Автор книги — историк Георгий Иванович Перетяткович (1840–1908). Исследование было подготовлено как магистерская диссертация в 1877 г., вышло книжным изданием в 1882 г. Книга содержит много материала по истории Казанского, Симбирского, Свияжского и других поволжских уездов, будущих Казанской, Симбирской и Уфимской губерний. В центре внимания — деятельность поволжский монастырей, постройка и заселение Симбирской черты, распространение православия и хозяйственное освоение земель, калмыки в Поволжье, монастырские поселения и строительство крепостей. Работа выполнена по архивам, которые уже не существуют (утрачены в годы революции и Гражданской войны).
Г. Перетяткович
Поволжье в XVII и начале XVIII века
Москва, 1882 г.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава I
Глава II
Глава III
Примечания к книге
ПРЕДИСЛОВИЕ
Поставив себе целью в своем первом труде проследить историю распространения по Волге русского господства и русской колонизации, я, вследствие сложности и трудности вопроса, вынужден был ограничится в нем осуществлением лишь первой задачи, коснувшись, при скудности исторических данных, лишь слегка колонизации края. Настоящее исследование, составляя продолжение предыдущего, иметь своим предметом главным образом колонизацию края в XVII и начала XVIII веков (до 1708 г. – времени первого разделения на губернии), как важнейшего явления в истории низового Поволжья за этот период времени.
Быть может, факты, говорящие о смелости русского человека при заселении пустынной страны, подвергавшейся беспрестанным нападениям кочевников, о способности его найтись при новых и незнакомых ему условиях жизни, наконец о неуклонном преследовании им своих хозяйственных интересов в соседстве со степью и ее хищными обитателями, — побудят некоторых видоизменить свой взгляд на культурные способности славян вообще и русского народа в частности.
Пользуясь настоящим случаем, чтобы выразить свою благодарность гг. рецензентам, удостоившим мой прошлый труд своим вниманием. На этот раз, во избежании недоразумений, полагаю нужным сделать небольшую оговорку. Как в прошлом, так и в настоящем исследовании я старался по возможности делать свои выводы из целой группы фактов, которые лишь встречались мне в источниках и остерегался делать обобщения на основании единичных явлений.
Так как главным материалом для предлагаемого ныне исследования послужили рукописные документы, хранящиеся в архиве министерства юстиции, то не могу не выразить своей признательности начальнику архива, Н. В. Качалову, за разрешение мне работать в архиве даже и в необычное для занятий время. Точно также считаю для себя приятным долгом благодарить начальника II – го и III – го отделения вышеупомянутого архива – В. И. Холмогорова, который обязательно помог мне разобраться в материалах, хранящихся в этих отделениях.
В предложении к исследованию сообщаются дословные выдержки из описей второй половины XVII века, содержащие в себе довольно иные сведения о средней зажиточности крестьян того времени в некоторых дворцовых имениях Поволжья.
Кроме того, для облегчения читателя, к сочинению приложена карта Поволжья с нанесенным на нее более важными поселениями, упоминаемыми в тексте.
ГЛАВА I
Природные условия Свияжского уезда во второй половине XVI века и заселение его. Колонизационная деятельность Троицкого и Богородицкого монастырей в Свияжском уезде в конце XVI столетия. Состояние некоторых поволжских уездов во время междуцарствия и колонизация в это время. Правительственная деятельность в Поволжье после междуцарствования и колонизации правой стороны низового Поволжья после этого времени. Вотчины и поместья в Свияжском уезде около XVII века. Колонизация Тетюшского уезда после междуцарствия и его положение. Постройка Симбирской черты и заселение ее.
В Казанском царстве, после его завоевания и утверждения в нем русской власти, началась хозяйственная деятельность Московского правительства. Сказалась эта деятельность в форме, которая в то время была обычна на Руси: произведена была опись городам, слободам, пахотным землям и угодьям; присоединены были также сюда пустоши – земли, бывшие некогда населенными, которые по тогдашнему выражению, «припущены были» к известному к известному селу или деревне. Но правительственная деятельность в крае не могла ограничится одною этой стороною, так как русскому правительству необходимо было озаботится, чтобы край стал прочным достоянием России, а это могло произойти лишь с выдворением здесь русской культуры. Подобное дело не возможно было осуществить правительству только своими силами, — для этого ему нужно было содействие всего русского общества, что мы и встречаем здесь на самом деле.
Один из образованных и наблюдательных иностранцев нынешнего столетия, хорошо ознакомившийся во время своего путешествия с нашим отечеством и народом, говорить о русском крестьянине между прочим следующее: «он (крестьянин) с котомкою легко решается на переселение и свободно направляется для колонизации в отдаленнейшая страны…, если только при этом находится с ним его семья и соседи»[4].
И, действительно, хотя во второй половине XVI столетия, при выселении русских людей во вновь присоединенный край, могли иметь, и несомненно имели, свою долю участия в отдельных случаях недостатки тогдашней общественной жизни и тяжесть экономических условий, о чем говорят отечественные и иностранные известия того времени (летописи и Флетчер): все же роль главного фактора в этих переселениях следует признать за тем, который лежит глубоко внутри человека.
Как бы то не было, но, вследствие взаимодействия всех этих деятелей, в бывшем Казанском царстве появляется значительное количество русских людей, которые приходят сюда большею частью в виде небольших общин и с соизволения правительственных лиц занимаются здесь на льгот свободные земли.
Некоторые указания на то, что именно таким образом совершалось первоначальное заселение края русскими крестьянами, мы находим в официальных актах того времени: уже в первы х[5] писцовых книгах, в которых описываются земли бывшего Казанского царства, встречается большое количество починков и деревень, о коих говорится, что данное поселение «было за крестьяне на оброк»[6]. Кроме того, в конце XVI столетия (1599г.), при описании нового дворцового села Федоровского, около Тетюш, вместе с пятью крестьянскими дворами, которые вышли из льготы, описаны 12 других дворов, из коих шестеро обозначены севшими в этом селе на тягло 6 – го декабря 1598 года, а другие шесть 6 – го апреля 1599 года 3). Наконец, это могут подтвердить факты подобного же рода, совершающиеся на наших глазах.
Переселения крестьян сюда происходили целыми общинами.
По данным местной казенной палаты, в течении пяти последних лет переселилось главным образом из южной части Воронежской губернии, преимущественно в Оренбургскую губернию, около 6500 ревизских душ 4). Вследствие этого можно предположить, что переселенцы еще до своего поселения на новом месте составляли небольшую общину людей, соединенных между собой некоторыми интересами.
Льготы, даваемые поселенцам на первые годы здесь, как и в других местах России, состояли обыкновенно в освобождении насельников от всяких платежей и других тягостей на несколько лет 5), чтобы они могли обзавестись домом, устроится хозяйством и устранить те природные препятствия для земледелия, которые здесь встречались в лесах и болотах.
Хотя по известиям XVI столетия и по начальным описям можно сказать, что некоторые инородцы (Чуваши и Мордва), входившие в состав Казанского царства, занимались земледелием; но занятие это мало влияло на свойства здешней страны: множество непроходимых, девственных лесов и отчасти вследствие этого изобилие воды, которая в виде ключей, ручьев, речек и рек протекала во всевозможных направлениях, значительные болотные пространства, нередко встречавшиеся не только на луговой стороне Волги, в Казанском уезде, но и в нагорной стороне, в Свияжском уезде, доказывают это самым наглядным образом. Вследствие подобных свойств страны промыслы бортный и звероловный были более удобны здесь и пользовались большею симпатиею инородцев, чем хлебопашество. И русское население, пришедшее в этот край из разных местностей России, встречало достаточно препятствий земледельческому занятию, устранить которые можно было лишь в продолжение известного времени.
