Историк Наталия Таньшина:
Может ли историк быть свободен от общества, в котором он живет? Может ли, вообще, историк быть патриотом?
Казалось бы, вопрос абсурдный, однако термин «патриотизм» в нашей стране еще недавно был чуть ли не ругательским, и быть патриотом своей страны в интеллектуальных «либеральных» кругах считалось едва ли не верхом неприличия. В Интернете появился даже соответствующий мем: «Был нормальным историком (писателем и т. д.), а оказался патриотом».
Автору этих строк довелось это испытать на себе. Довелось даже услышать от своих собственных студентов: «Вы всегда Россию защищаете» — и это было сказано вовсе не в качестве комплимента. Если историк, исследователь занимает патриотическую позицию — он не историк, а всего лишь пропагандист.
В другой раз, когда на занятиях зашел разговор о патриотизме, одна студентка предложила определить «критерии патриотизма».
ПАТРИОТИЗМ И ИСТОРИЧЕСКИЙ НИГИЛИЗМ
Приведем определение патриотизма, сформулированное известным отечественным историком, д.и.н. В.Г. Кикнадзе: «Патриотизм (от pater — отец) — наследование, сохранение и защита ценностей, заветов и традиций предков, благодаря которым образовалось, сохранилось и развивалось Отечество: исполнение долга перед Родиной и семьёй, честь, совесть, духовное развитие, чествование отцов, приоритет духовного над материальным, гуманизм, милосердие, справедливость, коллективизм» [13, с. 305].
Патриотизм — это любовь к своей стране, а не ненависть к другим. У американцев есть девиз: «My country — right or wrong!» (Это моя страна, права она или нет!). Или такой: «America — love it or leave it!» (Люби Америку или убирайся!).
Русскому человеку самовосхваление, как и восхваление своей страны несвойственно. Напротив, у русской интеллигенции, скорее, сложилась традиция критиковать не только власть, но и Россию как таковую, буквально копировать сложившиеся много столетий назад западные нарративы о русской «отсталости», «нецивилизованности» и «деспотичности».
Как отмечал в 1912 г. русский философ В.В. Розанов, именно из такого восприятия, сформированного в том числе в ходе гимназического и университетского обучения, и произрастала традиция «русского нигилизма».
Розанов писал: «У нас совсем нет мечты своей родины. На голом месте выросла космополитическая мечтательность. У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть. У француза — “chére France”, у англичан — “Старая Англия”. У немцев — “наш старый Фриц”. Только у прошедшего русскую гимназию и университет — “проклятая Россия”. Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет приступает к партии “ниспровержения государственного строя” <…> У нас слово “отечество” узнается одновременно со словом “проклятие”» [21, с. 256].
Такая ситуация сложилась задолго до начала ХХ столетия и во многом это было связано с традициями воспитания и образования молодых русских дворян.
Воспитанные гувернерами-иностранцами, французами, англичанами, немцами, они приучались смотреть на окружающий мир их глазами, а для европейского взгляда на нашу страну еще со времен открытия европейцами Московского государства, или «Московии», был характерен, как правило, презрительно-высокомерный взгляд через оптику «учитель-ученик»: просвещенная и цивилизованная Европа пытается учить варварскую и дикую Россию, которая была лишена богатого европейского опыта и достижений европейской цивилизации.
В результате на Западе глубоко укоренился «синдром культурного наставника» в отношении России. Но этот западный взгляд прочно закрепился в сознании русской интеллигенции.
В этом, например, был убежден П.Я. Чаадаев, отмечавший в «Философических письмах»: «Всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось», буквально повторяя слова французского дипломата и мыслителя Жозефа де Местра, сказавшего одному русскому: «У вас ничто не уважается, потому что ничего нет древнего» [27, с. 238].
Таких высказываний иностранцев о бесплодности и никчемности русской истории, которые прочно засели в сознание русского интеллигента — великое множество. Автор одной из самых нашумевших работ о России, маркиз Астольф де Кюстин, написавший настоящую Библию русофобов, которая столь любима отечественными нигилистами всех времен, писал: «У русских не было средневековья, у них нет памяти о древности, нет католицизма, рыцарского прошлого, уважения к своему слову; они доныне остаются византийскими греками — по-китайски церемонно вежливыми, по-калмыцки грубыми или, по крайней мере, нечуткими, по-лапонски грязными, ангельски красивыми и дико невежественными (исключая женщин и кое-кого из дипломатов), по-жидовски хитрыми, по-холопски пронырливыми, по-восточному покойными и важными в манерах своих, по-варварски жестокими в своих чувствах…» [16, с. 432-433].
