Максим Медоваров, «Zаписки традиционалиста» (Нижний Новгород):
Вырос я в век бумажных и малодоступных книг, без Интернета. Даже в студенческие годы, когда появился Интернет, книг там было найти почти невозможно. Соцсетей ещё не было. Поэтому информацию я хватал и сопоставлял урывками. Теперь я понимаю, что во многих доступных мне работах просто давались молчаливые отсылки на иные идеи, которые я не мог тогда распознать. Но тем не менее…
Когда я глядел на русские народные узоры и орнаменты, когда сопоставлял их с резьбой на церквях, на избах, с узорами других народов — и видел общее. Когда я читал мифы и сказки разных народов, я видел общее, а из примечаний к ним знал, что есть работы Проппа, Аарне — Томпсона и др., кто их сопоставлял.
Ещё более восхитительным было лазить по лингвистическим словарям, этимологическим, топонимическим, по подшивкам «Вопросов языкознания» в библиотеке, выискивая там древнейшие истоки нынешних слов и доказательства единого происхождения всех языков мира — моногенеза. К 18 годам я уже составил родословное древо всех нескольких тысяч языков планеты и мечтал о составлении такого же древа для мифологических сюжетов, священных символов, орнаментов, ритуалов и проч.
Я искал единые истоки, ещё не зная, как всё это назвать. Намного позже я узнаю, что некоторые великие авторы испытывали нечто подобное. Это если не то самое, то достаточно близкое ощущение, которое с детства преследовало К.С. Льюиса при знакомстве с некоторыми сюжетами, что он позже назвал Радостью в своей автобиографии «Настигнут Радостью». Это то самое, что М. Элиаде назвал ностальгией по истокам и на чём построены все его труды.
Я тогда этого не знал. Но я достаточно рано понял, что все люди с их обычаями, традициями, сказаниями, языками, узорами произошли из одного места и от одной пары людей, а потому чтобы понять себя, мы должны отбросить всё наносное за многие тысячелетия и вернуться в исходную точку.
Речь шла о разматывании нитей, ведущих к единой Традиции. И это означало решительную войну с теми, кто учил о разном происхождении людей, языков, символов или мифов….
* * *
Ниже я расскажу, в каком возрасте и при каких обстоятельствах я познакомился с сочинениями наиболее важных для меня авторов. Но это всё не имело бы значения, если бы не сопровождалось личным опытом свидетельства о традиционном укладе.
Мои предки по всем линиям на протяжении последних 400 лет — русские крестьяне. Моя мама и сама крестьянка, родилась и выросла в деревне, и по ее рассказам я впитывал традиционный райский уклад жизни русской деревни. Папа родился уже в городе, но его родители из деревни, и опять-таки рассказы родственников по его линиям родства тоже передавали ощущение утерянного рая и золотого века.
А вокруг были 90-е и затем 2000-е годы. Вокруг были руины разрушенных или заброшенных храмов и иных зданий. Вокруг были нищета и убожество. Этот контраст современности и традиции дополнительно подталкивал меня искать теоретическое обоснование вере в то, что в древности было лучше, что нужно обратиться к истокам, к почве.
В то время под рукой была разная литература. Православная, исламская, зороастрийская, языческая, рериховская (нам даже в 1 классе школы преподавали Рериха и Велесову книгу! Такие были ельцинские времена), кришнаитская, советская атеистическая и коммунистическая… Во всем этом надо было разобраться.
К 14-15 годам я уже твердо считал себя православным и исповедовал символ веры, стал носить крест, но мировоззренчески я пока ещё не мог до конца согласовать поиск корней разных традиций и мифологий. Для этого мне и понадобились несколько опорных авторов. Познакомился с ними я в основном случайно, по упоминаниям из вторых рук в самых неожиданных местах…
* * *
Но сначала сделаю ещё одно отступление в сторону о личных влияниях. Мои предки в советское время сохраняли верность православию.