По истечении же срока льготы община облагалась со стороны правительства, или пахотою, или же оброком, величина которых обусловливалась пространством крестьянской пашни, положенной в определенную единицу поземельной меры, именуемой вытью; величина выти в Казанском и Свияжском уездах в продолжении XVI столетия ровнялась 10 четям в каждом из трех полей, или же 15 десятинам. Что касается тягостей, которые лежали на крестьянах по истечению льготного срока, то он не только были не одни и те же на землях дворцовых и частных, но на тех и на других они в свою очередь варьировались; быть может, эта разность иногда обуславливалась различием в свойствах самой земли, которую крестьяне [7] обрабатывали и с которой они в свою очередь получали большую или меньшую выгоды. [8]
Из свободных земель в Свияжском уезде прежде всего могли привлечь к себе переселенцев так называемые пустоши, ибо здесь уже прежде находились поселения и следовательно предшествовавшим трудом на них могли быть устранены некоторые препятствия для обработки земли. Действительно, с более значительными русскими поселениями в Свияжском уезде мы встречаемся на пустошах, и подобные поселения, хотя они состоят из русских людей, носят большею частью названия не русские – Маркваши, Бурнашово, Тенки и др.
Особенностью такого рода поселений состоит еще в том, что здесь при поселке, кроме пахотной земли, иногда очень незначительной, обыкновенно встречаемся с довольно большими пространствами перелогов и зарослей, что естественно в заброшенной пахоте, не подвергавшейся в продолжении известного времени обработке 2). Но если здешние пустоши некоторыми своими особенностями могли привлекать к себе русских насельников, то, с другой стороны, в них должно было встречаться и такое свойство, которое могло заставить поселенца остановить свое внимание на земле, хотя и покрытой вековым лесом, но обещающей более выгоду, чем соседняя пустошь, нередко истощенная в своих производительных силах прежними своими хозяевами – инородцами и вследствие этого покинутая ими.
На существование таких пустошей в Свияжском уезде указывает то обстоятельство, что иные из них оставались некоторое время не обработанными, не смотря на то, что приписанными были к довольно значительным селам и монастырям, находясь по соседству с ними 1). Что касается того, где и при каких условиях селились русские переселенцы, то на основании писцовой книги 1567 года можно указать на следующее. Как уже замечено было, почва Свияжского уезда большею частью была покрыта вековыми лесами, среди которых текли в изобилии реки разной величины; поэтому поляны, встречавшиеся у значительных рек, особенно на возвышении – на горе, «на гриве, на враге» – преимущественно останавливали на себе внимание русского земледельца. Но таких мест здесь не могло быть много, вследствие этого и поселения «на диком поле» встречаются значительно не часто. Напротив того починки, деревни и займища в лесу составляют обычное явление в это время в Свияжском уезде. Понятно само, собою что места и земли, находившиеся в недалеком расстоянии от таких административных и торговых пунктов, как Свияжск, в нагорной стороне и Казань, на луговой, должны были быть выгодны не для одних лишь служилых людей, но и для других поселенцев. Поэтому естественно, значительные природные препятствия для заселения и пахоты прежде всего устраняются в таких местах. Как на особенно повторяющийся факт в начальных поселениях русских людей в бывшем Казанском царстве, следует указать на то, что здесь первые землевладельцы, отчасти, быть может, вследствие той трудности, с которою здесь сопряжено было умножение пахоты, стремятся с самого начала захватить побольше обширных и в то время еще совершенно свободных лесных угодий, которые при этом измеряются не десятинами, а верстами. Иногда, особенно в недавно начавшемся поселении, подобного измерения и отделения не произведено, а говорится, что «лес не в раздел с Татары и с Чувашею» и нередко подобный лес означен находящимся «около поль» 2)
В монастырских поселениях этого времени также встречаемся с одною особенностью, которая сохраняется и в последующих монастырских описях Свияжского уезда. Здесь нередко при описании поселка – починка или деревни – после пахоты и сенокоса указывается на количество десятин «пашенного леса» и отдельно от него «не пашенного леса”; при этом иногда незначительность пахоты и величина пространства «пашенного леса” указывают нам на недавно основавшееся поселение, от которого ожидают в будущем быстрого роста, вследствие чего по желанию, вероятно, самой общины ей заранее отводят значительное пространство леса на пахоту*)
Под пахоту занималась земля хорошая, плодородная, что было естественно в стране, мало тронутой земледелием, где было много свободных земель. Земля обозначается в писцовых и переписных книгах не только в данное время, Но и позднее, следующим образом: «пашни паханные добрые земли» столько – то. Лишь один раз в Свияжском уезде, при описании земель Троицкого Свияжского монастыря, в сельце Городище и его починке Притыкине означено просто: «пашенной земли», без обычного эпитета “доброй”; сельце Городище означены таким образом 25 четей в каждом из трех полей, а в починке Притыкине 2 чети. С первого раза это может показаться простым пропуском, особенно если иметь в виду теорию Риккардо, по которой пришлое население, при своем заселении пустых стран, прежде всего занимает хорошие земли. Но при сопоставлении описания 60-х годов с последующими описаниями этих мест окажется, что здешняя земля, сравнительно с другими, по своим свойствам и не могло быть названа “доброю землею”, ибо, по изображению позднейшей описи, «к сельцу подошли болота большие от Свияжской дороги в длину на версту, а поперек на пол — версты». О самой же пахотной земле говорится: «ко всему сельцу паханные худые земли и с крестьянскою пашнею 25 чети” У починка Притыкина, который в конце 16 столетия стал деревнею Куземкинай[9] значится: «в пашне болотце», а в 17 столетии уже прямо говорится: “деревня Кузьминина, что был починок Притыкин на болоте».
Вследствие огромных лесов, а иногда и болот, покрывавших собою большую часть Свияжского уезда, а также от того, что русские насельники являлись с очень незначительным имуществом для заведения своего хозяйства, правительство же и монастыри, кроме свободы от тягостей на первые годы, были не особенно щедры на помощь им, они на первых порах не были в состоянии обработать значительное количество пахоты. Впрочем иногда незначительность пахоты здесь могла обуславливать еще малолюдством общины, которою нередко открывалась поселение починка или деревни. Во всяком случае, малость пахотной земли в новых поселениях Свияжского уезда есть явление часто встречающееся. Эта особенность выступает тем резче, что другие угодья – сенокос и лес – с первого раза отводятся в очень значительных размерах, иногда даже в огромных[10]
Явление это обуславливается тем обстоятельством, что такие угодья, как сенокос, требовали сравнительно с земледелием употребления со стороны поселенца лишь незначительного труда при изобилии здесь многоводных рек с богатыми лугами, между тем как пахота, если это только не была пустошь, требовала предварительного очищения почвы от леса, или же иссушения болота, для чего необходимы были известные средства, значительный труд и некоторое время. Что же касается пользования в начальное время русскими поселенцами стремительностью течения воды в реках, у которых они селились, для устройства мельниц, то известия об этом встречаются в 60-х годах 16 ст. чрезвычайно редко. Так, например, у двух монастырей в Свияжском уезде, из коих у каждого во владении было по сельцу и по нескольку деревень и починков, находилось по одной только мельнице, но по размерам своим они были довольно значительными[11], и одна из них сдана была на оброк за три рубля в год. Быть может, значительная стоимость подобных построек в связи с некоторым риском (ибо край в 60-х годах этого столетия не мог еще считаться окончательно замиренным и успокоенным от неприязненных движений инородцев) были причиною этого факта.
В другом месте[12] мы говорили уже, что Московское правительство, после завоевания Казанского царства, поспешило раздачею земель служилым людям и православному духовенству закрепить край за Россиею, связавши таким образом их интересы с господством в нем русского правительства. При этом значительная часть земель, заселенных уже явившимися из России крестьянскими общинами, обложенными со стороны правительства оброком, отдана была служивому сословию, обязанному службою в городе Свияжске и имевшему, по тогдашним понятиям, право за свою службу на неизвестный доход. Теперь же, в виду некоторых явлений, с которыми мы впоследствии встретимся в земельном хозяйстве здешнего края, укажем на то, каким образом в 60-х годах 17 ст. распределено было владение землей в Свияжском уезде, и в частности, как распоряжались здесь монастыри, получившие в вотчину довольно значительные пространства земли.