Спустя шестьдесят лет после выхода в свет книги Кюстина В.В. Розанов писал о своем образовании: «Я до тошноты ненавидел “Минина и Пожарского” — и, собственно, за то, что они не написали никакой великой книги вроде “Истории цивилизации в Англии”. Потом университет. “У них была реформация, а у нас нечесаный поп Авакум”. Там — римляне, у русских же — Чичиковы» [21, с. 257].
Такой не просто критический, но нигилистский взгляд на собственную историю среди русских «образованных людей» считался вполне патриотичным. Поэтому М.В. Ломоносова, знаменитого русского ученого, далеко не все считали патриотом: он слишком любил Россию.
Зато А.И. Герцен, занимавшийся не просто огульной критикой российских порядков, но желавший унизительного поражения родной стране в годы Крымской войны 1853-1856 гг., в советской историографии трактовался не иначе, как великий патриот России.
Герцен, искренно считавший, что любит Россию и русских (и столь же искренне полагавший, что можно любить страну и ненавидеть власть), в годы Крымской войны писал: «Неужели не сумеем воспользоваться бурей, вызванной самим царем на себя? Мы надеемся, мы уповаем» [5, с. 202].
Более того, Герцен желал не просто поражения своей страны, он желал поражения унизительного: «Война для нас не так желательна — ибо война пробуждает националистическое чувство. Позорный мир — вот что поможет нашему делу в России» [1, с. 217].
А вот великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, классик мировой литературы, на произведениях которого воспитаны многие поколения русских детей и молодежи, автор абсолютно патриотичного романа «Война и мир», к патриотизму относился и вовсе резко отрицательно. В статье «Патриотизм и правительство» (1901) он писал о том, что чувство патриотизма «есть чувство грубое, вредное, стыдное и дурное, а главное — безнравственное», поскольку оно поддерживает государство, то есть «орудие насилия», которое использует патриотизм в своих воинственных целях [24, с. 437]. Патриотизм Толстой приравнивал к идее национального превосходства и подчеркивал: «Казалось бы очевидно, что патриотизм, как чувство, есть чувство дурное и вредное; как учение же — учение глупое, так как ясно, что если каждый народ и государство будут считать себя наилучшими из народов и государств, то все они будут находиться в грубом и вредном заблуждении» [24, с. 427].
Поэтому не стоит удивляться тому, что воспитанные российскими интеллигентами поколения отечественной молодежи привыкли к тезису о том, что патриотизм — это «последнее прибежище негодяя». Характерно, что даже у этой цитаты Самуэля Джонсона есть две интерпретации: «патриотическая» и «антипатриотическая».
ИСТОРИК И ПАТРИОТИЗМ: Н.М. КАРАМЗИН И А.С. ПУШКИН
В свое время вопрос о том, должен ли историк быть патриотом, поставил знаменитый русский историк Н.М. Карамзин. Для него этот вопрос был отнюдь не риторическим, ведь он был официальным историографом императорского двора.
Вот что он писал: «Историк должен ликовать и горевать со своим народом. Он не должен, руководимый пристрастием, искажать факты, преувеличивать счастие или умалять в своем изложении бедствия; он должен быть, прежде всего, правдив; но может, даже должен, все неприятное, все позорное в истории своего народа передавать с грустью, а о том, что приносит честь, о победах, о цветущем состоянии говорить с радостью и энтузиазмом. Только таким образом он сделается национальным бытописателем, чем, прежде всего, должен быть историк» [11, с. 28].
При этом, как истинный патриот, Карамзин имел смелость говорить императору Александру I нелицеприятные вещи, как, например, в «Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1811), написанной по просьбе великой княгини Екатерины Павловны, младшей сестры Александра I, в которой Карамзин выступил с резким неприятием политического реформизма императора Александра [9].
Спустя несколько лет, в 1819 году, он выступил с критикой идеи императора Александра I воссоздать Польшу в качестве конституционной монархии под эгидой российского государя, указывая на внутренние и внешние проблемы, с которыми столкнулась бы Россия в случае реализации этого проекта [10, с. 103-106].
