народном творчестве.

Из собранных мною сказок и преданий я для печати выбрал только те, которые чисто лопарского происхождения. Дело в том, что среди лопарей распространены также и русские сказки и предания, часто в сильно искаженном виде; эти, конечно, лишены того интереса, каким обладают оригинальные.

Рассказывались мне предания и сказки всегда на русском языке (вернее, поморско-лопарском говоре), которым русские лопари вообще владеют хорошо. Несомненно ценнее было бы записывать эти сказания на лопарском языке, я, однако, не владею им (В Скандинавии издано несколько сборников сказок и преданий скандинавских лопарей на их родном языке; немало книг уже много лет тому назад в Норвегии, Швеции и Финляндии было переведено на лопарский язык, между тем как у нас в этом отношении не сделано почти ничего; мне известна здесь только попытка покойного о. Щеколдина). При передаче рассказанных мне сказаний я ограничился лишь самой необходимой «шлифовкой», стараясь сохранить их простоту и все характерные выражения.

Главнейшими лейтмотивами лопарских сказаний являются нашествие врагов и волшебство (колдование и сейды). Враги, которые по лопарским сказаниям приходили грабить и убивать лопарей, называются ими очень различно, а именно: шветами, чудью, панами, шишами, татарами и немцами. Под всеми этими названиями лопари понимают вообще разбойников. Если лопарь рассказывает про чужих людей, пришедших с разбойническою целью в лопарский край, то он определяет их любым из вышеозначенных имен, не делая между ними никакого различия. Нередко лопарь в одном и том же сказании называет их то одним, то другим именем. Наиболее часто врагов называют «шветами» (шведами), название «чудь» мне приходилось слышать только от ловозерских лопарей (в сказании о kuiw’е на Сейдозере).

Излюбленная лопарями тема о нашествии врагов несомненно имеет под собою историческую почву, какой однако народ следует подразумевать под всеми этими названиями — сказать довольно трудно. Лопари, некогда обитавшие около Онежского и Ладожского озер и вероятно еще южнее, должны были подвергаться нападениям различных народов, которые и оттеснили их до берегов Ледовитого океана, т. е. до той границы, где уже идти далее некуда. Здесь, среди диких гор, бесчисленных озер и трудно проходимых болот и лесов лопарский народ, совершенно лишенный каких бы то ни было воинственных наклонностей и вряд ли когда-либо оказывавший мало-мальски серьезное сопротивление нападавшему, нашел себе убежище от преследовавших его врагов. Загнанные за полярный круг, лопари однако и здесь не совсем спаслись от преследований более хищных народов и подвергались небольшим разбойническим набегам со стороны карелов, финнов1 и скандинавов2. Эти последние разбойнические нападения должны были сохраниться в памяти лопарей наиболее свежо, и возможно, что в преданиях русских лопарей под названием шветов, шишей и т. п. следует понимать именно эти народности. По словам лопарей всего было три «нагона» со стороны врагов, ожидается новый.

В сказаниях о нашествии врагов очень явственно вырисовывается далеко не воинственный характер лопарей. Почти нигде не упоминается, чтобы лопари вступили бы в битву с врагами, большею частью они избавлялись от них силою колдовства или хитростью. Только в одном сказании рисуется лопарь-богатырь, да и тот заманивает к себе неприятеля хитростью.

Колдовство — самая излюбленная тема в преданиях и сказках русских лопарей. Эта же тема в большей степени доминирует также в сказках скандинавских и финляндских лопарей. Колдуны отчасти и в настоящее время пользуются большим почетом и влиянием среди лопарей, а некогда лопарские «нойды» (колдуны) были знамениты не только среди лопарей, но и далеко вне пределов Лапландии. В Калевале лопари характеризуются как народ, сильный хитростью и умением колдовать.

Что касается веры в колдунов и колдовства в настоящее время, то современные русские лопари в этом отношении чрезвычайно скрытны, почти всегда заявляют, что «все это вранье» и относятся ко всяким рассказам о колдунах с усмешкой, маскируя таким образом свое действительное отношение к колдованию. Широкое распространение веры в сверхъестественные силы колдунов среди современных русских лопарей, живущих вдали от главной лапландской артерии Кола–Кандалакша, является тем не менее бесспорным фактом. Василий Бархатов, бывший экостровский4 лопарь, рассказывал мне, что сам видел очень популярного среди лопарей Лявозерского погоста колдуна Михайло Кирилловича (Kersch Mjachkal5), умершего лет 20 тому назад.

Жил этот колдун в веже, которая стояла в «низкой тундре»; вместе с ним постоянно жили две женщины, которых он выбрал в «товарищи». В хозяйстве этого колдуна были изгнаны всякие вещи, сделанные из железа; так, ножи были из оленьей кости. Лопари, желая услышать какое-либо пророчество от этого колдуна, приводили ему оленей обязательно целоухих7. Колдун закалывал оленя, брал одно лишь мясо и варил его в медном котле.

Когда мясо было сварено, оно клалось в два деревянных корыта, из одного корыта ел сам колдун, из другого его женщины. «Есть при этом полагалось без помощи всяких орудий, как то: ложек, ножей и вилок, и даже без помощи рук, а «по собачьи», «нападком».

В этой трапезе разрешалось принимать участие и посторонним, однако лишь с условием соблюдения собачьей манеры есть. Поев, колдун запрягал тройку оленей, при чем упряжь его была особенная и, по суждению Василия очень красивая. На сани он сажал своих двух женщин, закрывал их красным ковром, затем водил оленей три раза кругом и после этого сам садился в сани.