Кроме немногих крупных и людный поселений, как Маркваши, Бусурманская слобода и др., которые разделены были на части и отданы нескольким служилым людям, между которыми не редко встречаются русские княжеские фамилии[13], что при небольшом количестве людей из помещенных в Свияжском уезде – всего 34 человека, невольно останавливает на себе внимание. Большая часть поместий Свияжского уезда, особенно починки, обладали незначительным населением и пахотою, следовательно, они еще не успели пустить глубоких корней в приобретенном крае. Это тем более можно сказать о них, что население здесь большею частью было все пришлое, не связанное с местом, на котором оно жило, ни воспоминаниями детства, ни могилами своих отцов, вследствие чего потребно было много уменья и осторожности, чтоб поселки эти укрепились и развились.
Из православных монастырей получили землю в Свияжском уезде два монастыря: Троицкий Сергиев монастырь и Богородицкий. Последний – значительный монастырь в Свияжске, основанный здесь вскоре после завоевания Казанского царства; Троицкий монастырь получил земли в разных местах [14]. Богородицкий монастырь ток же получил свои земли не в одном месте. Но его владения не так были разбросаны: они лежали недалеко от реки Свияги, и лишь небольшая часть их находилась в стороне, подле реки Волги.
Оба монастыря, кроме своего сосредоточения в Свияжске, имели для заведывания своими вотчинами еще по одному сельцу [15]; в каждом из них находилось по монастырскому двору и была монастырская пашня; ни в одном сельце не упоминается о крестьянских дворах. Пахотной земли, как монастырских в сельцах, так и крестьянской в деревнях было немного. Обстоятельство это объясняется тем, что “иные крестьяне в деревнях живут на льготе и выти не учинены и доход с крестьян не писан, что еще земли не распахали”, а льгота должна была миновать у крестьян в разное время. Что касается деятельности обоих монастырей, то Богородицкий монастырь мог начать свою колонизацию несколько раньше.[16] Главный центр его деятельности находился на месте, под боком, поэтому и самая деятельность архимандрита Германа могла быть энергичнее и плодотворнее, не говоря уже о его возможности авторитетного влияния на месте, как человека известного лично царю, избравшему его для деятельности здесь вместе с епископом Гурием и архимандритом Варсонофием[17].
Вследствие этого, хотя оба монастыря в Свияжском уезде и имели в это время по одному главному хозяйственному центру, но и у Богородицкого монастыря рядом с сельцом стоят 2 слободки и 8 деревень с 53 крестьянскими дворами и 27 дворами безпашенными (в слободе); земли обработанной у него в виде “пашни доброй земли” 263 чети и 2460 копен сена. У Троицкого же монастыря при сельце находится лишь 2 деревни и 3 починка с займищем, в котором жило 30-ть дворов крестьянский; пахотной земли в виде «пашни доброй земли” 109 четей, при которых 1900 копен сена; даже в итоге пашенного леса, принадлежавшего обоим монастырям, заметна тоже разность: у Богородицкого монастыря 315 десятин пашенного леса, у Троицкого лишь 200 десятин[18]
Но, взглянувши внимательно на части земли, которыми завладел строитель Троицкого Свияжского монастыря на Волге, должны будем признать за ним значительную доля прозорливости и умения в выборе места для монастырских поселков. При падении реки Казани в Волгу вблизи от Казани, на бойком месте на Волге, лежали два острова, недалеко друг от друга. На одном из этих островов, на верхнем, еще при Казанских царях, в известное время происходила ежегодно ярмарка, вследствие чего этот остров получил наименование Гостинного. В этом месте правый берег Волги, на расстоянии нескольких верст длины и ширины, в то время покрыт был дремучим, почти сплошным, лесом. На этом берегу, не смущаясь большим лесом, останавливает свое внимание строитель и выпрашивает монастырю пространство на одну версту в длину и пол версты поперек. «А заняли, говорится в писцовой книге, то займище Троицкого Сергиева монастыря, что в Свияжске городе, строитель с братьею на Черном на диком лесу, и строителю с братьею на том займище лес сечи и пашня распахивати и покосы расчисщати, а торгу им на том займище у Волги ни которого товару и естного нечего не держати для Казанских и Свияжских торговых людей и посадских торговых людей, ни которых людей, ни Казани, ни Свияжского города на то займище не называти ». Вследствие этого дозволения «на горной стороне, у реки у Волги на берегу против Казанского устья в Черном диком лесу» является «займище новое, а на займище двор монастырский, да пять шалашей, а живут в них монастырские работники, а пашни новыя роспаши в три поля шесть чети, да сечи три десятины, покосов по Моркваш на 800 копен»[19].
Таким образом, вначале незначительного поселения мы уже встречаем особенность, которая указывает как бы зародыш в нем будущего хозяйственного центра; рядом с сельцом Городищем, по видимому, главным центром монастырской деятельности, мы видим здесь тоже «монастырский двор», в котором, вероятно, жил и распоряжался представитель Троицкого Свияжского монастыря; замечаем также начало монастырского хозяйства – пахоту на почве, расчищенной от леса. Московское правительство, видя удобство этой местности, стремится оговоркою заранее оградить свои интересы: оно обязывает монастырь не заводить здесь торга, чтобы не подрывать торговлю соседних правительственных городов; не держать ничего съестного и не перезывать людей, которые живут в соседних городах. Через несколько лет на этом месте закипела такая энергичная и широкая деятельность, вследствие чего в 1575 году архимандриту Троицкого Сергеева монастыря с братьею был пожалован «дикой и черный лес на Услоне на четыре версты поперек, а вдоль от Малого Маркваша по Долгое Владычное озеро, что у Жерновских гор впало в Волгу устьем, на пашни расчищати лес, против того Черного леса по подгорью луга на сено и на животный двор[20] ».
И вот на месте, на котором находилось лишь займище с монастырским двором и шалашами для немногих работников, появляется село Услон с храмом во имя Николая Чудотворца строения монастырского и при нем священнический двор. Кроме прежнего монастырского двора, в сельце теперь находится «двор прикащикав[21]», достаточное количество крестьян и бобылей, составляющих общину, которая, будучи поддерживаемая монастырем, развивает в начале 90-х годов 16 столетия на пожалованной монастырю значительную деятельность: в продолжении нескольких лет под ряд крестьянская община сельца Услона отделяет от себя поселенцев и высылает в разные стороны починки. В описи 1594 года относительно новых монастырских поселений в этих местах говорится прямо: «Того же села починки новые, а поставлены Услонской же земле после писцов[22]». Первый выселок 1591 года направился из сельца на юг, и крестьяне поселились здесь в конце монастырских владений, основавши починок Варсонофьев над Долгим Владычным озером, что впало в Волгу. Вторая колония переселенцев вышла в следующем году (1592 г.) и направилась из сельца на запад, где вблизи основала починок, «что стал на Печищах (Печищи)» Наконец, последние переселенцы покинули Услон в 1593 году и направились, как и первые, к югу; здесь они расположились подле Варсонофьева поселка и основали «починок Куровской, что стал на Услоновском же лесу».
