ПРЕСТУПНИК ИЗ УФЫ
Публикую рассказ организатора и первого руководителя сыскной полиции Санкт-Петербурге Ивана Дмитриевича Путилина.
Этот детектив работал в столичной полиции в 1853-1875 и 1878-1889 годах, лично расследовал уголовные преступления и писал небольшие рассказики. Путилину приписывают знаменитый «Очерк некоторых видов воровства в Петербурге». Публикуемый рассказ «Труп в багажнике» привожу по книге «40 лет среди убийц и грабителей. Записки первого начальника Петроградской сыскной полиции» (В 2-х томах, Петроград, 1916 г.).
Труп в багаже
Преступление это относится к 1888 году. В свое время оно наделало много шума, главным образом своей кажущейся таинственностью. До этого преступления только убийцы Зона для скрытия следов прибегли к отправке трупа багажом. И быть может, повторение этого приема произвело впечатление на общество, хотя в этом убийстве не оказалось ничего сложного и ничего таинственного (за исключением мотивов преступления), и само дело с арестом преступника мною было закончено в четыре дня. Правда, благодаря случаю, но все-таки достаточно быстро и энергично.
Многие, вероятно, еще помнят это дело, а потому я и расскажу его подробнее, отчасти раскрывая свои приемы в деле сыска. 4 сентября 1888 года я только что проснулся от послеобеденного сна, как меня позвали к телефону Это было часов в 10 вечера. Заведующий полицейской командой Варшавской железной дороги сообщил мне, что на прилавке багажного отделения под видом тюка обнаружен труп женщины, завернутый в клеенку и несколько рогож.
Я тотчас, не выпив даже вечернего чая, быстро оделся и через пять минут с одним из своих чиновников ехал на вокзал. Найденный труп вместе с клеенкой и рогожами был перенесен в приемный покой. Это была красивая женщина лет 30–32, брюнетка, со строгими чертами лица. Одета она была в белую юбку, рубашку и ночную кофту, в чулках, но без башмаков. Труп был еще свежий, без всяких признаков насилия. Золотое кольцо с камнями и бриллиантовые серьги указывали на то, что преступление совершено без корыстных целей. Я произвел выяснения, при каких условиях был открыт этот страшный багаж. Оказывается, весовщик обратил на него внимание. Он увидел его часа в три. Сундуки, корзины узлы, тюки проходили друг за другом через его руки, а этот странный тюк все лежал без хозяина, и его то и дело передвигали с места на место. Весовщик указал на странный тюк своим товарищам, те – артельщикам, но из артельщиков никто такого тюка не помнил, и все им заинтересовались до крайности. Приходя с багажом, артельщик поглядывал на подозрительный тюк и со словами: «А он все без хозяина!», передвигал его по прилавку. И так – каждый. От этих движений веревки на тюке ослабли, и в 9 часов вечера один из весовщиков заметил в развернутой рогоже что-то напоминающее волосы. Об этом он сказал другим, любопытные раздвинули рогожу больше и увидели затылок. Тогда позвали жандарма, составили протокол и развернули страшный багаж. Так оправдалась поговорка: «Шила в мешке не утаишь».
Я стал спрашивать всех, не принес ли кто этот тюк по поручению или не видал ли кто человека, принесшего этот тюк, но никого не нашлось. И действительно, на вокзале народу – бездна и проносится всевозможный багаж, не обращая ничьего внимания. Где тут заметить ?
Я распорядился препроводить труп в Александровскую больницу и тотчас телеграммами отдал распоряжение всем приставам, чтобы они опросили дворников, не замечено ли которым из них изчезновение жительницы, и в случае, если такой окажется, направили бы его в Александровскую больницу с целью опознания трупа. На этом и окончились первые мои действия, после чего я уехал домой. Прежде всего, надо было установить личность убитой, что мне казалось нетрудным, а уже тогда путем наведения справок, кто знаком, кто бывал, кто любовник (потому что у нее непременно должен был быть любовник), можно было добраться и до истины.
На другой день мои распоряжения уже принесли результаты. Пристав 2-го участка Александре-Невской части утром сообщил мне по телефону, что содержательница меблированных комнат в доме 14 по Лиговке некая Анна Грошева заявила об исчезновении у нее жильцов: уфимской купеческой дочери Елены Шаршавиной и личного почетного гражданина Бунакова; что он, пристав, послал Грошеву в Александровскую больницу и она нашла в покойной сходство с Шаршавиной, но поручиться за него не может. И не надо. Поручатся другие.