Далее, во время и после бешеной езды колдун начинал «киковать» — «вроде как бы песни петь» по объяснению Василия — и «дьяволов призывать». При «киковании» колдуну начинало «открываться» то, что сокрыто от обыкновенных смертных и он начинал пророчествовать. Пророчества его обыкновенно касались рыбной ловли и охоты. Таких колдунов, как выше описанный Kersch Mjachkal называли «luot-kychtisch». Подобный образ колдования (собственно шаманство) в Лявозерском и Воронинском погостах практиковался исстари и, по словам Василия, вряд ли вывелся и теперь.

Среди имандрских лопарей колдуны в настоящее время уже не играют той роли, как среди других лопарей, и профессиональных колдунов здесь уже не встретишь. Самое колдование в этой местности производилось несколько иначе, чем в погостах восточной Лапландии. Главнейшим атрибутом экостровских колдунов был особый пояс, к которому привешивались различные медные побрякушки, между прочим, и монеты.

Колдун перед пророчествованием три раза ударял себя этим поясом по плечу и тогда «приходил дьявол и давал совет». Необходимой принадлежностью каждого колдуна был также складной нож, рукоятка которого должна была быть обязательно медной. Мне лично не приходилось видеть ни пояса ни ножа, но Василий Бархатов, рассказывавший мне об этом, видел у одного колдуна и то и другое.

С колдовством тесно связан очень древний культ сейд, отчасти сохранившийся у русских лопарей до настоящего времени и совершенно исчезнувший у лопарей скандинавских. Сейд — это священные камни, или скалы, обладающие сверхъестественной силой. Лопарским сейдам много была посвящена отдельная статья8. Летом 1912 года мне удалось разузнать еще о новых сейдах, с некоторыми из которых лопари связывают определенные предания. Эти данные являются, таким образом, добавлением к упомянутой выше статье.

Из других лопарских народных верований в сообщенных мне сказках упоминается о «диких людях» (tschag lyg), водянике (tschadz chozen), лешем (tschok kypper) и о «дьяволах» — это единственные остатки некогда довольно богатой лопарской мифологии. Из сказок, не имеющих отношения к народным поверьям, я привожу только одну, интересную по своей своеобразной фантазии («о том, как лопин на небо попал»).

В приведенной в конце вместе с нотами «песне про Орла», пропетой сонгельским лопарем Астафием Сверловым, мы имеем образец лопарской лирики. Коротенький, несложный мотив этой песни очень характерен для лопарской музыки и полон глубокого чувства. Что касается слов этой песни, то эго не дословный перевод с лопарского языка, а лишь передача содержания. Лопари, впрочем, очень редко поют песни с вполне определенными и неменяющимися словами, большею частью они импровизируют на известный сюжет, оставляя более постоянным лишь музыкальный мотив.

В приведенных мною преданиях и сказках очень хорошо обрисовывается детски простая душа лопаря, его весьма несложные требования к жизни (еда и в особенности сон играют очень большую роль). Фантастический элемент встречается довольно часто, нередко сквозит также и юмор, которого лопари вообще не чужды.

Сказание о нашествии «немцев» и лопине-богатыре (первый нагон)

(Аграфена Архипова, Имандра, 3/VI—1912).

Был большой немецкий нагон. Хотели немцы разграбить погост, что стоял в Воче-Губе (Wotsch lumbal10), рыскали кругом да около, да никак не могли найти его.

Ходил в ту пору по сюземку лопин, живший около Пеньозера (Soptjawr11) и случайно повстречался с одним из немцев. Испугался вначале лопин чужого человека, бегом пустился к себе на Меньозеро, а немец давай гнаться за ним. Что есть духу бежал лопин, до Пень-реки (Sopt-kysch) добежал, да, недолго думая, и скочил через. Немец же остановился около реки и скочить боится. Завидя это, пропал у лопина страх, мигом скочил обратно через Пень-реку, выхватил нож, набросился на немца, вырезал ему язык и сказал: «Иди к своим и скажи им, что я живу вон за той варакой». Сказав так, лопин пошел к себе на Пень-озеро, где он жил с матерью и стариком-казаком.

Придя домой, лопин зашил свою мать в мешок — дескать, пусть немцы подумают, что она мертвая, — сам же стал врагов дожидаться.

Недолго пришлось ждать лопину — пришло немцев тьма тмущая, впереди ихний богатырь идет. Как завидели немцы лопина, сейчас же убить хотели его, но лопин остановил их и сказал: «Не убивайте меня так скоро! Давайте, сперва город построим, потом я угощу вас, после же будем силы мерить!» Немцы согласились, а лопин с немцем-богатырем сейчас же принялись за дело. Стал с корнями ели вырывать и город строить.

Живо пошла у них работа и когда город был уже готов со всех сторон, лопин привел важенку, пойды было очень много у нее. Потом принес он большинский котел — мяса в него входило пять пудов, — и сказал немцу-богатырю: «Руби мотор!». Немец срубил мотор, какой обыкновенно делают, и подал его лопину, и лопин посмотрел на мотор, бросил его и сказал: «Разве мне такой мотор нужен», и с этими словами вырвал с корнем ель, воткнул ее в землю и повесил на нее котел с оленьим мясом.

Когда мясо сварилось, лопин взял нож, большинский как сабля, и начал им крошить мясо, немцы же стали есть.

Было немцев много и все они голодные были, торопился лопин мясо крошить и случайно отхватил себе ножом на левой руке пальцы. Порато18 тут осердился лопин, закричал на немцев: «Что вы, собаки, круто едите, я крошить не поспеваю!» — и ударил немца-богатыря прямо в грудь. Увидев это, хотели было остальные немцы убежать, да не могли скочить через высокий город, осердившийся же лопин зачал их тут пахать19, пока всех не попахал.

Своему же казаку лопин закричал: «Эй, казак! Поди спрячься, а то я и тебе вместе с немцами голову отрублю!»

