Лопари-саамы Кольского полуострова. Здесь и далее фото конца XIX — начала XX в.
Размещаю зарисовки из жизни лопарей — так раньше называли саамов, народ, издавна населявший Русский Север (Кольский полуостров, у Ладожского озера и др.). Сделаны они священником северного города Кемь Василием Ивановичем Мелетиевым (1873—1938), опубликованы в «Известиях Архангельского Общества изучения Русского севера» в 1910-1911 гг. Зарисовка «В тундре» основана на бытовом эпизоде из жизни лопарей в зимнем кочевье — умирает старуха лопарка, а два других оленегона принимают решение оставить ее на месте и не везти в поселок… Зарисовка «В веже» — о несчастном случае во время гоньбы на оленях.
В тундре
(из жизни лопарей)
Среди тяжело громоздящихся вверх каменных гряд, которым, кажется, нет конца, замерло под толщей снега озеро.
Всюду мрачно смотрят своими обрывами неуклюжие каменные массы. Холод несут ледяные вершины каменных гряд.
Как обнаженные ребра земли, чернеют горные массы.
Мертво. Нет и признаков жизни в горах. На сотни верст никакого жилья, только бесконечными рядами уходят в даль горы Лапландии.
На крутом, высоком берегу озера, у двух одиноко склонившихся над крутизной сосен, между острыми ребрами огромных камней, пылает большой костер.
Сгущая мрак в необозримой тундре, простерлась над нею темная, длительная ночь.
Покрытое густой пеленой темно-свинцовых облаков, небо скудно пропускает свет.
За костром все кажется черным. Откуда-то порывами проносится холодный, леденящий ветер. Он подхватывает снежинки и с шумом крутит пламя в костре. Оно вьется, как живое, за ним в темноту ночи поднимаются большие яркие искры, клубится дым, ударяет в ребра камней и ест глаза.
Изредка слышны глухие удары топора, потом треск подрубленного, падающего дерева.
Близко у огня, прислонившись к камню и закрывая глаза от дыма, старуха лопарка, с высохшим лицом, накладывает снег в задымленный котел.
В нескольких шагах от костра, там, где свет и тени борются между собой, бродят два лопаря. Они то приближаются к огню, и тогда по ним пробегает дрожащий свет пламени, то исчезают в темноте, и тогда слышно только, как они, увязая, проминают глубокий снег.
Налетел резкий порыв ветра и пронесся куда-то далеко. Густая пелена дыма за костром рассеялась, и пламя осветило молодого лопаря.
Наклоняя безбородое, с жидкими усами, лицо, он тащит к костру дерево, глубоко зарубая его острым топором.
— Костя опять дров достал, — говорит устало старуха.
Она подвигает котел ближе к огню, отворачиваясь от сильного жара.
Костя выпрямился, снял меховую шапку с высоким верхом и, бросив ее на снег, добродушно ответил с медленной расстановкой:
— Да… тут дров довольно… Можно доставать, когда нужно…
— Хорошо тебе доставать, как сам молодой и силы довольно, — сказала старуха.
Наклоняясь, Костя быстро взмахивает топором и ловко рубит дерево, а дрова и щепки мохнатой ногой, обутой в яры2, подталкивает к огню. Иногда Костя останавливается, проводит рукой по лицу и говорит:
— Дерево здесь сухой, скоро горит и растопка, как порох, только огня подложи… Не в каждом месте так хорошо… Но его старик уже знает, где нужно стать… Не напрасно про него говорят: он опас3 и тундры знает, и озера знает, и все в них видал, и глаз у него приметный, и все, что ни спросишь, он скажет…
Из темноты выходит низкорослый, точно скрюченный старик-лопарь с большой охапкой сосновых веток. Весь в шкурах, темнолицый и с широким ножом у пояса, он ночью, при колеблющемся свете костра, кажется каким-то сказочным существом.