Я тотчас сделал распоряжение навести точные справки обо всех местопребываниях Шаршавиной в Петербурге, о дне ее приезда, так как она приезжая, а равно такие же справки и о Бунакове. Эти справки я получил без замедления в тот же день. Оказалось, что на Лиговку в комнаты Грошевой она с Бунаковым приехала в ночь со 2 на 3 сентября из Москвы, но что до этого времени, а именно с мая месяца, она, все также с Бунаковым, жила в меблированных комнатах по Невскому проспекту в домах № 56,82, 124. Я сейчас же вызвал из этих заведений прислугу и послал для опознания трупа в Александровскую больницу.
Сомнений не оказалось. Все сразу в трупе признали Елену Ивановну Шаршавину, бывшую в любовной связи с Бунаковым, который почему-то скрылся.
Прямое заключение: он – или тоже жертва, или убийца. Последнее, по показаниям Грошевой, вернее. Они приехали с пятницы на субботу. В субботу Грошева мельком видела Шаршавину, подавая им самовар. В воскресенье в 5 часов утра Бунаков вышел, заперев за собой комнату, и вернулся с пучком веревок и рогожами; часов до 12 он возился у себя; потом вышел снова, вернулся тотчас с каким-то молодым человеком в фартуке, вынес с ним длинный, упакованный тюк и повез его на Варшавский вокзал.
Затем, вернувшись часа через полтора, он заявил, что должен немедленно уехать в Москву. На вопрос: где жиличка, он ответил, что, вероятно, она уехала раньше, и уехал в 4 часа дня.
Сомнения не могло быть, что убийца – он, и я, продолжая допросы номерных и коридорных, в то же время сделал распоряжение через приставов найти извозчика, который утром 4 сентября взял с Лиговки, лом 14 тюк и отвез на Варшавский вокзал, и того человека, который помогал вынести тюк, а одновременно велел собрать справки обо всех странствованиях Бунакова с Шаршавиной и послать о них запрос в Уфу.
Каждое открытие преступника кажется посторонним людям случайностью, и я в этом рассказе специально хочу обратить внимание на то, сколько нами предпринимается мер для розыска. Итак, я отдал приказ разыскать извозчика и носильщика, и на другой день они уже были доставлены ко мне в сыскное. Первым я опросил носильщика. Он оказался маляром и объяснил, что около 12 часов он с товарищами шел с работы из дома Пожарского по Лиговке. Когда они проходили мимо дома 14, к нему подошел мужчина лет 45, с бородой, одетый по-русски, в длинном пальто и попросил помочь ему вынести из квартиры тюк. Маляр тотчас согласился. Мужчина повел его по лестнице на второй этаж и, войдя в квартиру, попросил его подождать. Маляр ждал минут пять. Потом мужчина позвал его в комнату.
Он пошел за ним по длинному коридору, вошел в маленькую комнату и увидел тюк, упакованный в рогожу, длиною аршина два, с одного конца толще, с другого – тоньше.
Маляр взялся за тонкий конец, тот – за толстый, и они с усилием вынесли его на улицу. Там мужчина сторговал извозчика на Варшавский вокзал за 40 копеек, сел, поставил тюк толстым концом вниз, заплатил маляру 5 копеек и уехал. Извозчик прибавил не много к этим показаниям: мужчина по дороге объяснил ему, что тюк этот не его, а везет он его по поручению товарища. Унес тюк на вокзал, вернулся, отдал деньги, попросил довезти его до Обводного канала, там слез и ушел. После них я велел найти и допросить лавочников, которые продали рогожи и веревки, и из их показаний выяснилось, что везде фигурировало по описаниям одно и то же лицо, а именно Бунаков. В то же время один из номерных сделал интересное для меня заявление. Когда Бунаков жил по Невскому в доме 56, к нему заходил в гости молодой человек, которого Бунаков звал Филиппом и которого номерной описал довольно подробно. Розыск его для дела был необходим, так как через него можно было напасть на след убийцы. Я тотчас распорядился отыскать его.
Но 7 сентября он явился ко мне сам. Не могу не высказать здесь своего мнения о пользе печати в нашем деле.
Многие выступают за сохранение глубокой тайны в деле розыска, чтобы, дескать, преступник не мог воспользоваться сведениями о розыске для своего сокрытия.
Отчасти это так, но рядом с этим оглашение некоторых моментов розыска, а главное, оглашение того, что нам нужно, нередко может принести громадную пользу.
Хотя бы в данном случае. Быть может, мы бы и не нашли этого молодого человека, оказавшегося самым для нас полезным помощником, но на помощь явилась печать, и он пришел к нам сам, прочитав в газетах, что мы ищем неизвестного молодого человека, посещавшего Бунакова. С момента его прихода дело сразу приняло благоприятный оборот. 7 сентября утром мне доложили, что ко мне настоятельно просится какой-то молодой человек по фамилии Петров. Я приказал впустить его, и в кабинет вошел симпатичной наружности блондин.