Расхаживает лопин среди убитых немцев, кто пошевельнется, тому еще прибавит.

Когда успокоился лопин, стал он звать мать и казака: «Эй, где вы? Не убил ли я вас?» Те откликнулись.

То место на Пень-озере, где лопин-богатырь убил всех немцев, еще и сейчас зовется городом (Lyn). Говорят: такой-то лопарь живет в городу.

Сказание о нашествии немцев, и о том, как лопари хитростью избавились от них (второй нагон).

(Аграфена Архипова, Имандра, 3/VI—1912).

Шли немцы нагоном грабить и убивать лопарей. Лопари убежали в Хибины20 (Umptek), на очень крутую пахту около Yimjegorr’а21.

Когда лопари пустились в бегство, оставалась в погосте лишь одна старушонка, которая и стала просить лопарей: «Не оставьте меня, возьмите с собой!» Лопари ее взяли, не бросили. Ничего старушка не захватила с собой, только осоку22, скрученную в жгуты. «Куда осоку то берешь?» — спросили ее лопари, старуха же только ответила: «пригодится».

На крутом склоне той пахты, куда бежали лопари, снегу было очень много, на самом же верху пахты он сильно нависал. Зная опасность, с какой связан подъем по этой крутизне, лопари взобрались на пахту не прямым, а обходным путем. Когда она добрались до вершины пахты, старуха начала бросать вниз на крутой покрытый снегом склон осоку.

Вскоре стали показываться и немцы. Подойдя к пахте, они увидели наверху народ, на склоне же заметили разбросанную осоку и, решив, что лопари поднялись с этой стороны, начали вставать.

Труден был подъем по оледенелому твердому снегу, стал топором ступеньки в снегу рубить. Тут внезапно снег обвалился и всех засыпал, похоронил.

«Мой свекор на том месте нашел немецкую пуговицу», закончила рассказчица.

Сказание о том, как колдунья лопарка спасла лопарей от «немцев» (третий нагон)

(Аграфена Архипова, Имандра, 2/VI—1912).

Пришли в лопскую сторону немцы, стали грабить и убивать. Вышла тут одна старуха лопарка и сказала лопарям: «Дайте мне сальную важенку и я такую погоду24 подыму, что все немцы сгинут».

— Не одну, а трех важенок дадим мы тебе, если ты подымешь такую погоду — ответили ей лопари.

Взяла тогда старуха большинский котел и начала варить сайпу.

Три дня и три ночи варила она сайпу, три дня и три ночи вертела ложкой в котле, пока не пала такая погода, что свету белого не видно стало.

В ту пору немцы по Имандре шли — дело было зимой — и все до единого позамерзли.

Когда погода стала стихать, старуха созвала лопарей и сказала: «Приведите мне важенку, я поем и спать повалюсь». Привели ей лопари важенку, зарезали ее, мясо сварили. Старуха поела и повалилась.

Трое суток проспала старуха, проснувшись сказала лопарям: «Подьте на Имандру смотрите, есть ли что нового».

Пошли лопари на Имандру, видять: все как есть немцы мертвые лежат, а на месте том остров новый родился.

Дали тому острову имя «Pylwsuolwisch» (Облачный остров).

Сказание о нашествии «шветов» и лопине-богатыре (первый нагон, вариант)

(Василий Бархатов, Имандра, июнь 1912).

Жила в веже28 на Воче-Ламбине старуха со своим единственным сыном. Поехали они раз ловить, пришлось вздымать29 карбас по порожистой речке. Сын у старухи сильный, крепкий был, вздымает карбас, а мать на плечах несет. Выехали они в озеро, недалеко от которого зимний погост30 стоял, мать и говорит: «Переедем-ка озеро, ты сходи в погост, посмотри, не нужно ли избу на зиму поправить». Переехали озеро, старуха осталась у карбаса, а сын пошел к погосту.

Не знал лопарь того, что летом пришло 300 человек шветов, что засели те шветы в погосте и стали выжидать, не придет ли лопин какой. Как завидели шветы эти лопина, атаман ихний и сказал: «Берите лопина, да только смотрите, чтобы живьем его представить» – и сам бросился навстречу лопину. Лопин бежать пустился, далеко все позади остались, только атаман близко, догоняет.

Свиснул атаман лопина саблей, да вывернулся лопин, выхватил у атамана саблю, самого крепко держит и говорит: «Покажи собака, язык, не то голову отхвачу». Показал атаман язык, лопин отрезал его, а сам говорит: «Ступай теперь и скажи, пусть меня имать идут!».

Сказав так, лопин побежал дальше, прибежал к матери и говорит ей: «Нужно уходить скорей, шветы близко, нагоняют!». Сейчас же сели они в карбас переехали озеро и отправились к своей веже. Вежа же эта стояла в глухом, скрытом месте и шветы так и не могли разыскать лопина.

Вернулись шветы обратно в погост и доложили о случившемся королю своему, а тот приказал: «Немедленно представить лопина ко мне!»

А лопин, между тем, принялся крепость строить. Нарубил деревьев и сделал кругом вежи такую стену, что и пробраться через нее нельзя и перескочить невозможно. К осени крепость совсем готова была, наступила зима, стало проходить второе лето — шветы все не показывались.

Тогда лопин решил разведать, в чем дело, и пошел в погост. Шветы, однако, все еще сидели в погосте и караулили. Как только показался лопин, выскочили шветы из погоста и схватили его. Лопин тогда сказал им: «Я сдаюсь, только сведите меня перед смертью к матери, я хочу с ней проститься».

Уважили шветы просьбу лопскую. Лопин привел шветов к озеру, указал им на свою вежу и сказал: «Вот, туда приходите за мной, я вам угощение приготовлю». Шветы отпустили его домой одного — верили ему.