А.С. Пушкин очень высоко отзывался о «Записке…» Карамзина и о его позиции. В 1836 году он писал: «Карамзин написал свои мысли о древней и новой России, со всею искренностию прекрасной души, со всею смелостию убеждения сильного и глубокого. Государь прочел эти красноречивые страницы… прочел, и остался по-прежнему милостив и благосклонен к прямодушному своему подданному. Когда-нибудь потомство оценит и величие государя, и благородство патриота…» [18, с. 254].
Такова была и позиция самого Александра Сергеевича.
В письме П.Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 года в ответ на его «Философические письма» он писал: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человека с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» [19, с. 156].
Когда во Франции в годы Крымской войны были опубликованы «Записки охотника» И.С. Тургенева под названием «Записки русского барина» с пояснениями, что это рассказы о жизни русских рабов, Тургенев, которого прекрасно принимали во Франции, который был дружен с французскими писателями, выступил с открытым протестом, заявив: «Я протестую против этих заключений и против всех выводов, которые можно из них сделать, протестую как писатель, как честный человек и как русский» [25, с. 415].
Как и Пушкин, он не идеализировал российскую действительность, но при этом не желал, чтобы у иностранцев формировалось искаженное представление о его родине.
КНЯЗЬ П.А. ВЯЗЕМСКИЙ И «КВАСНОЙ ПАТРИОТИЗМ»
Быть патриотом — это не значит не видеть недостатков. Безусловную похвалу всему, что свое, французский просветитель и министр финансов Тюрго называл лакейским патриотизмом, «du patriotisme d’antichambre».
В России князь П.А. Вяземский назвал это явление «квасным патриотизмом».
Он писал: «Я полагаю, что любовь к отечеству должна быть слепа в пожертвованиях ему, но не в тщеславном самодовольстве: в эту любовь может входить и ненависть. Какой патриот, которого бы он народа ни был, не хотел бы выдрать несколько страниц из истории отечественной и не кипел негодованием, видя предрассудки и пороки, свойственные его согражданам? Истинная любовь ревнива и взыскательна. Равнодушный всем доволен, но что от него пользы? Бесстрастный в чувстве, он бесстрастен и в действии. Но повторяю: можно ли дождаться нам от иностранца хорошей книги о России, которую видит он или из коляски, или из гостиных, или знает понаслышке из речей людей, знающих ее так же поверхностно и худо» [4, с. 245].
Это строки из письма Вяземского С.Д. Полторацкому, в котором он делился своими размышлениями о книге француза Франсуа Ансело «Шесть месяцев в России». Она вышла в Париже в апреле 1827 года, была весьма быстро раскуплена и переиздана, в том числе на голландском и итальянском языках. Работа Ансело Вяземскому не понравилось; он отзывался о ней так: «Книга просто глупая, а не злая».
Но, что важно: иностранные путешественники, описывая Россию, ссылались на стихотворение князя Вяземского «Русский бог» (1828), в котором он давал очень жесткую характеристику своему Отечеству, и делали вывод о том, что таково было отношение самих русских к своей стране. В частности, на князя Вяземского ссылался Александр Дюма, посетивший Россию в 1858 году и описывавший не самое лучшее состояние российских дорог, писал: «Заметьте, дорогие читатели, что это говорю не я, а русский князь, генеральный секретарь Министерства внутренних дел, которому были знакомы и рытвины, и проселочные дороги» [6, с. 275]. Правда, французский писатель решил быть снисходительным и отмечал: «Поскольку мы находимся в России, удовольствуемся этим добрым Богом и не будем более придирчивы, чем местные жители» [6, с. 276].
Продолжая разговор об иностранном взгляде на Россию важно отметить, что быть патриотом России может человек независимо от своей национальности.
С историей Российского государства связана жизнь многих достойных людей, не являвшихся русскими по крови, но преданно служивших России: корсиканец Шарль Андре Поццо ди Борго, кровный враг Наполеона, в 1805 года поступивший на русскую службу, с 1814 по 1834 годы возглавлявший посольство России во Франции; немец Карл Васильевич Нессельроде, полвека возглавлявший министерство иностранных дел России; француз герцог Арман Эммануэль Ришельё, знаменитый «дюк», градоначальник и, по сути, создатель Одессы, генерал-губернатор Новороссии и Бессарабии, чистокровная немка и лютеранка княгиня Дарья Христофоровна Ливен, нетитулованная королева европейской дипломатии.