Бабушка по отцу, 1918 года рождения, хоть и выросла в советские годы, была верующей и от руки малограмотно переписывала молитвы. Но наибольшее влияние оказала бабушка по матери. Она родилась в 1902 году, закончила 3 класса церковно-приходской школы и была едва ли не самой образованной в деревне. О времени до революции она рассказывала как о веке богатства и изобилия. «Корова рубль стоила, а пряники копейки». Дожила она до 1991 года и говорила, что дальше было хуже. При Сталине жили ещё относительно неплохо, а после укрупнения колхозов при Хрущёве стали значительно хуже, деревни стали вымирать как «неперспективные». Мой дед, ее муж, был председателем колхоза, но тоже верующим. Крестился и в партию не вступал. Они резко осуждали тех односельчан, кто в 30-е рушил храмы. Рассказывали, как у одного из таких сразу отнялся язык, он онемел.
Дед на посту председателя колхоза выполнял не только православные, но и некоторые дохристианские народные обряды. Крестьяне того требовали.
Из моих предков в КПСС или комсомол практически никто не вступал. Один дядя, правда, вступил, но, став секретарем, закончил изгнанием из партии и в итоге был убит в 85-м. Это плохая история.
* * *
К вопросу о многодетности. Папа — младший в семье, у них из 3 детей выжили 2. Зато очень много двоюродных родственников с папиной стороны. Мама — тоже младшая в семье, где из 13 детей выжили 9. (Двое из них были убиты уже во взрослом возрасте.) Двоюродных у нее тоже много. Так что у меня общее число двоюродных и троюродных родственников исчисляется трехзначной цифрой, и жизненные примеры можно найти разные.
Но общее чувство большого родового коллектива как нормы мне привилось с детства. Я ещё прочнее стал считать нормой древний образ жизни и дикой аномалией — современные малые семьи.
По матери я Каширин. Мой прадед Алексей Григорьевич Каширин, по одним данным, приходился дедушке Максима Горького Василию Каширину троюродным братом, по другим — пятиюродным (генеалогия в книге Забурдаева выборочная и неточная). По писцовым книгам, Каширины с конца 16 века уже жили в Балахне (ещё раньше, наверное, были выходцами из Каширы?). Все они — родственники: мне приходилось даже в Тамбовской области встречать Кашириных, помнивших о балахнинских истоках рода. В середине 19 века род разделился, мои предки из Балахны переехали в Лысковский район, а дед Василий в Канавино. Дальнейшее известно по повести «Детство».
В нашей ветви на «горьковских» Кашириных смотрели косо. Но тяжёлый, суровый характер Алексея многие сравнивали с характером его троюродного брата Василия. Однако потомки Алексея, мои предки, были людьми добрыми и весёлыми. Ни о чем похожем на «свинцовые мерзости жизни» семейства Алеши Пешкова у нас не ведали. Но судьба распорядилась так, что мы живём в тени города, носившего имя Горького, города, наполненного его домами, его музеями, его памятниками. Это, несомненно, придает определенный шизофренический оттенок происходящему.
* * *
По другим линиям предков. Павловы — тоже Лысковский район, о них известно мало, прослеживаются лишь с середины 19 века. Там был кто-то из старообрядцев в роду.
Медоваровы — известны с 17 века из Лукояновского района, русская деревня в окружении эрзянских. Все Медоваровы в России — родственники и происходят именно оттуда.
Ещё одна ветвь — Кульковы. Изначально это были крестьяне Даниловы откуда-то из-под Архангельска; после переселения на территорию нынешней Мордовии близ Саранска они взяли фамилию Кульковы, возможно, потому что она была распространена у соседней мордвы (тоже эрзи). На этом завершаю обзор родства и перехожу к моему собственному опыту.
* * *
Сразу после моего рождения родители приобрели дом в старообрядческой беспоповской деревне Мериново на Керженце. Так тут и живём (я — в основном летом, конечно).