Придя к веже, лопин крикнул работника и приказал ему зарезать самую сальную важенку. Когда важенку убили, он взял котел, мяса наклал, воды налил, стал огонь подживлять и сказал матери: «Сегодня придут сюда шветы, уходи ты с работником в амбар и спрячьтесь там». Матери жалко стало оставить сына одного, тогда работник завернул ее в саван, старуха скрестила руки и повалилась в веже, как будто мертвая.

К вечеру стали подходить шветы, увидели город и ворота в нем, прошли через них, нашли лопина и сказали ему: «Что будем закусывать?» — Вот мясо поспело — ответил им лопин, — мясо сально, цельный котел сала снял. Садитесь, ешьте!» Сели шветы вокруг котла, атаман всех ближе к лопину, и стали закусывать. Чиркнул тут лопин атамана ножем по руке и сказал: «Ах, прости, атаман, я тебе руку порезал!» Повскакали шветы, бросились вязать лоиина. Лопин же схватил мотор и стал им шветов бить. Как ударит кого, тот мертвым валится, Испугались тут шветы, бежать пустились, да ворота то лопин закрыть успел. Стали шветы по крепости бегать, лопин же, как увидит, человек где пихается, того и убьет.

Всех прикончил лопин, только одному бежать удалось. Так осерчал лопин, что и вежу свою разрушил. Стал искать среди мертвых тел и обломков мать свою — не может найти. Пошел он тогда к амбару и стал звать: «Работник, есть ли ты? И слышит, отвечает ему мать: «Я дитятко, здесь. Испугалась порато, да в амбар и побежала».

Пошла весть по свету, что лопин один всех шветов убил, дошла эта весть и до Государя. Созвал Государь своих помощников и сказал им: «Приведите мне этого лопина на лицо. Да притащите сундук большой и накладите его полным золота, серебра и меди». Помощники сделали, как повелел им Государь.

Когда пришел лопин к Государю, Государь спросил его: «Правда ли, что ты столько шветов убил?»

— Правда, — ответил лопин, и рассказал все, как было.

— А сколько силы ты имеешь?— спросил его дальше Государь, — можешь ли вздынуть этот сундук?

Лопин стал подлаживать палец под сундук, да на одном пальце и поднял его.

— Да, силы много у тебя, — сказал тогда Государь, — только ты изнурился дорогой, на хорошей пище ты бы двойную силу имел. Пойдем войска смотреть, тебе любопытно будет».

Приказал Государь выстроиться нескольким тысячам войска, повел лопина смотреть и спрашивает: «Крупный ли мой народ?».

— Мелкий, как комары, — ответил лопин.

— Ну, посмотри другие войска, — сказал Государь, — эти как?

Лопин посмотрел на них и ответил: «Как будто мужички жирны, да росту небольшого».

Окончив смотреть войска, Государь сказал лопину: «Ну, чем же я награжу тебя? Чином ли?

— Ой, не надо! — ответил лопин.

— Тогда даю тебе золота анкерок32, неси его домой, держи золото и пищу хорошую потребляй. А на случай войны приходи выручать меня.

Пришел лопин к себе домой на Воче-Ламбину, да и не знает куда класть золото. Держать буду — скоро выдержать могу, дай лучше [24] в воду спущу! Пошел к реке и спустил туда золота анкерок. Анкерок этот и посейчас там лежит. А в том месте, где лопин шветов убил, стоит небольшой холм — то зарыты тела шветов и сверху песком закладены.

«Я там работал, и кость нашел, должно быть человеческую», — прибавил рассказчик.

Сказание о нашествии «панов» на Воче-Ламбану (третий нагон, вариант)

(Василий Бархатов. Имандра, июнь 1912).

Жила некогда около погоста, что стоял на Воче-Ламбине, девица-волшебница. Варила она раз сайпу и вдруг заметила, что сайпа начала быстро густеть. Созвала она народ, указала на сайпу и сказала «Посмотрите, из сайпы волоса человечьи подымаются». Посмотрел народ, видит, из сайпы волосы так и тянутся.

— Что это такое? — спросил народ колдунью.

— А то и есть, что паны идут, хотят разорить погост; сейчас они уж недалеко, не более, как в 20 верстах, — разъяснила им колдунья. Испугался народ и стал просить у колдуньи совета, как им быть.

— Я вас избавлю, — заявила волшебница.

— Что же ты хочешь в плату? — спросил народ.

— Купите мне важенку, самую езжалую, чтобы когда я поеду, мне любо было, — ответила девица-волшебница — и дров на трое суток запасите, я повалюсь и буду спать трое суток. На третьи сутки собирайтесь ко мне, я вас напутствовать буду. Лопари сейчас же привезли ей дров.

К вечеру ветер пал, а ночью сделалась погода. День, другой, третий стояла погода, но никто из пырта33 и выйти не смеет, снегом все пырты заклало. На третьи сутки ветер стал стихать, лопари выкопались из пыртов и пошли к девице-колдунье. А колдунья сказала им: «Возьмите ружья и лыжи и подьте к Облачному острову (Pylwsuolwisch), там все паны лежат, заклало их снегом».

Прикатили лопари к Облачному острову, видят: пооколевали все паны, одни трупы кругом лежат. Только те, что поглубже под снегом лежали, еще чуть дышали; этих лопари добили.

Тогда лопари, как обещали, купили колдунье хорошую езжалую важенку, колдунья же свела важенку на Kurtware34.

Сказание о чудесном переезде с острова Кильдина

(Василий Бархатов, Имандра, июнь 1912 г.)