Все они были патриотами России. А княгиня Ливен, большую часть жизни проживавшая в Европе, в Лондоне и Париже, бывшая на протяжении 20 лет спутницей жизни известного французского политика Франсуа Гизо, писала английскому министру Чарльзу Грею: «Не сердитесь на меня и на Россию, ибо я не могу не быть русской» [12, с. 683].
М.Н. ПОКРОВСКИЙ И АКАДЕМИК Е.В. ТАРЛЕ: ДВА ПОДХОДА К ПОНИМАНИЮ ПАТРИОТИЗМА
Октябрьская революция в России, ставка на мировую революцию и коммунистический интернационал поставила на новый уровень вопрос о патриотизме в историческом сообществе.
Глава советских историков М.Н. Покровский считал патриотизм «болезнью, требующей лечения», а термин «русская история» объявил «контрреволюционным» [19, с. 152]. И только Великая Отечественная война впервые после революции сформировала запрос общества на русский патриотизм (1).
Накануне и в годы Великой Отечественной войны власть апеллировала к памяти героев дореволюционной России. Но вспоминали как правило, имена известных полководцев, великие битвы и подвиг народа.
Однако на этом фоне заметно выделяется позиция выдающегося русского историка академика Е.В. Тарле, озвученная в его докладе на заседании Ученого совета Ленинградского университета, находившегося в эвакуации в Саратове, в конце 1943 — начале 1944 г., посвященного территориальному расширению России в XIX-XX веках [23], (2). Доклад стал реакцией на опубликованную в 1943 г. монографию об истории Казахской ССР (3).
В своем докладе Тарле, по сути, выступил с идеей непрерывности российской истории, подчеркивая, что Россия как государство формировалась в ходе долгой и трудной борьбы русского народа, и трактовал процесс территориального расширения Российского государства как фактор силы и могущества, позволяющий бороться с современным врагом, подчеркивая, что успехи Советской России были бы невозможны без успехов старой России.
Тарле проявил смелость, выступая против анализа политики территориального расширения царской и императорской России в духе колониальной экспансии.
Он так высказывается об обсуждаемой монографии: «…в некоторых главах, которые посвящены присоединению Казахстана к общей советской территории, в этих главах обнаружен рецензентами неуместный тон, как если бы дело шло, если бы историки писали историю обороны страны от варваров, которых нужно удалить, — тон явно враждебный относительно русских войск и русских деятелей, которые принимали участие в деле включения Казахстана в Россию» [23, с. 6].
Тарле настаивал, что было совершенно неверно ставить знак равенства между территориальными приобретениями России и колониальной политикой западных держав: «У нас совершенно не отмечается, когда мы говорим о колониальных завоеваниях, — я читаю сплошь и рядом эти псевдоисторические сочинения, и я там сплошь и рядом вижу, как говорится, что индусы томятся под игом Англии и ждут освобождения, — точно так же и наши, и т. д.
Это точно так же указывает на черту некоторого непонимания, ведь устанавливать какую-то уравниловку и подводить все под колониальные завоевания — нельзя <…> И говорить о конквистадорах, которые приезжают из другой страны и завоевывают то, что ничего общего с ними не имеет, не имеет никакого хода и перехода, — это одно. А другое дело постепенное продвижение России в Крым и на Кавказ, которое вызывалось необходимостью. Крымская орда поставила этот вопрос не только своими постоянными набегами на Русское государство, но тем, что Россия платила им постоянную дань. Индусы не нападали на Англию, крымцы нападали на Россию» [23, с. 8].
СОВРЕМЕННЫЙ ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС, СВО И ПАТРИОТИЗМ
Мысли академика Тарле и развернувшаяся в 1944 году дискуссия очень созвучны дню сегодняшнему. На Западе не просто среди обывателей, но в образовательном и научном сообществах активно насаждается, наряду с теорией тоталитаризма и декоммунизации, теория деколонизации и дефедерализации, то есть расчленения России.
Россия, будь то царская, будь то советская, трактуется как завоевательная колониальная империя, угнетавшая входившие в нее народы. Русским же гуманитариям западные «учителя», прежде активно выделявшие гранты, теперь советуют покаяться за российский «колониализм» и «империализм» и признать их как очевидный постыдный факт.