В 1594 году, во время описи, все эти починки не успели в некоторых отношениях совершенно отелится от сельца Услона: в них, по словам строителя, крестьяне «сено косят на Услонских лугах, а лес к починкам Услонской». По описи можно заметить, что состояние каждого починка обусловливается временем его возникновения: так, Варсонофьев починок по своему населению и по величине пахоты был самый большой[23]; затем следует починок Печище [24], и, наконец, Куровский починок носит характер только что начавшегося поселения: в нем лишь 2 двора крестьян, а «пашни паханные добрые земли осьмина» в каждом поле, при чем прибавлено: «а лес в пашню починку сельца Услона по старым межевым книгам». Во всех починках сельца Услона крестьяне получили один срок льготы – на 15 лет со времени поселения крестьян в починке. Можно ожидать, что сила крестьянской Услонской общины от такой деятельности умалилась и она сама ослабла; но по описи это сказать нельзя: в сельце Услоне числится 29 дворов крестьянских и 20 дворов бобыльских; за крестьянами «пашни доброй земли 76 чети с осьминою» в каждом поле, а сена «меж Гостиного острова и меж гор 3000 копен». Крестьяне и бобыли стояли на оброке; самый оброк, которым они были обложены со стороны монастыря, указывает от части на их сравнительную зажиточность: Крестьяне Услонские платили монастырю по 40 алтын с выти[25], в то время, как в во всех остальных местах они платили монастырю лишь по рублю с выти, следовательно, более, чем на 6 алтын; бобыли здесь обложены были так же немалым оброк – по 10 алтын со двора[26].
Таким образом, судя по людности Услонской общины и по некоторой ее зажиточности, надобно предположить, что здешнее население пользовалось уже выгодами бойкой местности, на которой поселилось. Даже и монастырь, стяжательный инстинкт которого в этой местности правительство старалось, как мы видели, сдержать, — не мог отказаться от тог, что бы не завести «на берегу на Волге баню для проезжих людей, и как хотят на низ и вверх проезжие люди и они (монахи) ее в те поры топят. А банной берут с человека по полуденьге. И строитель Макарей и крестьяне сказали, что банных денег сбирают по 2 рубля на год[27] ». Вследствие этого можно сказать, что Услонская крестьянская община отделяла от себя починки, по всей вероятности, лишь вследствие сознания возможности делать это не только без ущерба для себя, но ради ожидаемых от этого выгод для нее самой и для выселяемых членов общины.
Кроме колонизационного центра, орудовавшего на Услонских горах, в конце 16 столетия, крестьянская община и в др. монастырских поселениях с успехом занимались пахотою и населением в них большей частью увеличивалось. Понятно, что с увеличением пашни в некоторых местах должна была уменьшится переложная земля и лес. Это можно было заметить в деревнях Троицкого Свияжского монастыря, если только сравнить состояние их в 60-х годах с состоянием их в 90-х годах 16 столетия. Самое наименование поселения «починок» сменяется названием «деревня», а значительнейшая их старых монастырских деревень Килдеево, о которой говорится, что она «поставлена на Мордовской земле», стала сельцом с церковью монастырского строения, с двором священника и двором монастырским, в котором живет дворник[28]
Если мы теперь с правой стороны р. Волги и Свияги обратимся к левой стороне последней, где находится старое сельцо Городище и др. поселения Троицкого Свияжского монастыря, то и здесь мы встретимся с колонизационной деятельностью русского поселенца. Поприщем этой колонизации послужили свободные и отчасти девственные земли по рекам Большой и Малой Бирле, притоках реки Свияги с левой стороны. В конце 60-х годов на реке Бирле находилась лишь одна деревня Агишево, которая с одной стороны, количеством населения и пахоты указывает на недавнее появление здесь, с другой – своим названием и довольно значительным перелогом намекает на то, что в этом месте до появления русских существовало, вероятно, инородческое поселение, оставившее по себе след в названии местности. Кроме того, в деревне Агишево есть особенность, как бы указывающая на то, что ее первые поселенцы были не русские люди: в писцовой книге прямо сказано: «а живут в ней полоняники,» после чего поименованы 5 дворов с их хозяевами, которые однако же названы не таким образом, как это делается обыкновенно в русских поселениях: именем и отчеством, или же прозвищем, а называются одним лишь уменьшительным именем, причем в среде их встречаются такие имена, как Якуш и Улянко.
К концу 19 столетия на р. Бирле, среди монастырских поселений встречаем три деревни, вместо прежней одной, и один починок; две деревни населены довольно порядочно, одна же, менее значительная из них, своим названием указывает нам на то, общине какого поселка она обязана своим происхождением: «деревня Уланково, что был починок Уланков»; среди угодий деревни – починка по прежнему встречаем «лесу пашенного около пол по смете 7 десятин с половиною». Относительно двух поселений на р. Бирле сказано, что они «поставлены после писцов» ( т. е. после описи 1567года) «по государево жалованной грамоте в 83 году» (1567), следовательно для них была получена земля монастырем от правительства вновь.[29]
Обращаясь, наконец, к сельцу Городище, которому в начале колонизационной деятельности Троицкого Свияжского монастыря могла принадлежать значительная доля влияния, увидим, что в данное время развития этого центра было очень слабое сравнительно с другими поселениями этого монастыря. Так, нам известно, что в 60-х годах этого столетия, вследствие деятельности сельца Городища, на монастырской земле в его соседстве появляются два починка – Питыкин и Новый. Притыкин, как мы уже видели, к концу столетия увеличился и стал деревнею Куземкиною, а починок Новый, стоявший у того же Кривого озера, у которого находилось сельцо Городище, увеличился пахотою с осьмухи в каждом из трех полей до десятины в трех полях; но пахотная земля Нового починка, отмеченной прежде «доброю землею», к концу 16 столетия, «выпахалась» и теперь стала «худой землей»; самый починок, имевший прежде один пустой крестьянский двор, теперь не обладает им, — о нем сказано просто: «а тот починок пашут наездом из сельца Городища». Кроме незначительного увеличения пашни, в сельце Городище значатся распаханными 2 десятины перелога или пустоши Белобородеевской, которая была «припущена» к нему. Таким образом монастырская пашня в сельце Городище за 25 лет увеличилась почти лишь но одну распаханную пустошь в две десятины! Но и эта незначительная выгода является очень сомнительною, если мы примем во внимание достоинство пахотной земли, которая и прежде не была богата плодородием, — она, как мы уже говорили, не была отмечена обычным эпитетом «добрая земля», — за это же время она истощилась в своей производительности, так что вся обозначена «худою землею[30]».
Но если успехи пахоты, вследствие неблагоприятных свойств почвы, — на которой было основано сельцо Городище, главным образом, — болотистости, были сомнительны, то изобилием той же влаги в этом месте обуславливалась успешностью др. хозяйственный занятий этого сельца. Уже в 60–х годах построена была «против сельца Городища за рекою за Свиягою на светлом ручью мельница Большое колесо; да к той мельнице прибавлено лугов, старых покосов по обе стороны ручья и новых росчистей 250 копен, да остров за светлым ручьем в одну версту длины и полверсты поперек»; к этому следует прибавить, что в это время это была единственная мельница во всех вотчинах Троицкого Свияжского монастыря.
Быть может, особенность этой немаловажной выгоды в соединении с некоторыми другими, вследствие которых и прежде ( еще до прибытия русских) здесь было довольно значительное поселение – Городище, — побудило монастырского строителя выбрать это место для основания первого центрального пункта тогдашним монастырским вотчинам. В девяностых годах XVI столетия уже видим, что «к этой монастырской мельнице по обе стороны светлого ручья лугов, сенных старых и новых покосов росчистей 20 десятин с полудесятиной, а сена ставится 412 копен… да к той же мельнице приписан остров в длину на одну версту, а поперек на пол- версты, а на том острове сенных покосов 9 десятин, а сена ставится 180 копен, да накоси[31]) и зарослей сенных покосов 7 десятин, а сена на таких зарослях ставилось 140 копен[32])». Следовательно, усиленная эксплуатация лугов и сенных покосов на острове, на котором прежде сено оставалось без употребления, является последствием оседлости русского человека на этой малоблагоприятной для земледелия местности. Сопоставивши теперь в результат итог монастырской деятельности за 27 лет с последствием его прежней деятельности, мы заметим, что формально «прибыло 2 села, да 3 деревни, да починок, да пустошь, что припущена в пашню… прибыло паханные добрые и худые земли 209 чети, да перелогу добрые земли 39 чети, сена 2942 копны, лесу пашенного прибыло 63 десятины, да 100 дворов крестьянских и 27 бобыльских»[33]).