Однажды около Кильдина несколько лопарей промышляло на тройнике треску. Когда они приустали, то решили пристать к этому острову. Вышли на гору, глядят: место красиво, любо, солнце пекет… Сделали из паруса балаган, ужин сочинили, покушали и повалились. Спали, спали, корщик и говорит весельщику: «Выйди-ка из балагана да посмотри, цел ли тройник?». Пошел весельщик, видит — нет тройника. Побежал он обратно к балагану и позвал самого корщика. Вышел корщик, везде стал искать, да тройника найти не мог.

Делать нечего — пришлось им всем остаться на острове, ждать и высматривать, не покажется ли где парус. В ту пору промышленников было еще мало, прождали лопари сутки, другие, третьи — ни одна посудина не приближалась к острову. Запасы у них за это время вышли и дело стало плохое.

Тогда лопари, зная, что корщик колдун, стали просить его: «Не можешь ли как спасти нас? А то и мы, и ты пропадем!» Корщик, подумав, ответил: Ну ладно. Берите парус и, как только куйпога сделается, стелите его у самой воды, лягьте на парус, другой половиной его накройтесь. Я лягу с вами». Лопари удивились: «А как вода придет, так ведь потонем?» — «Нет», — ответил корщик, — «только знайте уговор: если что услышите — не выглядывайте из под паруса». «Нет не будем», — обещали лопари и сделали, как им указал корщик.

Долго лежали лопари, вдруг услышали: шум сделался, вначале тихий, потом все сильней да сильней… Не утерпел один из лопарей: «дай, думает — посмотрю немножечко, что это шумит. Приоткрыл парус и выглянул. Корщик сейчас же заметил это и закричал: «Кто, собака, выглядывает?» Испугался лопарь и сейчас же закрылся парусом. А другой лопарь вскричал тут: Что это у меня бок смок? «Лежи» — приказал ему корщик и все продолжали лежать неподвижно.

Шум понемногу стал стихать, когда он совсем стих, корщик сказал: «Ну, теперь выходите». Вылезли лопари из-под паруса, глядят: они уж на другой стороне салмы на матером берегу. Дивятся лопари, как это они переплыли на парусе салму, а корщик и объяснил им, что пришла сайда, взяла их и перенесла через салму. Когда лопарь выглянул, сайда начала погружаться, оттого и подмок тогда один из товарищей. Выгляни лопарь еще, все бы потонули.

СЕЙДЫ

1. Kaaba kintsch

На Нюде-реке есть камень — сейд, обладающий, по верованию лопарей того места, чудодейственной силой. Один из рассказов, связанных с этим камнем, сообщил мне лопарь Калина Архипов (1912). Этот рассказ интересен тем, что в нем упоминается о жертвоприношении с приблизительным указанием времени, когда таковое имело место (примерно в сороковых годах прошлого столетия).

Прадед Калины — Левонтий — отправился однажды на рыбную ловлю. Проезжая по Нюде-реке мимо камня, который теперь называется Kaaba kintsch, он сказал ему: «дай мне рыбу, я дам тебе табаку». Сказав так, он начал ловить в Нюдозере и наловил иол карбаса. Собираясь в обратный путь, он заметил двух диких важенку и теленка, переплывавших озеро. Хотя у Левонтия и не было ружья с собой, он все же погнался за дикими и после долгого и утомительного преследования ему в конце-концов удалось убить и важенку и теленка.

Проезжая на обратном пути мимо Kaaba kintsch, он сдержал свое обещание, и в благодарность за доставленный ему богатый улов и двух диких, бросил камню коробочку из бересты, наполненную табаком.

2. Schamsch kintsch

На Нюде-реке, кроме Kaaba kintsch, по словам Калины Архипова, находится еще сейд — Schamsch kintsch. Раньше было в обычае, проезжая на карбасе мимо этого священного камня, поднимать весла вверх и не грести. Только миновав камень, можно было продолжать грести. Вообще, по верованию лопарей, сейды не любят шуму, каковым легко можно навлечь на себя их гнев.

3. Pyst kieddik

Этот сейд, по указанию Калины Архипова, находится посреди небольшой салмы46, соединяющей Мончу-Губу (Montsche-lucht) с Роговым озером (Tschuerw-gardisch). Камень этот очень небольших размеров. Класть около него жертвенные рога (Tschuerw-gard) или koarve-garden) не представлялось возможным и, по-видимому, их клали на берегу Рогового озера, на что указывает название озера — Tschuerw-gardisch (окончание «isch» имеет уменьшительное значение).

4. Kurt-warentsch

Этот сейд находится на одноименной вараке около Воче-ламбины (Wotsch-lumbal, юго-западная часть Имандры); с ним связано следующее предание, сообщенное мне Василием Бархатовым.

Пришла однажды бумага, в которой сказано было, что приедет землемер и другое начальство смотреть, по какой стороне Имандры прокладывать тракт. В этой же бумаге приказано было собраться лопарям двух погостов и приготовить четыре карбаса. Лопари собрались и стали ждать начальство, которое в скором времени и явилось. Землемер обратился к лопарям с вопросом, по какой стороне Имандры тракт делать?» «Не знам, не знам» — ответили ему лопари. Посоветовался землемер со своими спутниками и заявил лопарям: «ну, если вы не знаете, то нужно нам самим посмотреть. Подымемся на Чуни-тундру и на Мончу-тундру, оттуда и разглядим местность. С Мончи-тундры мы пройдем прямо к Массельгскому погосту. Ну, а до Воче-Ламбины мы завтра на карбасах поедем». Сказав так землемер, а вместе с ним и остальное начальство, начали устраиваться на ночлег.