– Что вам угодно ? – спросил я, приглашая его сесть.
– Я, собственно, к вам по делу Бунакова, – ответил он застенчиво.
Я тотчас насторожился.
– У вас есть какие-нибудь о нем сведения ?
– Да-с. Я, вероятно, тот самый молодой человек, который посещал Бунакова и которого вы ищете. Я так думаю, потому что, кроме меня, он никого не знает в Петербурге.
– Что же вы можете рассказать ? Кто вы ?
– Я мещанин города Бирска из Уфимской губернии, Аполлон Петров, – он подал мне свой паспорт, – и приехал сюда искать места. А этого Бунакова знаю я с детства. И дальше он рассказал все, что знал о Бунакове.
Оказалось, что этот Бунаков, по его словам, очень состоятельный человек и имеет в Златоустовском уезде до 50 тысяч десятин, купленных у башкир, из-за которых теперь судится и дошел до Сената. Ч
то женат этот Бунаков на некоей Елене Максимович и живет в городе Уфе в доме Шаршавина, снимая у него половину дома. Семья Шаршавиных состоит из двух сестер: Елены Ивановны и Веры Ивановны. Вера Ивановна замужем за морским капитаном и торгует оренбургскими платками, а Елена Ивановна никакими делами не занималась, была девицей и жила с Бунаковым с 1879 года, сперва потихоньку, а потом почти в явь. Жена Бунакова узнала про его измену и много плакала, а он ее бил. Дальше Петров рассказал, что со слов Бунакова знает, что Елена Шаршавина здесь весною родила, и он их видел обоих, а потом они уехали. Куда – он не знает.
– Только вчера не то в пять или в шесть часов вдруг отворяется дверь и входит он сам, Бунаков, – рассказывал дальше Петров, волнуясь. – Я уже все о деле по газетам знал. Я так и обмер.
А он, бледный такой, криво усмехнулся и говорит: «Дайте чаю, если время есть!» – «С нашим удовольствием !» Я принес чаю, и мы стали пить, а я, собственно, все о нем думаю и как все это было. Пили, пили, я вдруг и говорю Бунакову: «Что это вы наделали такого?» Он даже стакан отставил, так затрясся, а потом и говорит : «Я… ничего… она сама отравилась, а я испугался».
«С кем же это вы труп увезли?» — «А не знаю, попался на улице какой-то рабочий. Штукатур, кажись. Я его и зазвал». – «Как же вы все это сделали ?»
Он помолчал, а потом встал, и вдруг заторопился. «Мне сейчас некогда, – сказал он мне почти шепотом, так что меня даже мороз по коже проорал. – Приходите завтра в двенадцать часов на Троицкий мост или вечером в Третье Парголово. Я вас на вокзале ждать буду. Там все расскажу, а здесь еще услышать могут».
Кивнул мне и ушел. Я сразу-то и не опомнился. А потом думаю: был у меня такой человек, а я молчал. Еще в ответе буду! И сейчас за ним, а он ушел черным ходом. Прислуги, как на грех, не было. Я и подумал: лучше приду да все скажу, тем более, что меня ищут, а его тогда можно либо на мосту, либо в Парголове взять… Вот и пришел! – окончил он.
– И отлично сделали, – ответил я. – Так уж доведите дело до конца.
– Я с удовольствием!
– Я дам вам двух чиновников. Вы с ними пойдете сперва на мост и если его не найдете гам, то поезжайте в Парголово и там укажите чиновникам на этого Бунакова.
– Очень рад служить для поимки закоренелого злодея, – ответил он витиевато.
Я позвонил, велел позвать двух агентов, Шереметьева и Тяпкина, и поручил им Петрова. Они ушли. Я уже знал, что теперь все дело раскрыто и убийца в наших руках.
На мосту они его не нашли и вечером поехали по Финляндской железной дороге. Я никуда не выходил из дома и ждал их с нетерпением.
Часов в 12 ночи меня позвали наверх. Я тотчас пришел и увидел Бунакова. Это был несомненный убийца. Невысокого роста, плотный, с равнодушным лицом и холодными голубыми глазами. Он сидел между агентами в совершенно непринужденной позе. Я сперва позвал Шереметьева. Он рассказал мне, что на станции Третье Парголово они увидели его и на него указал им Петров. Они тотчас арестовали его и произвели обыск и затем составили акт о его задержании. Он отказывается от всего, даже от сокрытия трупа.
Я распорядился, чтобы завтра утром произвели в его комнате обыск (оказалось, он снял комнату в Третьем Парголово ) в доме Сосницына, и приказал ввести Бунакова.