В 80-90-е годы часть местных жителей жила по-старому, даже из одной чашки с чужими не пили. И рыбы было в изобилии даже в лужицах. Но этот уклад к 2000-м годам был разрушен. Местные стали вести полностью современный образ жизни, а в наши дни можете посмотреть исследования и видео Маргариты Алмазовой в Инстаграме о старухах нашей деревни: они уже отдают в музей гроб, выдолбленный из цельной колоды, и желают быть похороненными в обычном гробу. Так на моих глазах за 30 лет умирала местная традиция.
А ведь Мериново — деревня исключительная. Именно она родина расписной матрёшки, и раньше тут полдеревни делало заготовки для них. На окраине деревни есть средневековое городище, отмеченное ещё 150 лет назад Мельниковым-Печерским, но археологов я всё никак не зазову сюда.
* * *
Основание деревни легенда относит к 13 веку и связывает с нашествием Батыя на Китеж — нынешний Светлояр, благо по прямой тут не очень далеко. Возможно, это и не так: массово эти земли заселяются лишь с 15-16-17 века. Нужны раскопки. Ну а 18-19 века — расцвет старообрядческих скитов в керженских лесах.
Мериновское кладбище является единственным во всей области кладбищем — памятником историко-культурного значения по причине наличия среди надгробий голбцов.
Голбец — наиболее традиционная форма надгробного памятника у нас. Карпец даже написал стихотворение о голбце. Это резной столбик, состоящий из шаров и кубов, покрытый сверху двускатной крышкой. Крест и икона могут быть нанесены на верхнем ярусе (очень маленькие), а могут быть и не нанесены.
Из разных кладбищ с голбцами именно мериновское считалось сохранившимся лучше всех. Сейчас, конечно, уже не так.
В наших краях удалось найти и нечто, о чем не пишут исследователи. В старообрядческих деревнях ставили деревянных идолов. В Гавриловке в поле до 2000-х годов стоял резной антропоморфный столбик. В Деянове до начала 2010-х жители почитали маленького идола, окрашенного синей краской и с металлической крышей над ним. Это была деревянная голова мужчины с усами. Ростом не более полуметра, он был вкопан в землю, и жители несли ему цветы.
Что это такое? Никто не описал, никто… Всё это вызывало серьезные вопросы.
Если бы добавим сюда могилы беспоповских монахов близ Светлояра у родника Кибелек, то созвучия становятся ещё более странными. Этакий местный аналог чудес в Вековке…
* * *
Итак, уже с первых лет жизни, а к подростковому возрасту тем более я подошёл со стойким ощущением, что нормальный уклад жизни был в традиционной деревне. По мере его разрушения мы живём во временных и аномальных условиях. Наше родное состояние — в прошлом, у истоков, а здесь мы заброшены в «эту далёкую страну».
Из этой «ностальгии по истокам» (термин Элиаде), из чувства заброшенности (Хайдеггер) и рождается традиционализм. В.М. Камнев в своей диссертации выводил русский консерватизм из чувства бесприютности, лишенности дома. По сути, речь идёт о новом повторении и углублении грехопадения. Сначала люди лишились вечной жизни с Богом, потом лишились золотого века Традиции и нормального образа жизни в деревне.
То есть, живя здесь, мы должны жить с раздвоенным сознанием и понимать, что на самом деле наше место не здесь. «Страдаем в этом мире, потому что не для этого мира рождены», — написано на фреске на воротах Оптиной Пустыни. «Ты уже дома, мы ещё в гостях», — пели бабки-плакальщицы на похоронах моей бабушки в 1991 году.
Или, как напишет потом Олег Фомин, традиционалист внешне живёт среди современных людей, ездит в трамвае, но внутри он другой и живёт другим. Ощущает себя лишь временным засланцем в наши ненормальные дни.
Отсюда, однако, вытекало ещё несколько важных и нерешённых вопросов…
В общем, к 14-15 годам я уже не сомневался в истинности православия, особенно же главных его столпов: учения о грехопадении, искуплении, Антихристе и воскресении мертвых во плоти. Апокалипсис знал почти наизусть.