Примером такого подхода в западном научном сообществе является исследование, подготовленное в апреле 2022 г. преподавателем Базельского университета (Швейцария) Ботакоз Касымбековой и доцентом Колледжа по международным делам и безопасности Национального университета обороны (США) Эрикой Марат [13, с. 230].
Авторы делают следующий главный вывод: российское вторжение на Украину может стимулировать процесс деколонизации России. Многое зависит от того, откажутся ли российские интеллектуалы от идеалов великого русского народа и дружбы «братских» народов. Это требует «признания ответственности за советское геноцидное колониальное прошлое». В этой связи интеллектуальной и либеральной элитам России следует «подвергать сомнению имперскую идентичность» и «противостоять» ей в публичном пространстве [15, с. 230-231].
Даже беглый анализ публикаций отечественных авторов показывает, что такой подход является весьма эффективным, и в работах российских исследователей тема русского «колониализма», «расизма» и «покаяния» весьма широко представлена (4).
Можно констатировать, что в современных условиях геополитического кризиса, конфликта на Украине, Специальной военной операции и по, сути, войны НАТО против России, отчетливо проявился как запрос общества на патриотизм, так и раскол в гуманитарных кругах относительно того, может ли гуманитарий оставаться вне политики, может ли он быть патриотом.
Этот раскол усугубляется еще и тем, что в российском обществе до сих пор нет хотя бы относительного консенсуса в отношении нашего исторического прошлого. Президент Российской Федерации постоянно заявляет о том, что Россия во все времена, независимо от политических режимов, — это одна страна. Древняя Русь, Московское царство, Русское государство, Российская империя, Советский Союз, современная Россия — все это одна страна, с общей и неразрывной многовековой историей (5).
Однако на практике мы имеем дело с тем, что патриотизм в нашей стране, условно говоря, разделен на «красный» и «белый» (и речь идет не только о простых людях, поскольку среди исследователей политическая ангажированность порой тоже влияет на научную позицию). Одни считают себя патриотами Российской империи, отрицая советский период.
Сторонники активно продвигаемого сейчас «левого поворота», напротив, видят исключительно в мрачных цветах историю России до 1917 года, считая кульминацией развития российской государственности период Советского Союза, отрицая, тем самым, достижения не только прошлых столетий, но и современной России.
Соответственно, перед историческим сообществом в очередной раз стоит задача выработки некоего единого представления о прошлом, признаваемого большинством, для того, чтобы на основе этой интерпретации прошлого выстраивать представление о будущем России. Как отмечает известный отечественный историк д.и.н. С.В. Перевезенцев, формируемая таким образом интерпретация прошлого «становилась частью общего исторического сознания народа. Со временем появлялась новая интерпретация, которая дополняла, развивала или же заменяла собой предыдущую. Но в любом случае, эта интерпретация становилась важнейшим фактором дальнейшего движения России и русского народа по историческим дорогам» [17].
Это выводит на важнейший вопрос о том, на каких принципах может строиться новая интерпретация истории России? Соглашусь с мнением С.В. Перевезенцева, что помимо принципа исторической объективности, главным критерием является «необходимость сохранения и дальнейшего существования народа в истории, а, значит, на первый план выходят такие понятия, как субъектность народа в истории, национальный и духовный суверенитет, традиционные ценности, национальная, религиозная, социальная, политическая самобытность и др.» [17].
Иными словами, историческое сообщество должно достичь консенсуса по вопросу о том, какие интерпретации отечественной истории «служат укреплению и становлению народа, формированию его единого исторического сознания, выработке и утверждению идейных, духовных, социально-политических основ народного бытия», а какие, напротив, «своим гиперкритицизмом или же ориентацией на иные, не традиционные для России ценности, могут способствовать дальнейшей атомизации и российского населения, и Российского государства» [17].
В этом отношении для отечественных ученых может быть весьма показателен опыт французских коллег и их интерпретация Французской революции. Еще в эпоху Реставрации (1814-1830) французские историки, такие как Ф. Гизо, А. Тьер, Ф. Минье пришли к необходимости примирить общество с революцией, отделить зерна, то есть позитивные достижения Революции: равенство граждан перед законом, идеи прав человека и демократии, от плевел, то есть экстремизма, террора и насилия.