Когда начальство повалилось, лопари начали рассуждать между собой: «Вот беда то! Время летнее, жаркое, комаров много. Тажки у нас большие будут, как это мы по тундре пойдем? Порато нам трудно будет». Жил тогда один прославленный колдун в Бабинском погосте по имени Николай. К нему и обратились лопари за помощью с такими словами: «не можешь ли ты поднять Kurt-warentsch, чтобы сейд напугал бы начальство и оно вернулось бы обратно?»

Подумал колдун и ответил: «Могу, только дайте мне черного барана, я его должен свести на Kurt-warentsch» Лопари обещали исполнить это требование.

На следующий день землемер и другое начальство отправились на карбасах к Воче-Ламбине. Въезжая в узкую салму, что пониже Воче-Ламбины, с Kurt-warentsch внезапно грянула пушка, да так сильно, что все карбаса задрожали. Всполошилось начальство, а пушка еще раз грянула, да еще, еще…

Тут закричал землемер: «дьявол поднялся, Вельгу подняли! Нужно прекратить его! Я сделаю это, только дайте мне смолы». (Видно землемер то сам умел колдовать). Смолы, однако, под рукой не оказалось и тогда начальство решило, что дальше ехать не следует и повернуло обратно. Таким образом, благодаря колдовству Николая, лопари избавились от трудного пути по тундре в комариную пору. Когда начальство уехало, лопари сейчас же отправились в Кандалакшу, купили там черного барана и отдали его Николаю. Колдун же свел барана на Kurt-warentsch и здесь живого спустил его.

И в этом предании мы имеем указание на жертвоприношения сейду. Из предания, между прочим, усматривается, что общение с сейдами и сила пользоваться по усмотрению могуществом сейдов приписывается лопарями лишь избранным людям, — колдунам, обыкновенные же смертные бессильны использовать власть сейдов в ту или иную сторону. Следует также отметить, что это предание, в котором в полной мере проявляется культ сейдов, относится к очень недавнему времени.

Старик Василий Бархатов, рассказывавший мне это предание, еще помнил сына упоминаемого в предании колдуна Николая.

5. Выдозерский сейд

(Петр Сорванов, Белая Губа, 1912).

Этот сейд стоял раньше на небольшом острове в Белой Губе (Eneman lucht) на озере Имандра. Остров тот оттого и называется — Seitsuol (Сейд остров). Нрав этого сейда был «свирепливый», особенно недолюбливал он женщин. Проезжая мимо сейда на Seitsuol, женщины, чтобы не навлечь на себя его гнев, должны были закрывать свое лицо.

Однажды мимо Seitsuol’a на карбасе проезжали старик со старухой. Старуха начала было покрываться, но старик остановил ее и сказал: «Оставь, старуха! Нечего бояться его!» Сильно не понравилось это сейду и, в наказание за такое непослушание, он наслал на старуху болезнь, так что та сильно занемогла. Рассердился тогда старик на сейда, пошел на остров и разбросал там все жертвенные рога (tschuerw-gard), сложенные около сейда. После этого сейд перешел на Нижнее Выдозеро, где он стоит и до сего времени.

Выдозерский сейд, как и другие, не любит шуму. «Как придешь на Yun Wudjawr, так громко не кричи», учили еще ныне живущих лопарей их отцы.

6. Kuiw на Seitjawr’е

Сказание об этом сейде приведено в моей статье «Лопарские сейды». Здесь я привожу вариант этого сказания, сообщенный мне Петром Сорвановым (1912).

Ходили татары или шиши («кто их знат») по лопской земле, грабили и убивали. Поймали они раз колдуна-лопаря. У лопаря того было 2 сына, которые и пошли с самострелами выручать отца. Подкрались они к шишам и видят начальника ихнего, а около него повар, который варит кашу, мешает ложкой и приговаривает: «вот этак бы молоть мне лопские головни. Тут сыновья стрелили повара, kuiw’а же ранили в ногу. Бросился kuiw в озеро, выплыл около тундры, которая сейчас называется Kuiwtschorr, и окаменел здесь.

7. Seitjawr по течению р. Kunjok.

(Илья Бархатов, 1912).

По течению Kunjok’а есть небольшое озеро — Seitjawr. На том озере некогда стоял сейд. Определенного предания с ним не связано.

8. Сейд на Kalissuol’e.

(Илья Бархатов, 1912).

На озере Permesjawr есть небольшой остров — Kalissuol (Калиновый о-в). На этом острове в старину стоял сейд, около него был tschuerw-gard. Предания с этим сейдом не связано никакого.

9. Lem-kieddik 56.

Об этом сейде сообщил мне Изосим Куимов (Пулозеро, 1915) Lem-kieddik лежит в северо-восточной части Umptek’а, у горы Namuaiv. Около Lem-kieddik еще в настоящее время лежат старые жертвенные оленьи рога. Предания, связанного с этим сейдом, Изосим Куимов, не мог сообщить никакого.

Сказание о том, как старик лопарь изгнал нечистую силу

(Василий Бархатов, Имандра, июнь 1912)

Около Amesjawr исстари промышлял один старик. Однажды он пошел на охоту, старуха же его осталась ловить. Когда старик вернулся, старуха стала жаловаться ему: «Сколько не ловила я — ничего не поймала, — нейдет рыба!» Озеро же то порато рыбно было и смекнул старик, что замешалась тут нечистая сила.

«Дай-ка, я сам поеду ловить», — сказал он старухе и стал собираться. Взял невод, захватил острый топор и сел в карбас вместе со своей старухой и невесткой. Дело было к ночи. Не успел он еще отъехать от берега, как по всему озеру пошли большие волны — это заходил tschadz-chosen, водяник. Испугалась старуха, закричала: «Беда, опружится карбас»! «Ничего, греби», — сказал старик, взял топор и начал замахиваться им в ту сторону, откуда шли волны. Волнение стало немного тише.