Но дальше начинался главный и трудный вопрос: очевидный факт наличия определенной истинности и в других религиях, традициях, мифологиях. Он настойчиво требовал объяснения.
В конце концов, не только такое явление, как жертвоприношение, знакомо всем народам, но и сами слова «Бог, жертва, молить, говеть, рай, бес» и проч. — имеют индоевропейское происхождение и спокойно перешли из славянского язычества в христианство как есть. Ряд праздников, постов, узоров, символов — тоже перешёл в христианство. Нужно было провести под это прочную теоретическую базу.
И мне уже тогда было очевидно, что почти везде у народов мира люди благочестиво приносят жертвы и мольбы именно небесному Отцу и другим светлым духам, ну а поклонение бесам и сатанизм были такой же аномалией и в языческих обществах, как и в христианском. Даже скандинавам в голову бы не пришло приносить жертвы ни Локи, ни ётунам — и в этом кардинальное различие с современными неоязычниками.
* * *
Помимо славянского фольклора, важную проблему представляли народные верования нашего региона. Как в самой Нижегородской области, так и за ее пределами нас окружают мордва, чуваши и марийцы. У марийцев язычество вообще держится прочно, в том числе в нашей области. Чуваши же формально все православные, но как на самом деле — описано в серии научных трудов Салмина.
Труды Салмина открыли мне ещё в подростковом возрасте проблему плохо сочетаемого двоеверия и даже троеверия. С одной стороны, чуваши чтут Бога-Отца по имени Тура. Он одинаков что в язычестве, что в христианстве: православные богослужения на чувашском языке — это именно молитвы к Туре.
С другой стороны, помимо подчинённых ему духов, от счастливого Капак уйе («глаза» на небе вроде гало) и домашних божков-йерехов в виде тайно хранимых кукол, есть ещё Киреметь.
Киреметь — явный дьявол. Но марийцы и чуваши наряду с жертвами Туре приносят в киреметищах и жертвы Киреметю. На этой территории запрещено молиться Туре. И наоборот, нельзя поминать Киреметя вне киреметищ.
Это ставит тревожные вопросы о дуалистическом гностическом/манихейском влиянии на религии Поволжья через иранское посредство. Но это ставит и более общие вопросы о демонизме, который легко найти и в других традициях (достаточно вспомнить ирландского Кромм Круаха — кстати, рекомендую на этот счёт мультфильм Томма Мура «Тайна Келлс», как и два другие его мультфильма).
* * *
Нельзя также не вспомнить о Куйгороже — демоне из мифологии мокшанской и чувашской. Есть даже одноименный мультфильм.
В общем, все эти реалии ставили вопрос о соотношении божественного и демонического в разных традициях. И я уже к 14-16 годам, а то и раньше, знал о разных религиях и мифологиях мира достаточно много благодаря наличию дома солидной научной, справочной и энциклопедической литературы по ним.
Из работ по русским народным верованиям тогда были доступны три. Дореволюционный классический труд — С.В. Максимов «Нечистая, неведомая и крестная сила», до сих пор на него все ссылаются.
Из советских — «Язычество древней Руси» академика Б.А. Рыбакова. К сожалению, первого тома («Язычество древних славян») не было, его я прочитал уже во взрослом возрасте. Самое поразительное, что никаких аналогичных трудов с серьезной научной критикой Рыбакова, с рассмотрением, что у него верно, а что устарело, нет до сих пор (не считая работы М.А. Васильева по некоторым частным вопросам).
Третий труд — белоэмигрантский, Ю.П. Миролюбов «Русский языческий фольклор: очерки быта и нравов». О Миролюбове, сыне священника с Донбасса, который писал на основе личных впечатлений и затем уже фольклорной литературы, нужно говорить отдельно. Будучи православным, даже автором книг о Гоголе и Достоевском, он поднимал очень важные вопросы о наличии даже не одной, а нескольких разных религий у славян до крещения и разных обстоятельствах их сращения и контаминации с собственно христианскими легендами.