В результате французское общество к концу XIX столетия смогло достичь компромисса по поводу интерпретации Революции, воспринимая ее как важнейший этап на пути многовекового развития Франции, как матрицу современной политической культуры Франции. Франсуа Гизо, считая Революцию высшим этапом в развитии французской цивилизации, подчеркивал ее взаимосвязь с предшествующей и последующей историей Францией.
В работе «Три поколения» он писал, что революция «продолжает свое течение и повсюду совершает завоевание; она полна сил и надежд. Она — дочь прошлого и мать будущего» [26, с. 54]. Эти слова известного историка, сказанные в середине XIX века, можно воспринимать как квинтэссенцию и современной интерпретации французским обществом своей Революции.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, перед современным поколением российских историков стоит задача разработки новой интерпретации отечественной истории, направленной на достижение консенсуса по ключевым вопросам российской истории, и которая, говоря словами С.В. Перевезенцева, «смогла бы стать идейной основой возрождения народа, помогла бы народу осознать свое место в новом мировом пространстве, и которая была бы основана не только на научном знании, но и на традиционных ценностях русского народа и всех народов России» [17].
Гуманитарные науки, особенно история, литература, помимо образовательной, имеют не менее важные воспитательные и нравственные функции. Именно история и литература учат патриотизму, а патриотизм является основой гражданственности. А это невозможно без знания истории.
Как отмечал классик отечественной исторической науки В.О. Ключевский во второй лекции «Курса русской истории», «…каждый из нас должен быть хоть немного историком, чтобы стать сознательно и добросовестно действующим гражданином» [14, с. 62]. И государство, финансируя гуманитариев и гуманитарную науку, подразумевает, что эти самые гуманитарии будут решать просветительские и воспитательные задачи. Нельзя не согласиться с утверждением известного отечественного историка д.и.н. А.И. Вдовина, отметившего, что «историческая память <…> выполняет функции интеграции общества, скрепляет единство поколений, создает представление об общей исторической судьбе и исторической ответственности, поддерживает нравственное здоровье общество, питает национальную гордость [2, с. 12].
Поэтому патриотизм — не антитеза исторической объективности, а ее важнейшая предпосылка. Главное — любить свою страну. А.И. Вдовин справедливо указывает: «Объективная история — продукт честного исследователя и патриота. Правдиво писать историю своей страны и своего народа способен лишь тот, кто любит их и признает их безусловную ценность» [2, с. 12]. Именно чувство любви к Отечеству и гордости за него и должно формировать изучение отечественной истории. Это вовсе не означает, что нужно не обращать внимания на недостатки. Но говорить о них необходимо «по-карамзински»: гордиться достижениями и горевать об ошибках.
Если мы любим свою страну, тогда и не возникает вопроса о «критериях патриотизма». Ведь любить свое Отечество — это как любить родителей, близких, свою семью и свой дом. Мы же все это любим не «по критериям». Родители любят детей, потому что это их дети, какими бы они ни были. И дети любят своих родителей, несмотря на всякие сложности в отношениях. Просто любят, потому что это естественно и нормально.
Точно так же и с родиной. Мы ее не выбираем, она такая, какая есть. Но мы ее и любим такой. Видим все огрехи, все беды и несчастья, и сочувствуем им. Видим все успехи, подвиги и победы наших людей, предков и современников и гордимся ими. Стараемся сделать нашу страну лучше, сильнее и краше.
Но для того, чтобы любить свое Отечество, надо знать свою историю. Иначе получается, как в случае, описанном А. Дюма: во время его путешествия по России ректор Московского университета порекомендовал ему для сопровождения Александра Калино, одного из лучших учеников. Как потом писал Дюма, «Калино, лучший студент Московского университета, получил настоящее университетское образование, то есть не знал абсолютно ничего из истории своей страны» [7, с. 154].
Конечно, в этом описании есть доля иронии, присущая Дюма, но в этом есть и горькая правда. Ровно о том же спустя полвека писал В.В. Розанов: «Учась в Симбирске — ничего о Свияге, о городе, о родных (тамошних) поэтах — Аксаковых, Карамзине, Языкове; о Волге — нам уже прекрасной и великой. Учась в Костроме — не знал, что это имя — еще имя языческой богини; ничего — об Ипатьевском монастыре <…> Учась в Нижнем — ничего о “Новгороде низовыя земли”, “о Макарии, откуда ярмарка”…» [21, с. 258].