Старик заметал невод и стал тянуть. Тянул, тянул, — вдруг в воздухе шум сделался. Посмотрели вверх, видят: летит человек на крыльях и сел на верхушку дерева. «Никто другой это, как tschok-kypper» — подумал старик. Водяник, как только прилетел леший, скрылся и озеро стало тихое-тихое. А леший на верхушке ели стал песню петь:

«Myk tak raimsid
Lodyk lucht jilei
Peiwa wuadet
Eika nuotet»

(«Как так жители здешней губы днем спят, а ночью ловят»).

Пропев так, леший отломал самую верхушку дерева и бросил ее в невод. Не испугался, однако, старик, закричал на лешего: «Смотри, не балуйся! Если еще бросишь что-нибудь, то самого я тебя в озеро швырну!» Тогда леший скрылся, и сейчас же густо навалилась рыба, омет полон стал.

Наклал старик рыбы несколько карбасов, и сказал старухе своей: «Вот, смотри, сколько я рыбы достал!» Старуха, однако, порато напугана была и ответила: «Не дай Бог твоей рыбы, я ее есть не стану».

Тут повалились все спать и проспали до полуночи, когда на соседней вараке — Schart-warentsch — гром сделался. Пошли смотреть, что там приключилось. Видят: варака раскололась на две части, посреди дорога образовалась. Это леший проложил себе путь, когда старик прогнал его.

С тех пор в той местности нечистая сила никогда больше не появлялась.

Дикие люди

(Имандра, июнь 1912).

Поверье о диких людях — tschag lyg — является одним из остатков древнелопарской мифологии, сохранившимся до настоящего времени.

Здесь я привожу кое-что о диких людях, записанное мной со слов лопарей Ильи и Василия Бархатовых.

Дикие люди живут под землей, но иногда они выходят и на поверхность земли. Зла людям не делают. Ходят голые. Когда дикие люди выходят на поверхность земли, их можно увидеть, но удается это, правда, очень редко. Можно даже «имать» их, но только одним определенным способом, а именно: нужно пойти в ту местность, где водятся дикие люди, поставить там канег с длинными оборами60, сварить каши и одну ложку ее оставить рядом с канежкой, самому же спрятаться за дерево и подкарауливать. Когда выйдет дикий человек, мальчик или девочка, — он кашу съест и, завидя канег, начнет играть с ним, запихивать туда обе ноги и обкручивать их оборами. Тут его и можно схватить.

Бабка Ильи Бархатова сказывала ему, как она однажды «имала» дикую девчонку. Было это в Пече-губе (Pietsoun) на Имандре. Ловила она здесь со своим стариком рыбу, да вдруг и заметила дикую девчонку. Поставили канег, спрятались за деревья, а когда девчонка влезла в канег и стала оборами обкручиваться — ее и имали. Привели дикую девчонку домой, стали держать у себя. Девка оказалась хорошей, послушной, в хозяйстве слегка подсобляла. Только один был недостаток у нее: как повалятся все спать, она тихонечко выйдет из избы, да и начнет сетями играть. Частью спутает сети, частью и порежет. Пыталась бабка отучить ее от этого, да никак не удавалось. Порешили тогда старик со старухой отпустить девку. Повезли ее обратно в Почу-Губу, высадили на берег и сказали: «Мы тебя спустим к твоим, только пусть нам выкуп за это дадут». Когда спустили девку, старик на месте том вкопал свою шапку в землю. Через три дня старик пришел посмотреть, не дали ли дикие люди выкупа за отпущенную девку. Открыл шапку и видит: полна шапка серебра. И понес старик домой денег цельную тажку.

Дикие люди и посейчас водятся в Монче-тундре (Montsche-tunder) и около Пермесозера (Permes-jawr). Когда в тихую погоду заночуешь на берегу этого озера, ясно слышно, как говорят меж собою дикие люди, песни поют, на гармонии играют, как лают собаки ихние… Так ужасно и боязливо сделается, что и повалиться не смеешь, хоть и огонь горит…

«Мы про то хорошо не знаем, потому как мы люди глупые. А, значит, тут уж есть дикие люди, сейды ли, али черти», заключил свое повествование Илья Бархатов.

Сказка о том, как лопин дьявола из беды выручил и как дьявол указал ему на вероломность его женки

(Василий Бархатов, Имандра, 1912).

Ходил однажды лопин по суземку, охотился, вдруг услышал — кричит человек на вараке, на помощь зовет. Побежал лопин на крик, видит — дьявол к дереву вверх ногами привязан. Подошел лопин к дьяволу, тот и говорит:

«Спусти меня, я тебе добро сделаю!» Дай мне золота мешок, тогда и спущу тебя», — ответил лопин. «Дам, только спусти!» — [71] согласился дьявол. «А кто связал тебя?» — спросил лопин. «Боролся я тут с другим дьяволом, он и связал меня» — объяснил ему дьявол и прибавил: «не ты — сдох бы я!» Когда лопин отвязал дьявола, тот сказал ему: «Приходи сюда через трое суток, только не один, а с тем, кто тебе всего вернее. Тогда и дам тебе золота мешок». Сказав так, дьявол скрылся, а лопин пошел к себе домой и все рассказал женке.