* * *
Вообще говоря, для истории России (включая и Русскую равнину, и Сибирь с Казахстаном и Средней Азией) фундаментально важным фактом является доминирование индоиранских культур степи и лесостепи (вплоть до Среднего Поволжья включительно) на протяжении почти 3500-4000 лет. Не только кровь, но и остатки языка, топонимы, и ещё более значимые остатки культуры перешли к русским, а также мордве, удмуртам, коми (причем антропологически наибольшая иранская примесь — у эрзян и коми-пермяков), казахам (у них фольклор пронизан иранскими сюжетами, как и у туркмен), осетинам и другим наиболее впитавшим в себя это наследие этносам.
Академик О.Н. Трубачев и другие авторы прекрасно показали значительную степень сохранности топонимики и населения даже на Дону и в степях Новороссии, несмотря на несколько веков тюркизации Великой Степи.
В общем, мы не просто «Великая Скифь», но Новороссия и Дон есть становой хребет российской и общеевразийской идентичности. Южнорусские степи нам самые родные. У нас есть предки- славяне, пришедшие с Дуная и Вислы, но есть и предки- индоиранцы, передавшие нам тягу к Степи. Именно на этом делал акцент Миролюбов.
* * *
Безусловно, с детства я очень трепетно относится к северо-западным традициям: мегалитам Британии и сопредельных стран, сказаниям о Кухулине, о короле Артуре, к скандинавской мифологии и проч. Но полноценный христианский синтез всего этого я нашёл у Толкиена, причем именно на лингвистической основе. Язык лежит во главе всего, язык первичнее даже сюжетов и ритуалов.
Я обнаружил, что моя одержимость лингвистикой вполне совпадает с тем, что было у Толкиена, у Флоренского, а стремление поставить точнейшую академическую науку без всяких фантазий и фричеств на службу Традиции роднит меня как с ними, так и с учеными вроде Элиаде, Лосева и Иллича-Свитыча.
* * *
Проблема большинства людей — атеистов, номинальных верующих, неоязычников — в том, что это рассыпанные люди без центра. Главное в антропологии традиционализма (неважно, на какой странице вы откроете Генона или Эволу, Шуона или Кумарасвами, Флоренского или Юнгера) — обретение Центра, в два этапа: путь к центру в себе (малые мистерии, аскеза, путь молитвы и поста) и путь от найденного центра (состояния земного рая) вверх к Абсолюту, Первоистоку, Единому, Им же мы дышим, движемся и живём (великие мистерии, обожение, трансцендентное тождество).
Большинство обывателей, das Man, живут так, как будто у них и нет никакой личности, а только несвязанные между собой роли, маски, виды деятельности. Без стержня в виде центра, оси, неизменной ориентации на Единое всё рассыпается. В эту щель легко пролазят силы зла с лукавым нашептыванием о том, что человек и так хорош, что он и так имманентно божественен и проч. Так возникает дух Антихриста — дух гуманизма и Модерна.
* * *
Ночью было на редкость ясное небо, так что звёзды были прекрасно видны. Кстати, у нас в деревне есть очень плохой, но всё же телескоп, и при желании можно увидеть их на порядок больше, чем глазом.
Звёздная тема — одна из важнейших в Традиции, у всех народов мира восходящая по непрерывной цепочке преемственности к палеолиту, к первым людям. По мифам и представлениям о звёздах можно особенно много узнать об Изначальной Традиции.
Древнейшие и древние храмы человечества были ориентированы на наблюдения за звёздами (есть чем похвастаться и России — Конь-Камень на Красивой Мечи в Тульской области), и даже в классическую эпоху потолки храмов всех религий расписывали под звёздное небо.
Звёздный символизм многообразен, вплоть до образов гвоздей, забитых в небо, и дырок в тёмном небосводе. В диапазоне от зерна, заброшенного в небеса, до интерпретации звёзд как знамений и даже гарантий людям на будущее: что Враг будет низвержен, а Конец света непременно наступит.