— Устал я… Крепко устал, но теперь довольно сюда хвои наносил… Будет хорошо отдыхать… Олени отдыхают, и человеку нужно отдыхать, когда он избился и силы мало стало… Теперь чаю и хлеба хочу, — говорит он, разбрасывая ветки на снег около камней.
Костя на минуту оставляет свою работу.
— Да ты сел бы… Доставать могу и я, а вы бы чайник грели.
— Нужно какой-нибудь изба делать… Кормить оленей долго надо. Много верстов мы прошли. Езда порато4 трудной. Снегу глубоко и скот стал мученной, — вперед не пойдет. Здесь нам жить надо, — отвечал старик.
— Садись и отдохни у огня. Старому можно отдохнуть. От веков заведено, чтобы старому отдыхать, а молодому работать. У старого кости сломаны, — говорит молодой лопарь и снова рубит дерево.
Старик разбросал хвою, уселся у камня и подбросил в огонь несколько поленьев.
В черное пространство над костром высоко поднялся огненный дождь искр. Костер ярко вспыхнул.
Закипела вода в чайнике.
Старик, кряхтя от усталости, поднялся, нашел в кожаной сумке жестяную чайницу и грязной рукой всыпал в кипяток целую горсть чаю.
— Чай не дорого стоит, — говорит старик.
— Согрелся за работой… Стало жарко, — сказал Костя, всаживая топор в толстый обрубок дерева и садясь на край обрубка отдохнуть.
Лопари долго пьют чай. Они с жадностью голодных глотают размякшие в кипятке куски черного, грубого хлеба. Изредка кто-нибудь начнет короткий разговор, который допускает усталость, отнимающая силы.
— Много еще впереди? — спросил Костя.
— До серого камня верстов сто с прибавкой, — отвечает старик и большим ножом, который он достает из-за широкого, с грубыми медными бляхами, ремня, перетягивающего мохнатый печек5, отворачивает от каравая кусок замерзшего хлеба.
— Дальня волок… Может дойдешь, а может и не дойдешь. Верно и сам не знаешь, и Костя не знает и старик не знает, и никто не знает, — вставляет старуха.
— Видно силы мало стало у Агафьи, что дороги боятся стал… А как бывало хорошо ездил и работал ты, когда твой Семен еще жив был… Какой удалой женка был тогда Агафья, а теперь вот старуха стал и едва по свету волочится… И скота было. Сами хлеб ели и других кормили. Хорошо тогда жил Агафья и Семен человек был, а теперь нет, — сказал старик.
— Да, прежде все было, а теперь нет… Время пришло… Каждой кость у меня ломит… Сердце болит… И весь я зябнет… Только и силы теперь, что чайники греть, — тяжело проговорила старуха.
Она заметила недостаток кипятку в чайнике, снова набила котел снегом, придвинула к огню и сказала:
— Будем воду делать.
Костя встал, отряхнул прилипший к печку снег и сильным движением заворотил в огонь обрубок дерева, на котором сидел.
Высоко взвилось пламя, и осветило за костром мрак ночи.
В освещенном пространстве показалась верхушка сосны, похожая на огромную шапку, и две толстые, протянувшиеся в стороны, точно руки, ветви. Зарево костра мелькнуло в темноте, и на мгновение показалось, что сосна висит в воздухе.
Лопари задумчиво смотрят на огонь. Среди мертвой тишины, царящей в снежной пустыне, слышно только как треснут в костре обуглившиеся дрова, да зашумит в нем ветер, который бросает пламя вверх и в стороны.
Все долго молчат, точно придумывая что-то очень важное.
— Волка близко, следа много кругом, — неожиданно заговорил старик, не переставая смотреть на огонь.
Костя схватил топор, с угрозой потряс им и сказал:
— Пришел бы сюда разбойник, я бы ему показал.
— Не придет он…
— Я пойдет и посмотрит оленей, а вы теперь спите, — сказал Костя, отходя куда-то в сторону.