Патриотизм — это и готовность пожертвовать собой за Родину, готовность трудиться и создавать будущее для своих детей и внуков. России часто ставили в упрек как на Западе, так и в российских «либеральных» кругах, что там нет института гражданского общества. Однако после начала СВО мы стали свидетелями того, как наш народ сам начал объединяться и самоорганизовываться, и мы в очередной раз убедились, что дух народа проявляется в моменты испытаний.
Так было в Смутное время, в эпоху Отечественной войны 1812 года, в годы Великой Отечественной войны. И сейчас наши бойцы на СВО не рассуждают о «критериях патриотизма», а просто готовы идти и защищать. Наши «простые люди», без высокопарных слов о патриотизме помогают фронту, чем могут, плетут маскировочные сети, делают окопные свечи, собирают на помощь землякам и совсем незнакомым людям, дети пишут письма бойцам и ждут их с победой. Это и есть подлинный патриотизм.
В современных условиях глобального конфликта и формирования новой системы (или систем) международных отношений, в условиях мощнейшей информационной войны «коллективного Запада» против России и русской истории, направленной в том числе на формирование чувства вины нашего народа за свою историю, отечественные историки не имеют морального права занимать пассивную позицию «над схваткой». Потому что патриотизм — это не просто любовь к родине, это активная позиция по защите национальной истории от фальсификаций, это активная деятельность по формированию объективных знаний о более чем тысячелетней истории российской государственности и испытаниях, которые выпали на долю России, знаний о роли не только государства, но о силе народного духа, которая спасала страну в кризисные и трагические моменты нашей истории.
Примечания
Еще в середине 1930-х гг. начинает наблюдаться отказ от позиции «национального нигилизма» и переход на национально-патриотические позиции. 2 мая 1933 г. на завтраке, устроенном в Кремле для участников первомайского военного парада, прозвучала первая по времени из известных сталинских здравиц «за великий русский народ» [20, с. 153].
Представляется, что название статьи «1944 год: не перегибать палку патриотизма» нуждается в некотором пояснении, поскольку слова Тарле, вырванные из контекста, могут навести на мысль, будто ученый выступал против «чрезмерного» патриотизма. Между тем, Тарле выступает именно как патриот, подчеркивая, что историк, стремясь к соблюдению объективности, не может не быть патриотом, а в кризисные моменты, в моменты испытаний, он обязан быть им.
Когда Е.В. Тарле говорил о том, что «не стоит перегибать палку патриотизма», он имел в виду, что не стоит переусердствовать в защите царской политики: «Разумеется, у нас, как всегда, перегибают палку. Это случается очень часто. Если у нас говорят, что такой-то человек делает свое дело правильно, то забывают все отрицательные явления со стороны этого человека» [23, с. 7].
Эта работа стала предметом острой дискуссии на совещании историков в ЦК ВКП (б) в мае — июле 1944 г. [8].
Например, историк Е.Е. Савицкий в статье «Демоны в зоопарке: Современное искусство и колонизация Севера в России 1890-х годов» пишет о «пропаганде колонизационных предприятий на окраинах Российской империи», сообщает о «расистских шутках» и «колониальных непристойностях» художника К.А. Коровина, «давлении со стороны русских колонизаторов», очевидно используя термин «колониализм» не как расширение территорий, а с негативной коннотацией. В итоге автор задается вопросом: «Что делать с этим колониальным прошлым, которое, впрочем, не так уж чуждо современности…» [22].
В частности, выступая на встрече с историками и представителями традиционных религий России 4 ноября 2022 г., В.В. Путин подчеркнул: «История нашей страны непрерывна, постоянный поток. Мы должны рассматривать ее в целом, со всеми, порой крайне сложными и даже противоречивыми, периодами» [3].
Список литературы
Блохин В.В. Русский Вольтер. Герцен: диссидент, писатель, утопист. М.: Весь мир, 2024. 272 с.
Вдовин А.И. СССР. История великой державы (1922-1991). 3-е изд., перераб. и доп. М.: Проспект, 2024. 800 с.
Встреча В.В. Путина с историками и представителями традиционных религий России 4 ноября 2022 г. URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/69781 (дата обращения: 15.09.2025).
Вяземский П.А. Полн. собр. соч. СПб.: Изд-во графа С.Д. Шереметева, 1878. Т. 1.