Через трое суток лопин с женкой пришел на это место, где он с дьяволом повстречался, но никого не застал здесь. «Дьявол то обманул тебя!» — заметила лопину его женка. «Обождем маленько», — ответил муж — а пока что я повалюсь, тяжело мне что то стало». «Ну, ложись!» — сказала жена, — а я поищу у тебя»61. Повалился лопин, заспал, женка же стала в голове искать. Немного времени прошло, показался дьявол, тащит золота мешок. Спросил дьявол женку: «это кто лежит тут да храпит?». «А муж мой», — ответила женка. «Убей его», — сказал тогда дьявол, — «золота мешок то весь тебе достанется! А прожить, поди, и без мужа можешь!» «Как же я убью его?» — спросила женка. «А нож острый пихни ему в горло, потом деньги хватай да и домой»! Взяла женка нож, поднесла его к горлу мужа, тут дьявол и разбудил лопина: «ей, проснись! Смотри, женка твоя зарезать тебя хочет»! — взял мешок с золотом и скрылся. Вскочил лопин, видит — правду сказал дьявол. Стал тут лопин женку учить. Бил, бил, — потом домой пошел.

Через трое суток лопин снова в суземок охотиться пошел. Утомившись, он привязал свою собаку к дереву, а сам прилег. Скоро сон на него навалился, заспал лопин. Вдруг собака лаять начала, проснулся лопин, вскочил, видит — идет к нему дьявол с мешком. Подошел дьявол к лопину, дал ему мешок с золотом и сказал: «Вот видишь, собака то вернее женки твоей.

Сказав так, дьявол исчез в лесу.

Сказка о том, как лопин на небо попал

(Василий Бархатов, Имандра, 1912)

Жил один лопин, очень любопытный был. До всего допытывался, все ему знать надо было. Раз как-то, глядя на небо, задумался лопин — захотелось ему узнать, как высоко небо. «Не иначе узнать это можно, как если на небо попасть», — заключил лопин и стал размышлять, как бы ему попасть туда. Долго думал, наконец выдумал. Встал, захватил в пырту топор и рубанок и отправился в лес. Здесь, выбрав вблизи небольшого озера гладкое место, срубил деревину и начал строгать ее. Настрогав цельную кучу стружек, принес рогожу, смочил ее и мокрой рогожей прикрыл стружки. Потом поджег стружки и сам вскочил на рогожу. Яро загорелись стружки, порато большой пар пошел и паром лопина начало тащить вверх. Тащило его, тащило, — до неба дотащило. Тут лопин скорей ухватился за край неба, да и влез на него. Ходит по небу, место ровно, жителя никакого нет. Бродил, бродил он по небу, утомился, поесть захотелось, — а назад скочить страшно.

Промышлял в то время Бог ярусом62, ярус вытащил, да и ушел. Видит лопин — ярус мокрый висит. Недолго думая, взял лопин ярус, да и украл его. Один конец яруса прикрепил он за край неба, а другой спустил вниз до тех пор, пока ему не показалось, что он дошел до земли. Тогда лопин начал по ярусу спускаться, да оказалось, что он не хватает до земли сажен 10–15. Видит лопин — близко земля, да скочить вниз не решается. Обвязал он себя тогда ярусом и стал висеть. Висел-висел, вдруг ветер пал, стало раскачивать лопина, да так в конце концов раскачало, что замелькали под ним озера, леса, реки, киндеши… Когда ветер начал стихать, лопин стал высматривать, где место помягче, чтобы спрыгнуть. Проносясь над гладким местом, он отвязал веревку да в стоячем положении и полетел вниз. Угодил лопин в самую дрябь болота и завяз в нем по шею, только голова одна и выдается, над болотом, где тут выберешься.

Дело это весною было. Летали звонухи и разные другие птицы, прилетела и лебедь. Увидела лебедь голову да и зачала на ней гнездо делать. Когда состроила гнездо, посадила она туда яйцо, потом другое, третье. Случился тут волк недалече, почуял гнездо и прибрел к нему. Тихо сидит лопин, не шелохнется. Поел волк все яйца и стал гнездо ворошить. Уж он драл, драл голову лопина, больно тому, а крикнуть то не смеет. Не найдя больше яиц, волк ушел. Остался лопин один и думает: «как придет волк еще раз, дай-ка, схвачу его зубами за хвост — не выдернет ли». Волк вскоре опять прибежал к голове, как стал проходить мимо рта — тут лопин и вцепился ему зубами за хвост. Больно стало волку, заревел, прыгнул, да и вытащил лопина из болота. Так напугался волк, что скорей в лес наутек. Вздохнул лопин, промолвил: «слава Богу!» и пошел домой. Тут рассказал он народу все, как было, и рассказ свой закончил такими словами: «нет, ребята, не надо гадать, высоко ли, низко небо. Вот волку спасибо — выручил, а то бы совсем пропал!»

Песня про орла

(Астафий Сверлов из Сонгельского погоста, 20/VI—1912 г.)

Жил человек один, хищный, как орел. За хищный нрав все так и звали его — Орел.

Увидел раз Орел у лопаря женку, порато красивая и хорошая жена была… Было у того лопаря оленей много, и жил он с женкой своей тихо, спокойно… Зажглось сердце Орлиное, завидно стало смотреть на счастье чужое… И стал Орел ходить к лопарю и все больше и больше возгоралось сердце его…

Раз как-то перевязывал лопарь оленей своих, что в навязке64 были, всех перевязал, одного лишь гирваса оставил. А Орел подсматривал за ним… Стал лопарь отвязывать и гирваса, тут вышел Орел, деревиной по голове ударил лопаря, на месте убил… Пар лопаря в небо ушел…

Подобрался Орел к женке, завладел стадом, стал богатым хозяином. Долго так прожил Орел.

Ехал однажды зимой Орел на оленях. Большой мороз стоял, печок65 же на нем старый был, но порато шерстный… Холодно стало Орлу, еще холоднее сердцу его… Темно было кругом, жутко на душе… Вспомнился убитый… И поехал тогда Орел к преподобным молить Бога о прощении греха.

В. Визе.

Источник: Известия Архангельского общества изучения Русского севера. – 1917. – № 1. – С.15-24; №2. – С.65-73.