— Много волка давит оленей. Пропасти на проклятых нет, — добавил старик.
Он запустил руку в костер и поворотил толстое полено.
— Ножик все мешает. Теперь, пожалуй, и снять можно, — говорит он.
Старик отстегнул широкий кожаный ремень с ножом и, поправив огонь, лег на ветки хвои, разбросанные на задымленном, потаявшем снегу.
— Вот и изба лопарской, — проговорил, он поворачиваясь на бок и закрывая глаза.
Старуха долго смотрит на огонь полузакрытыми глазами и говорит.
— Я бедной… Совсем бедной… И у меня нет ни мужа, ни одного сына. Мужа в тундре пропал, а два сына и дочь в океане, а волк съел последний олень у меня… И силы не стало… Горе одно… Я самой несчастной на свете… Как мне жить?.. Пропадет теперь я, коли не добрые люди… Но Христос кормит меня… И все худо пошло, как Семена не стало…
Она закрывает глаза и долго что-то бормочет про себя. Щеки ее ввалились еще глубже, обтянув широко выступившие скулы. На лицо лег темный землистый оттенок.
Опершись спиной о камень и откинув назад голову, она долго сидит без движения. Ветер шевелит клочья редких седых волос, вылезших у нее из-под старого платка, руки ее со скрюченными пальцами разошлись в стороны и уткнулись через хвою в снег.
— У меня десяток оленей задавил… Так и весь скот переведется… А куда пойдет лопарь без скота?… Как будет хлеба доставать?.. Не стать же лопарю землю пахать или дома строить, когда отцами это не показано, а ему все тундры даны, все озера предоставлены, живи, где хочешь с оленями на своей земле, заговорил старик и беспокойно заворочался на снегу.
Старуха ему ничего не ответила.
— Тррах… тах… тах… — неожиданно гулко проговорило эхо, прокатываясь в горах, окруживших озеро.
— Это Костя, бедовый он, когда до дела дойдет. Это он стрелял, — сказал старик, и встал при звуке выстрела.
— Темно дело… Давно ли старуха научился так спать на тундре, и слов не слышит, — спросил он, все больше удивляясь ее молчанию.
— Эй, Агафья!.. Вставай!.. Или крепко устал, — спит и не слышит, — громко повторил он, продолжая не понимать и удивляться.
Старик подошел к лопарке и задел ее за плечо. Она покачнулась и тяжело сползла под камень, увлекая за собой слой подтаявшего снегу.
— Здох старуха… Сердце лопнуло… Околел и до дому не дошел… Здох и слова не сказал… Пропал… Душа вон… Мертвой стал…. — говорил он, теряясь и долго возясь с трупом.
— Дивны дела… Сейчас живой, сейчас мертвой, — продолжал он в каком-то испуге, топчась на снегу.
Старик оттащил тело от огня. Потом он нашел пустую кережу6, в которой раньше ехала старуха, свалил ее в кережу, запутал труп в парусину и туго закрепил все веревками.
Нужно было спать, но старик долго ходил около огня, не зная, что ему делать и постоянно натыкаясь на кережу с мертвой старухой.
Лопарь Данило Голых с женой в зимних костюмах. Саами. Фото В.А. Плотникова. Мурманская область, Кольский р-он, Пулозеро д. (Архангельская губ., погост Ягельный бор), около 1908 г.
Когда начался рассвет и в темноте понемногу стали показываться снежные вершины гор, у костра лежали старик и Костя и разговаривали.
— Одного быка успел задавить. Выкусил горло и съел язык да не ушел, дьявол, далеко, как я и угодил ему промеж глаз… Сразу свалил. Распорол брюхо ножом, а там детеныши… Потом содрал шкуру.
— Редко убьешь его: порато уж он хитрой, а ты ружьем достал, да только одного убьешь, на место его придет другой и, поди, знай, сколько сожрет быков и важенков, — говорил старик.