Но самая необходимость селится на малоплодородных землях и обрабатывать их, хотя бы с льготой и при монастырской поддержке, должна была пробуждать население, как пришлое русское, так отчасти и туземное инородческое, двигаться далее и там себе искать лучших земель с богатыми угодьями. Движение это могло совершаться тем смелее, что в девяностых годах XVI столетия местность подле Тетюш обеспечена уже укрепленной засекой, проведенной в вековом лесу, который тянулся на 10 верст в длину и на 8 поперек и упирался непосредственно ч р. Свиягу[34]). Таким образом, кроме сторожей, разъезжавших в степи и наблюдавших появление неприятеля, земли около Тетюш были защищены от кочевников и самой природой, к которой была присоединена и искусственная защита посредством засеки. И земли в этих местах во второй половине XVI столетия отчасти уже эксплуатировались тетюшскими служилыми людьми и местными монастырями, которые большей частью помещены были около города[35]). Одно из поместий недалеко от Тетюш и засеки на р. Улеме [36]), принадлежавшее помещику Болтину, находилась в девяностых годах XVI столетия в печальном состоянии, не взирая на довольно благоприятные природные условия.
По распоряжению царя Бориса, это поместье стало дворцовым, и в нем для поселения принято было на льготу несколько крестьянских дворов. В конце столетия эти крестьяне составляли общину, которая, вышедши из льготы, пахала на себя выти, а на государя десятины[37]). Община состояла первоначально из пяти крестьянских дворов, которые в 1599 году вышли из льготы и сидели на тягле[38]). На реке Улеме находилась мельница Большое колесо, старая государева, но пустая, ибо плотина была спущена, а мельник означен живущим в Тетюшах в жильцах. В 1599 году построена была здесь по царскому приказу церковь во имя Св. великомученика Федора Стратилата, и село названо Федорским.
В какой степени серьезно было стремление русского населения селиться в здешних местах, можно видеть, между прочим, из того, что в продолжении едва ли не двух последних лет пред описью община села Федорского приняла к себе на льготу 13 крестьянских дворов и семь дворов безпашенных бобылей. Свободной хорошей земли для пахоты оказалось здесь довольно для всех. Первоначальные члены общины обрабатывали для себя лишь 18 четей с осьминою, в то время как во владении общины находилось еще 142 чети в каждом пол дикого поля, перелогу и зарослей; что же касается угодий, то они здесь были в изобилии: так «сена у села около Поль и по дубравам и по речке Улеме 1700 копен»; черный и раменный лес простирался с одной стороны и до самой засеки (на 8 верст), а с другой упирался в р. Свиягу[39]). Кроме русских людей в Тетюшский уезд стремились для занятия плодородных земель и богатых угодий также и инородцы. Так мы встречаем здесь около села Федоровского землю Черемсяна Цивильского уезда, а в саамам начале XVII столетия вместе с Тетюшскими служилыми людьми сенными покосами владела жившая здесь в трех деревнях Мордва[40]).
Само правительство, стремившееся извлекать пользу из людей, находившихся в его распоряжении, при случае селило пленных на здешней окраине в качестве служилых людей. Так в конце XVI столетия (1599 г.) двадцать Тетюшских служилых пленников получили в двух полях 400 четей[41]). Но не на одних окраинах Поволжья мы встречаемся с заселением свободных земель: в конце XVI и в первых годах XVII столетия энергию русских людей, преимущественно из «верховых мест», заселяются свободные земли в Нижегородском уезде по правой и левой стороне Волги. Община поселенцев здесь, как и в других местах, составлялась из людей, которые, выражаясь их словами, «посошлись из дальних мест и дворы поставили, и леса секли, и перелоги раздирали, землю распахали» и поселились на окраине близко Черемис[42]).
Из приведенного очерка можно видеть, на сколько успешно в конце XVI и в первые годы XVII столетий совершалось заселение Свияжского и Тетюшского уездов, этих окраин Московского государства в Поволжье. Между тем в начале XVII столетия в России наступило время, когда колонизация Свияжского уезда, энергично начатая и успешно продолжавшаяся, должна была замедлится на некоторое время в силе и энергии своего движения. Как известно, со смертью Бориса Годунова начинается эпоха смут, когда на Руси совсем не существовало общепризнанной и общественной власти и тогда каждая из борющихся сторон старалась извлечь для себя побольше материальных средств, не стесняясь при этом экономическими положениями платящих. Так, мы знаем, что Вологодцы, признавшие царем Лжедмитрия II-го, подверглись от него значительным поборам с сохи, с выти и разным натуральным повинностям, — особенно значительны были последняя. Когда же однажды сверх этого от Лжедмитрия пришли грамоты с новыми требованиями, то «как те обе грамоты в народе прочли, и Вологжане против тех грамот ничего не сказали, а иные многие заплакали»[43]). В это время, кроме поборов и злоупотреблений всякого рода властей, все противообщественные элементы русского общества, сдерживаемые прежде твердую рукою представителей власти, почувствовали себя свободными. А таких элементов в русском обществе было предостаточно; особенно много их было на окраинах, вдали от центральной власти, в таком, например, месте, как низовое Поволжье.
В здешних местах к беспокойным русским силам присоединилась значительная масса инородцев, как Черемисы, которые в XVI веке до подчинения их русской власти занимались грабежом, а после покорения Казанского царства своими восстаниями не мало беспокоили Московское правительство и сильно озабочивали местных воеводов. Хотя при Федоре Иоанновиче энергетическими мерами, особенно постройкою укрепленных городов в нагорной и луговой сторонах, эти восстания были усмирены, однако в этих местах оставалось еще не только горючего материала, но не мало тлело и искр, ожидавших лишь сильного ветра, чтобы вспыхнул серьезный пожар.
Вследствие одновременного существования русской земле двух правительств, из которых каждое почитало себя как бы законным, для честолюбия и своекорыстия многих смелых и энергетических людей на Руси открылось поприще широкой деятельности. Образовались воровские шайки, которые не только грабили беззащитные села и деревни, но нападали на укрепленные города и осаждали их. Понятно, что подобные шайки должны были отличаться особой людностью и смелостью в Поволжье. И действительно, мы знаем из летописи, что в царствовании Шуйского «Мордва и ботинки, и боярские холопы, и крестьяне собрались придти на Нижний город, осадить»; при этом летописец свидетельствует, что скопищем начальствовали двое Мордвинов, которые, стоя под Нижним, «многие пакости делали»[44]).
Дерзость таких шаек в Поволжье усилилась особенно в разгаре смутного времени, около 1610 и 1611 годов; так, игумен Чебоксарского монастыря пишет: «в смутное время приходили в Чебоксары вольские казаки и они в те поры город Чебоксары взяли, и прежнего их игумена Геласия с башни скинули и многих посадских людей в те поры побили… и казну заграбили»[45]). Черемисы в 1609 году взяли и сожгли город Цивильск[46]). Затем в 1609 году и в 1611 шайки воровских людей осаждали город Свияжск и так распоряжались в его уезде, что многие люди по выражению современников «разбрелись». Вотчины Богородницкого Свияжского монастыря, лежавшие недалеко от города Свияжска, — село Исаково с деревнями, тянувшими к нему, о которых выше оговорено, все были «от изменников выжжены, а крестьяне побиты, а иные в осаде померли, а иные разбрелись».[47]) Справедливость требует заметить при этом, что разбойнические движения в Поволжье не пользовались сочувствием всех инородцев и татар. Среди них отделилось не мало людей труда и порядка, которые в то время поддерживали русских воевод, дворян и детей боярских, сидели вместе в осаде и с русскими же вместе терпели лишения и опасности, как в городе, так, вероятно, и в уезде; воеводы русские со своей стороны помогали в осаде подобным инородцам и татарам наравне с русскими, чем только могли[48]).