Он вошел, издали поклонился и остановился. Я подозвал его ближе. Свет лампы падал ему на лицо.
– Ну, расскажите мне, как вы это все сделали? – спросил я его.
– Ничего я не делал, – ответил он, – и ничего не знаю.
– Для чего же вы с Лиговки очутились в Парголове?
– Рассорился и уехал. Ее там оставил.
– Так. А что же вы это Петрову говорили?
– Кому-с? Аполлошке этому? Ничего не говорил ему, а что он набрехал, не знаю.
– Отлично!
Я позвонил и молча подал рассыльному бумажку, на которой написал требование сейчас же привезти извозчика и маляра. Несмотря на поздний час, я решил довести дело до конца и послал за ними.
– Не хотите ли чаю? – спросил я его.
– Нет-с, благодарю.
– Как угодно. Да что вы стоите, присели бы. В ногах правды нет, – добавил я шутливо.
– Ничего-с и постою!
Я закурил папиросу и молча стал разглядывать его. Он стоял потупившись, стараясь казаться равнодушным, но, видимо, волновался и недоумевал, почему я его не отпускаю.
Прошло более получаса в совершенном молчании. Я уже знал теперь, что он во всем сознается. Это ожидание достаточно утомило его.
Наконец явился рассыльный. Я знаком приказал ввести извозчика и маляра. Бунаков увидел их и побледнел. Наивный человек, он, вероятно, не допускал мысли, что их найдут.
– Он? – спросил я.
– Он самый! – ответили они в один голос.
– Скажите ему, что вы его знаете! Сперва ты,– приказал я маляру.
– Чего ж говорить, – ответил он бойко, – он и сам меня признал…
Действительно, Бунаков был подавлен.
– Ну, идите!
Они ушли.
– Что же, вы и теперь будете отказываться, что свезли труп Шаршавиной на вокзал?
Бунаков переступил с ноги на ногу.
– Нет, зачем же, – ответил он. – Действительно отвез… Мой грех… Напугался и отвез…
– Чего же вы напугались?
– А как она скоропостижно померла. Только приехали, она и померла. Думал, затаскают…
– А теперь лучше вышло?
– Оно так, да разве в то время думаешь…
– Расскажите, как она умерла? От чего?
– А не знаю. Так, слабая стала…
И потом он рассказал.
Приехали они в ночь на субботу, со 2-го на 3-е. День провели в номере вместе и вместе вечером пошли ко всенощной, к Знаменью. По дороге домой купили булок, чай пить. Пришли, а с ней дурно стало. Спазмы в груди, конвульсии. Он ей грудь растирал, воды давал, чаем поил. Потом легли спать: она – на кровати, а он – на полу. Утром в воскресенье проснулся, а она холодная.
– Умерла, – окончил он свой рассказ, – я испугался, ну и сделал все, чтобы отстраниться…
– Куда вы потом сами поехали?
– Всю ночь по улицам ходил. Потом на Выборгской комнату снял, а затем в Третье Парголово уехал.
Большего я от него не добился, да мне, собственно, и не нужно было. Дальнейшее было делом следователя.
Между тем вскрытие показало, что Елена Шаршавина умерла от отравления. В то же время по справке, присланной Уфимским полицмейстером и Златоустовским исправником, оказалось, что этот Бунаков был незаурядным преступником.
Простой крестьянин, он, будучи волостным старшиной, сумел обманом купить у башкирцев 52 тысячи десятин земли совершенно без денег и удачно заложить их за большую сумму. Затем, когда в губернии было введено земство, он за неимением в уезде помещиков был выбран председателем земской управы, но в то же время успел попасться в ряде подлогов, в покушении на убийство, сидел в тюрьме 1,5 года и был приговорен Палатой на 15 лет ссылки в Сибирь с лишением прав (Прим. murder’s site : Не совсем понятно, почему здесь говорится о Палате, а не окружном суде.
Уголовная Палата по судебной реформе 1864 г. являлась судом второй инстанции, в отличие от окружных судов, которые были судами первой инстанции. Российская Империя была разбита на 109 судебных округов, соответственно в ней было 109 окружных судов, а вот число уголовных Палат было гораздо меньшим : 14. По смыслу Бунаков должен был быть осужден судом первой инстанции ).
По этому делу он и приехал хлопотать в Сенат об отмене приговора.
Мое дело окончилось. Я передал его судебному следователю, а потом его судили и, несмотря на запирательство, обвинили в предумышленном убийстве, но мотивы его мне и сейчас не понятны. Быть может, Елена отказалась в его пользу от своей части в доме. Быть может, надоела ему, быть может, он просто произвел «опыт». Душа – потемки, а у такого человека – и темная ночь.