— А как со старухой?.. Оставим — лисицы объедят, а волочиться с ней на дальних волоках — позора одна… Просто грех, да и только, — сказал Костя.
— Я тоже не надумал ничего… Бросим так здесь, потом и костей не собрать, звери растащат, а дорогой будет путать и править нельзя, оленя измучит, — ответил старик.
— Снегу местами очень толсто: до брюха оленю будет…
— Вот беда, так уж беда. Не думал я такой беды… А ведь и на самом деле не вывернешься, как на задевку попали. Бросим здесь зря, звери огложут и кости разнесут, собирай потом, а нас спрашивать станут, волочить еще к допросам… Хоть сам ложись, да помирай, — горевал старик.
— Да и умри, — в землю все равно не попадешь: горы-то не раскопать, а в снег не зароешь, — заметил Костя.
— Сказывают, как такая смерть придет, с места шевелить не положено… Закон такой… Да и батька выхерит ли старуху из книг?
— Он-то выхерит… Поверит…
— А вот, когда женки потонули в океане и уж все знали, что от милости Божьей погибли, а мужикам все жениться не давали: слухи ходили, будто живы они, да только их увезли на пароходе в чужую землю… Стоял в ту ночь, домекают, чужестранный пароход, а потом скрылся. Батька венцов делать не хотел: несите, говорил, выписку от урядника, а урядник говорил: выписки для удостоверения я дать не могу, — что я буду удостоверять, как никто не знает, где женки?
Кругова, брат Костя, тут выходит, как зверю в ловушке. Жалобам старого лопаря, казалось, не будет конца.
Когда уже наступил день и показался на земле свет, старик, после ночи, первый поднялся на ноги.
Сквозь густую сетку тихо падавшего снега он хорошо различил серые спины бродивших около потухавшего костра оленей, распуганных волками.
Старик сразу понял беду и громко закричал.
— Ну и анафема ты проклятой!.. Нет тебе, дьяволу, погибели на этом свете! Опять сожрал быка или важенку!.. Как потянем старуху теперь?..
Костя сверкнул глазами и крепко схватил винтовку.
Источник: Мелетиев В.И. В тундре: Из жизни лопарей //Изв. Арханг. О-ва изучения Русского севера. – 1911. – №2. – С.99–104.
В веже
(из жизни лопарей)
Зарисовка кемского священника Василия Ивановича Мелетиева (1873—1938) описывает несчастный случай во время гоньбы на оленях.
Тусклый день без солнца, точно сумерки.
На сурово-безжизненном, снежном пространстве тундры чернеет только одна точка. От нее в неподвижном морозном воздухе стелется седая полоска дыма.
Снежная даль кажется беспредельной. Тяжелые громады беспорядочно нагроможденных всюду каменных гряд, смотрящих из-под снежного покрова серыми пятнами, утомляют своим однообразием и, подавляя суровым величием, вызывают тоску.
Снежная пустыня замерла. Она хранит вековую тишину. Ни звука…
Если подойти ближе к чернеющей точке, то у одинокой, корявой сосны, с обломанными бурей сучьями, можно различить десяток кольев, воткнутых в снег и покрытых кусками задымленной, старой парусины. Это — лопарская вежа.
Под защитой заплатанной парусины приютилась лопарская семья.
На средине вежи слегка потрескивают сырые дрова в маленьком костре. Когда пламя охватывает их, из них с шумом вырывается воздух, а когда дрова разгораются хорошо, вылетает сноп искр и пламя быстро поднимается вверх.
Костер горит давно. На месте его уже образовалось небольшое углубление и куча золы.
Сосна, под которой горит огонь, задымилась до половины. Местами на ней висит, подобно паутине, сажа.
Огонь лижет сердцевину дерева, дым вьется по стволу и уходит отверстием вверху.
У огня поставлен котел. Вода в нем давно кипит и в веже пахнет плохо просохшей испорченной рыбой.