Хотя с избрания Михаила Федоровича Романова на престол и прекратилось междуцарствие, но далеко еще не прекратились смуты[49]); это особенно следует отнести к Поволжью, где находилось не мало воровских шаек, которые по-прежнему продолжали опустошать край. Понятно, какие чувства такие опустошения возбуждали здесь в русских людях и в тех инородцах, которые склонны были к мирному земледельческому труду, каковыми преимущественнее других были Чуваши и Мордва: они покидают свою родину, где не находят безопасности, и с небольшим имуществом отправляются в отдаленные отсель места. Здесь они выбирают для поселения место, не только удобное для земледелия, но вместе с тем обладавшее и другими выгодами, которыми они дорожили в это время: они селятся подле Волги в местах пустынных и незаметных с реки, где вследствие этого меньше всего можно было ждать нападения шаек, шнырявших по Волге. При подобных условиях произошло основание и заселение Чувашской деревни Пролей-Каша. В 1611 году несколько Чуваш Свияжского уезда пришли в Тетюшский уезд и на юге от Тетюш в 15 верстах от города облюбовали «дикое поле»; поле это лежало недалеко от засеки подле Черного леса, к которому «прилегли татарские отчины бортыя угодья». Место было выбрано поселенцами очень удачно: у деревни протекала речка Черемшанка, впадающая в Волгу; вблизи находилось озеро Крестовое, соединявшееся с Волгою, а около прилегла «дикая степь» со стенными покосами. Это место, богатое всякими угодьями, лежало подле самой Волги, но было закрыто и незаметно со стороны реки[50]). Эти выгоды привлекли сюда Чувашей не только из соседнего Свияжского, но и из других уезда; в один лишь 1615 год в Пролей-Кашинскую деревню прибыло до 15 человек, семеро из Свияжского уезда. В 1618 году, когда деревню описывал Матвей Пальчиков, она вся состояла из 39 дворов Чувашских, среди которых было 34 двора крестьянских и 5 дв. бобыльских.
Все Чуваши-переселенцы правой нагорной стороны Волги. Более всего, как и следовало ожидать, было переселенцев в Пролей-Каши из соседнего Свияжского уезда – 19 дворов; затем соседний Свияжскому и выше его лежащий по Волге Цивильский уезд выслола в деревню 10 дворов; уезд соседний с Цивильским, по Волге, Чебоксарский, выслал сюда 7 дворов; Курмышский уезд, выше Чебоксарского, выслали лишь 2 переселенцев, и наконец из Кадомского уезда, лежащего в стороне от Волги, во всей деревне был только один переселенец. Пахотной земли у переселенцев, семь лет спустя, было еще немного: всего 10 четвертей в каждом поле или 15 десятин; но зато среди угодий значатся: «3 мельницы мутовки, на р. Черемшан, которые были за ними на оброк, да кроме того, озеро Крестовое и сама речка Черемшанка[51]). По всей вероятности, к этим же годам относится выселение и других «уездных людей Свияжского и Цивильского уездов», которые селились от Тетюш на расстоянии 5, 6, 10, 20 и больше верст.
Предполагаем это потому, что в 1619 году, по дозорным книгам, в таком именно расстоянии от Тетюш земли заселены были крестьянами, ясачными татарами, Чувашами, Черемисами и Мордвою Свияжского и Цивильского уездов[52]). Подобный наплыв переселенцев из уездов верхнего Поволжья не мог остаться без влияния в частности на отдельные поселки в Тетюшском уезде. И действительно, если мы обратимся снова к селу Федоровскому и сравним его прежнее состояние с тем, каким оно являлось вскоре после междуцарствия, то увидим, что в нем в 1616 году вместо прежних 18 дворов крестьянских и 7 дворов бобыльских, находится уже 60 дворов крестьянских нельготных и 47 дворов таких крестьян, которые жили на льготе; бобылей в селе в то время было 26 дворов. Кроме того теперь к селу Федоровскому тянет Тинчюрине починке, который появился в соседстве и, вероятно, при содействии общины села Федоровского; в Тинчюрине починке в это время состояло 34 двора крестьянских и 3 двора бобыльских. Но не один лишь русский починок тянул к селу Федоровскому – к нему были приписаны еще две мордовские деревни – починки, из которых в одном находилось 19 дворов, а в других 9[53]).
Хотя с прекращением междуцарствия и был устранен один из главных источников смут, но спокойствие в Московском государстве еще далеко не вполне было восстановлено; особен6но это следует отнести к Поволжью, где находилось достаточно людей, которым было выгодно нестроение и беззащитность русской земли. Некоторые из таких людей и при существовании вполне законного правительства на Руси, не стесняясь, при случае нападали на русские окраины, грабили здешнее население и немало людей уводили с собою в плен; таковыми были кочевые обитатели степей: Ногайцы и Крымцы.
Но, кроме степняков, в русском обществе находилось немало своих людей, которые были не прочь пожить засчет трудового населения, пользуясь и зажиточностью предприимчивого купца, и скромным достатком трудящегося земледельца: то были казаки. Московское правительство, вследствие скудности своих средств для борьбы с опасностями, грозившими ему постоянно на окраинах, старается пользоваться для своих целей даже беспокойную силою казачества; впрочем оно поступало так не столько для своей защиты, сколько для разведывания о неприятеле в степи и о воровских казачьих шайках в Поволжье. Но, пользуясь их ненадежной службой, русское правительство в конце XVI века не обманывало себя относительно этой силы в Поволжье; так, в своих наказах тамошним воеводам, оно рекомендует им пользоваться удобным волжским путем лишь в том случае, когда «тихо будет на Волге от Крымских и от Ногайских людей и от казаков, от воров и от Черкасс»[54]).
Следовательно и при существовании твердой правительственной власти казаки на Волге не особенно стесняли себя в своей деятельности. Единственно, междуцарствие, грабежи всяких караванов, отдельных судов и людей на Волге стали гораздо чаще; понятно, что подобное состояние, т.е. отсутствие твердой правительственной власти на Руси, долженствовало быть выгодно как Нагайцам, так и казакам. Еще в самом начале смутного времени Ногайцы, как будто зная, что Московскому правительству в то время было не до Поволжских окраин, проникли через засеку в Тетюшский уезд, напали на находившиеся тут Мордовские деревни и так их «погромили», что они и через 12 лет все еще были «пустыми деревнями»[55]).
Потому, когда в России большинством людей, сознавших наконец необходимость прочного государственного наряда, избран был на Московский престол Михаил Федорович Романов, то в Поволжье вследствие единства выгод соединяются между собой Ногайцы с атаманом Заруцким и «собрался… идти к Самаре», где в то время засел один из главных деятелей по освобождению России от неприятелей князь Дмитрий Пожарский. Узнавши об этом, новое правительство снарядило весной 1614 года двух стрелецких голов, отдавши в распоряжение каждому по 500 стрельцов с наказом: одному из них на устье реки Усы «поставить осторожек и в осторожке укрепиться», а другому в южной части Самарской луки, на перевалке, «переволочиться с Волги на Усу реку», тоже «поставить осторожек и в осторожке укрепиться»[56]). Им обоим, кроме помощи князю Пожарскому, велено «проведывать всякими мерами про астраханских воров (Заруцкого с Мариною) и про воровских казаков и про ногаи и про всяких воровских людей, приходить и над ними промышлять… смотря по тому делу».
Сверх того им поручено было в здешних местах «рыбных ловцов от всяких воровских людей оберегали, чтобы воровские люди, с низу безвестно пришедшие, рыбных ловцов не погромили»[57]). Из этого можно сделать двоякий вывод: с одной стороны, заметно, что низовое Поволжье в данное время было еще далеко от спокойствия, хотя прошел целый год со времени прекращения междуцарствия, которое доставляло обильную пищу смуте; с другой стороны можно видеть и то, что, не взирая на сравнительно неспокойное состояние Поволжья, на реке Волге, притом в местах очень мало населенных, многие люди занимаются рыбным промыслом и уствновившееся правительство почитает своим долгом защищать их от опасностей. Это было важно для правительства потому еще, что в низовом Положье в рыбном промысле были заинтересованы некоторые богатые и влиятельные монастыри, которые «изстари по государевым жалованным грамотам рыбная ловля имели в Казане на Волге и ниже Тетюше до Самары … ниже Самары и Саратова», и теперь они, вероятно, постарались востановить на пожалованных местах свои рыбные промыслы[58].