Герцен А.И. Вольная русская община в Лондоне. Русскому воинству в Польше. 25 марта 1854 г. // Герцен А. И. Собр. соч.: в 30 т. Т. 12. Произведения 1852-1857 годов. М.: Издательство Академии наук СССР, 1957. 612 с.
Дюма А. Путевые впечатления. В России. Сочинение в трех томах. М.: Ладомир, 1993. Т. 1. 446 с.
Дюма А. Путевые впечатления. В России. Сочинение в трех томах. М.: Ладомир, 1993. Т. 3. 640 c.
История Казахской ССР с древнейших времен и до наших дней. Под ред. А. М. Панкратовой и М. Абдукалыкова. Алма-Ата: КазОГИЗ, 1943.
Карамзин H.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М.: Наука, 1991. 127 с.
Карамзин М.Н. Мнение русского гражданина // Консерватизм: pro et contra, антология / Сост., вступ. статья, коммент. А.Я. Кожурина; ред., предисл. А.А. Синицына. СПб.: Изд-во Русской христианской гуманитарной академии, 2016. С. 103-106.
Карамзин Н.М. Предания веков. М.: Правда, 1987. 765 с.
Княгиня Д.Х. Ливен и ее переписка с разными лицами // Русская старина. 1903. № 6.
Кикнадзе В.Г. Сила V правде. Защита исторической памяти как стратегический национальный приоритет России. М.: Вече, 2022. 320 с.
Ключевский В.О. Сочинения: В 9-ти т. Т. I. Курс русской истории. Ч. 1 / Под ред. В.Л. Янина. М.: Мысль, 1987. 430 с.
Курбатова А.Г. Деятельность Совета Европы и ЕвроКлио по продвижению европейских стандартов исторического образования в странах ближнего зарубежья в 1992–2024 годах. Дисс. …канд. ист. наук. М.: МГУ им. М.В. Ломоносова, 2025.
Кюстин А., де. Россия в 1839 году: в 2 т. / Пер. с франц. под ред. В. Мильчиной, И. Стаф. Под общ. ред. В. Мильчиной; коммент. В. Мильчиной, А. Осповата. М.: Терра, 2000. Т. 2. 592 с.
Перевезенцев С.В. И снова о познании отечественной истории. URL: https://t.me/serp1380/5678 (дата обращения: 15.09.2025).
Пушкин А.С. Российская Академия // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Л.: Наука, 1978. Т. 7. Критика и публицистика. 543 с.
Пушкин А.С. Письмо Чаадаеву П.Я., 19 октября 1836 г., Петербург // Пушкин: Письма последних лет, 1834—1837. Л.: Наука, 1969. 528 с.
Родионова И.В. Становление концепции советского патриотизма // Власть. 2009. № 4. С. 152-156.
Розанов В.В. Собрание сочинений. Листва / Под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, СПб.: Росток, 2010. 591 с.
Савицкий Е.Е. Демоны в зоопарке: Современное искусство и колонизация Севера в России 1890-х годов // Новое литературное обозрение. 2017. № 2. (Пост)имперское воображение и культурные политики. Специальный выпуск. С. 260-284. https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/144_nlo_2_2017/article/12441/ (дата обращения: 15.09.2025).
Тарле Е.В. 1944 год: не перегибать палку патриотизма [доклад прочитан на заседании ученого совета Ленинградского университета в конце 1943 – начале 1944 г.] / публ. Ю.Н. Амиантова // Вопросы истории. 2002. № 6. С. 3-13.
Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. М.: Художественная литература, 1958. Т. 90. 666 с.
Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Письма в восемнадцати томах. Изд. второе, исправл. и доп. Письма. Т. 2. 1850-1854. М: Наука, 1987. 626 с.
Guizot F. Trois générations. 1789-1814-1848. Paris: Michel Lévy, 1863. 233 р.
Leroy-Beaulieu A. L’Empire des tsars et les Russes. T. 1. Рaris: Librairie Hachette et C-ie, 1881. 594 р.
Автор: Таньшина Н.П. Патриотизм и историческая наука // Наука. Общество. Оборона. 2025. Т. 13, №4(45).
Наталия Петровна Таньшина — доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры всеобщей истории Института общественных наук Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ; ведущий научный сотрудник Института международных исследований МГИМО(У) МИД России.