Прямо против того места, где приподнимают парусину, когда пролезают в вежу, на оленьей шкуре, брошенной на землю, лежат на спине подросток-лопарь. Он как-то в сторону откинул правую ногу. Нога вздрагивает и корчится. Под расстегнутой кумачной рубашкой часто и неровно поднимается грудь лежащего.
Лицо мальчика, с широко раскрытыми глазами, бледно, и черные волосы в беспорядке сбились на влажном, покрытом холодным потом лбу.
Кожаный верх оленьих яров, в которые обуты ноги мальчика, расстегнут и приспущен с живота, открывая разорванные мускулы правого паха, откуда сочится теплая кровь.
В рану попало много белых шерстинок. Мальчика бьет лихорадка и откинутая нога его быстро вздрагивает.
Маленькая черноволосая женщина, с испуганным лицом, осторожно льет на рану воду из медного чайника. Она старается отмыть шерстинки.
Когда струя воды раздражает рану, мальчик громко стонет и по щекам его текут слезы.
Напротив, из-под оленьей шкуры, выглядывает удивленное лицо девочки. Она не знает, как ей быть. Сначала она внимательно смотрит, потом начинает громко плакать и, испугавшись собственного плача, быстро натягивает голой рученькой оленью шкуру себе на голову. Забравшись под шкуру, девочка долго ворочается под ней, потом нерешительно снова высовывает голову и начинает смотреть.
Тут же рядом, в маленькой лодочке — «кихткым», закутанный в мягкую оленью шкуру, — сидит младенец. У него открыто только лицо. Младенец часто просыпается от голода и плачет, но матери некогда его покормить.
Маленькая женщина откладывает в сторону чайник с водой, берет одним концом «кихткым» на колено и качает.
Лицо ее сильно озабочено. Она давно ждет мужа и ей хочется, чтобы он скорее приехал из стада в вежу, нужно посоветоваться, как помочь раненому брату…
…Мало вырастает мальчиков у лопарей, много умирает их от болезней, а тут же еще несчастия, — думает она, покачивая за конец «кихткым», где засыпает ее сын. Брат ее всегда хорошо ездил на оленях, а сегодня, когда гнал их но тундре, как на беду, конец «хорея», которым он подгонял их, уткнулся в снег, а другой проколол одежду и прошел в пах… Больно было бедному мальчику, но у него еще хватило сил вытащить заостренный конец из раны. Потом уж он свалился на сани, и олени пришли с ним к веже… Она услышала, как заскрипел снег у вежи. Вылезла и испугалась. Брат лежал поперек саней с раскинутыми руками, как мертвый. Это уж она оживила его… Если бы был дома муж, он съездил бы на озеро Акко. Там живет старый Андрей. Он давно прячется от «батьков», и, без людей, в горах, где никто не бывал, приносит оленя в жертву «Каврею», хозяину тундры. Андрей один умеет заживлять раны. Когда нужно он заговаривает кровь. Но мужа нет, и уехать из вежи нельзя: двое маленьких ребят и раненый брат. Уйдешь, а волки… Их много прячется за грядами камней, и они любят теплую кровь и внутренности…
Мальчик стиснул зубы и слабо стонет. Треснуло полено. Сноп мелких искр вылетел из костра.
Уха в котле выкипела, но никто не думает о ней. Черноглазая девочка пугливо смотрит из-под шкуры.
В тундре тихо. Все замерло. И, кажется, за тишиной приближается что-то страшное.
Поползли сумерки, и горы стали угрюмее, а темные обрывы мрачнее.
…Мужа долго нет… Мало выходит мальчиков у лопарей… думает маленькая женщина, склоняясь над раненым братом.
Источник: Мелетиев В.И. В веже: Из жизни лопарей //Изв. Арханг. О-ва изучения Русского севера. – 1910. – №4. – С. 13–15.