Высказано даже мнение, что под защитою вышеупомянутых островков в прилегающих к ним местах Поволжья увеличилось оседлое население[59]. Таким образом следует признать стремление нового Московского правительства восстановить на Руси и поддержать всеми средствами порядок, хотя при этом нельзя не упомянуть, что средств у него особенно на первых порах было очень немного. Но вследствие искреннего сознания необходимости найти эти средства молодое правительство прежде всего старается уяснить себе вопрос о платежных способностях народа; с этой целью оно вскоре разослало в разные места служилых людей, чтоб те ознакомились с его экономическим состоянием. Среди других местностей такие люди посланы были и в Поволжье — в Свияжский и в Тетюшенский уезды.
Существует отрывочное указание, что в 1614 году в Свияжский уезд отправлен был князь Никита Волконский с подьячим Василием Карповым для описи уезда; ими составлены были и поданы в приказ «приправочные книги», которыми даже впоследствии Московское правительство руководилось относительно поместий служилых людей в этом уезде[60]. К сожалению книги эти, столь важны для ознакомления с экономическим состоянием Свияжского уезда после смутного времени, не дошли до нас. От Тетюшеского уезда сохранилось лишь несколько дозорных книг отдельных сел и деревень 1618 и 1619 годов.
Между теми некоторые факты из жизни Поволжских городов двадцатых годов XVII века могут нам косвенно указать на те разорения, которым они подверглись в смутное время. Так, Осипу Хлопову поручено было в 1622 году приверстать в город Козьмодемьянск сто ямских охотников, а он мог набрать лишь 50 человек, которые, образовав из себя общину, «гоняли за сто человек и государево денежное и хлебное жалованье имели за сто человек»; даже в 1629 году охотники эти были в числе «охудалых людей ямских охотников» и у них до ста не доставало 28 человек[61]. Таким образом, вследствие отсутствия прямых указаний относительно экономического состояния Свияжского и Тетюшского уездов в начале XVII столетия мы должны довольствоваться признанием лишь общего положения, подтверждаемого некоторыми печатными актами, что оба эти уезда в смутное время были довольно сильно разорены.
Если с избрания Михаила Федоровича Романова и не закончилось на Руси беспокойное время, ибо в русском обществе еще много оставалось элементов, благоприятных смуте, то все же следует признать, что юридическая законность смут избранием царя была устранена. Пленом же Марины с ее сыном, а, вслед за этим, миром с Швецией и Польшей устранена была возможность разным хищникам прикрываться легальностью, вследствие чего люди труда и порядка мало по малу достигли спокойствия, в котором они так нуждались для своего хозяйственного возрождения. Существуют указания, что около двадцатых годов XVII столетия Поволжье в верховых частях своих освободилось от беспокойств смутного времени, вследствие чего отсюда начинаются передвижения мирного населения, искавшего себе выгод в промысловых занятиях в низовом Поволжье[62].
Таким образом, мы опять встречаемся в Поволжье с явлениями, которые относятся к колонизационной деятельности. Естественно было подобным явлением начать прежде всего в местах, которые лежат близко к густо населенным частям Поволжья. Одним из таких мест было пустынное пространство на правом берегу Волги в тридцати верстах от города Чебоксары, где протекают две небольшие речки, впадающие в Волгу: Верхняя и Нижняя Сундырка. Здесь, кроме высокого берега, удобного для пахоты и в то время свободного от населения, находилось у Волги место, где могла быть устроена удобная пристань; с противоположной же стороны в Волгу впадали две довольно значительные реки: Большая и Малая Кокшаги[63].
Около двадцатого года XVII века на этом месте находилась лишь «пустынька Сундырская». И вот здесь начинают селиться крестьяне, образовывается небольшая община, положившая основание селу Сундырю, которое царь Михаил Федорович в 1624 году пожаловал в вотчину Крутицкому митрополиту Сильвестру[64]. На бойком месте, под защитою сильного человека, каким несомненно в то время был митрополит, Сундырская крестьянская община развивает значительную деятельность, которую, однако, мы можем представить лишь во внешнем ей проявлении. Община заселяет не только местность, непосредственно примыкающую к Волге, но отделяет от себя колонии и постепенно населяет даже такие земли, которые находились в расстоянии нескольких верст от села и от р. Волги.
Заселение окружных земель происходит в форме обычной на Руси: появляются починки, которые постепенно покрывают собою окрестности села Сундыря. При этом естественно было заселиться прежде всего местам, ближайшим к селу. И, действительно, первые починки, судя по их большому развитию во время описи, были именно те, что лежали о бок с селом, за оврагами, в которых протекали речки Верхняя и Нижняя Сундырки. Починок Денисов, вероятно, был первым, который отделился от села Сундыря, ибо в нем при 10 дворах крестьянских находилось 7 дворов бобыльских, в то время, как в остальных, кроме Верхнего Сундыря, где тоже крестьянских дворов было более бобыльских, — число крестьянских дворов было или одинаково с бобыльскими, или же последних было больше первых[65].
Состояние общины в самом селе в сороковых годах XVII века указывает на то, что она значительное количество починков могла отделять в разное время без ущерба для себя. В селе в это время находились 31 двор крестьян и 46 дворов бобылей; преобладание в селе бобылей над крестьянами как будто указывает на продолжающийся прилив населения перед самой переписью. Другие факты тоже подтверждают, что в двадцатых годах XVII столетия в среде Поволжан существовало стремление к населениям, при чем переселения происходят, главным образом, в направлении к Низу.
Так, на посаде Кузьмодемьянском в конце двадцатых годов оказалось, сравнительно с 1622 годом, «прибылых, живущих своими дворами», 19 посадских дворов, между которыми попадаются люди с такими прозвищами, как «Нижегородец» и «Лысковец»[66]. Впрочем крестьяне Поволжья выселялись в это время не в один лишь соседние или же близкие места к переселенцам, как указанные нами, но и в более отдаленные земли. Конечно, в места ближайшие перейти было легче и удобнее; поэтому подобные переселения должны были совершаться охотнее и чаще, чем в отдаленные и слабо населенные страны; но на родине иногда для земледельца наступали условия, при которых никакое расстояние не останавливало его от переселения.
В существовании многих тяжелых условий для поселянина Верхнего и Среднего Поволжья в двадцатых годах XVII столетия мы не можем сомневаться. Как на явление довольно общего свойства в Московском управлении и администрации до эпохи смут, можно указать на слабое развитие чувства законности; это обусловливалось отчасти преобладанием патриархальности в понятиях, как членов русского общества того времени, так и самого правительства. Время смут с своей стороны способно было лишь еще более ослабить в людях привычки и чувства законности. Да и то чувство авторитетного страха, которое прежде могло внушать служилым людям прочное Московское правительство, в настоящее время, вследствие молодости правительственной власти, должно было быть гораздо слабее. К этому присоединяется чрезвычайная скудость материальных средств у нового правительства и необходимость во что бы то ни стало добыть их для удовлетворения своих крайних нужд. И вот для сбора денег с большей части разоренного и еще не вполне оправившегося населения посылаются люди, которые привыкли ни пред чем не останавливаться. Так, например, в августовской отписке царю 1618 года с Белоозера говорится: «а о посадских, государь, людях писали мы, холопи твои, к тебе, государю, наперед сего, что посадских людей для осадного времени было мало, и из тех многие лучшие люди с правежев разбеглись безвестно с женами и с детьми, покиня домы свои пусты; а правим, государь, на них мы, холопи твои, твоих государевых денег за Новгородские за хлебные запасы и за кабацкие дворы и кабацких же недоборных денег, по твоим государевым грамотам, 970 рублей 11 алтын; да на них же, государь, на посадских людях правил из ямского приказа недельщик Микита Стогов твоих государевых ямских денег 683 руб. 11 алт.; да на них же, государь, на посадских людех править с патриарша двора сын боярской Григорий Молин твоих государевых запросных денег 200 рублей. А которые, государь, были посадские люди еще остались на Беле озере, и из тех многие ныне, как приехал на Белоозеро с Москвы дворянин Петр Хомутов и атаманы и есаулы и казаки, новгородские челобитчики, для твоих государевых хлебных денег, и они из достальных многие разбежались… и дворяне и дети боярские живут по домам (т. е. в деревнях в своих поместьях и вотчинах) и бегают по лесам, а твоего государева указа не слушают, в осад (в город) сами не едут и крестьянам своим ехать не велят»; жалуются далее на то, что им «осады укрепить не кем»[67].
Впрочем, и сами помещики, которые в настоящем случае как будто защищали своих крестьян от тягостей и неудобств осады, подчас обращаются с ними так же жестоко. Это можно видеть отчасти из челобитной, которую подал в 1625 году на имя царя от лица крестьян староста села Ширинги Ярославского уезда. В этой челобитной крестьяне жалуются на своего помещика князя Артемья Шейдякова, который, приехав осенью в пожалованное ему поместье – село Ширингу, «крестьянишек, что приходили к нему по обычаю с хлебами на поклон, бил, мучил и на ледник сажал»; будучи женат, он, князь Артемий, брал к себе на постель татарок от некрещеных татар; затем, взявши с крестьян, «против государева указа», сполна денежный оброк за год, отписей в этом им крестьянам, как полагалось, не дал. Уехав из села в Ярославль, князь Артемий все оброчные деньги и платье с себя проиграл «веселым женкам»; после чего опять съехал на Рождество в село Ширингу, взяв с собой в деревню «веселых»; здесь он стал крестьян мучить «смертным правежем» в новых оброчных городовых деньгах и доправил на них сверх определенного указом оброка 50 рублей, да 40 ведер вина, да 10 вар пива, да 10 пуд меда. Сверх того, «у которых крестьянишек были нарочитые лошаденки, тех лошдей он взял на себя»; которые крестьяне на князя Артемья били чеплом государю об его насильстве и «немерном правеже», на тех «он похваляется смертным убийством, хочет их посекать своими руками». В заключение своей челобитной крестьяне говорят: «и мы, сироты твои, не перетерпя его (помещика своего) немерного правежа и великой муки, разбрелись от него розно»[68]. Если служилые люди Московского государства не стеснялись так поступать с людьми, которые были такими же христианами, как и они сами, которые владели русским языком, могли составить челобитную и подать ее самому царю, то, понятно, что те же служилые люди относительно инородцев могли действовать еще возмутительнее. Сохранилось известие, что в конце двадцатых годов XVII столетия много Мордвы, которая в Нижегородском уезде занималась земледелием и бортничеством, разбежалось от притеснений и налогов в разные стороны. Когда же Московское правительство для уяснения причин этого бегства отправило в 1630 году в Нижегородский уезд Петра Корсакова с подьячим Дружиной Огарковым, то следователи, «сыскивая пробеглую мордву», делали ей в свою очередь большие насилия и притеснения, от которых, понятно, оставшиеся не привязывались сильнее к своей родине[69]. Вследствие подобных фактов, само правительство, посылая в это время (1627 г.) в город воевод, в уезде которых было много инородцев, в грамотах своих внушает им, чтоб они, выискивая среди инородцев захребетников, свободных от ясака, писали в ясак лишь тех людей, «которые в двадцать лет и больше, а меньше 18 лет… за посмешно б и малых ребят в ясах писать не велели… чтоб впредь ясачные люди не разбежались; и дозором дозирать и валовым письмом писать Цивильского уезда Черемисских волостей никого б не посылали и сами не ездили, чтоб тем Черемисы не ожесточить и не разогнать»[70].
Православие в Поволжье: история Казанской, Симбирской и Уфимской губерний
Результатом подобных условий должно было явиться сильное передвижение населения, особенно в таких уездах, которые лежат в пределах Волжского пути. При этом естественно, что те землевладельцы, которых вотчины пострадали от смут во время междуцарствия, должны были теперь стараться всеми средствами улучшить состояние своих земель, большей частью разоренных и лишенных значительной части своего населения; поэтому они, вероятно, и не пропускали случая привлечь в свои деревни и села новых поселенцев.
Понятно, что у влиятельных и крупных землевладельцев, каковыми в то время несомненно были монастыри, было больше средства привлекать население на свои земли. Самим крестьянам должно было быть выгоднее селиться на землях, например, такого монастыря, как Троицко-Сергиев, который, будкчи богат, мог и средствами помочь крестьянину, и льготу дать ему большую, и, наконец, своим влиянием мог его защитить на случай каких-нибудь претензий к нему со стороны прежнего землевладельца по истечении 10 или 15 летнего срока.
Вследствие этого выселявшиеся должны были предпочтительно селиться в Поволжье на монастырских землях. Посадские люди в городах, образовавшие общину, которая обязана была нести довольно значительные тягости, также заинтересованы были в увеличении своего числа, ибо в таком случае общую сумму повинностей и тягостей они могли разложить на большее количество лиц, вследствие чего им было легче нести тягости. Подобное стремление к увеличению своих членов должно было у посадских людей усилиться после эпохи смут, потому, что в это время большая часть городов на Руси, особенно в Поволжье, сильно пострадала в своей зажиточности и в количестве своих граждан.
Редкий город в Поволжье не выдерживал осад от воровских шаек или не откупался от их предводителей; иные города даже были разорены во время междуцарствия и теперь должны были вновь отстраиваться. Кроме того, в Поволжских городах, как в военных центрах, обыкновенно жили стрельцы, число которых в некоторых городах, как например, в Свияжске, было довольно значительное; состав же стрельцов часто пополнялся новыми людьми из посадских или свободных, гулящих людей.
Наконец, сам государь, как землевладелец очень крупный, обладал множеством земель в виде дворцовых вотчин, в заселении и доходности которых он всегда, а теперь особенно, был заинтересован.
Следует предполагать, что человеку, который решился навсегда расстаться с родиной, жилось в ней не особенно хорошо. Поэтому, покидая насиженное место, он не мог уносить с собой большого имущества; особенно это следует сказать относительно того случая, когда переселенец имел в виду места, далекие от своей родины. Очень редко переселенец обладал достаточными средствами, чтоб он мог на месте, где решил поселиться, сейчас же заняться постройкой для себя избы. Вследствие этого поселиться на время у кого-нибудь из местных людей, перебиться кое-как некоторое время, помогая своей работой человеку, который его принял в свою избу, было часто для переселенца на новом месте необходимостью. Впоследствии, обзаведясь своей избой и некоторым хозяйством, переселенец, по естественному расчету, должен был брать на себя сначала небольшой оброк, поджидая, когда у него подрастут дети и увеличатся его хозяйственные средства. Поэтому переселенец чаще всего должен был являться на новом месте захребетником, подсоседником или соседом у местного крестьянина или у бобыля; иногда, впрочем, очень редко, даже у соседа встречается подсоседник или захребетник. И вот впоследствии сосед или захребетник становится бобылем и затем уже делается крестьянином. Но при поддержке на новом месте со стороны общины, членом которой становился переселенец, или же при помощи землевладельца, на земле которого селился, он мог сразу, смотря по семье, — если были взрослые, — и по поддержке, стать бобылем или же крестьянином[71].
Следует предположить, что энергического человека, которому на родине плохо жилось, в Поволжье прежде всего мог привлечь к себе город, который на этом бойком пути в том или ином месте был торговым и административным центром, где, следовательно, он мог надеяться, что его энергия и сметка найдут себе скорое применение и хорошую оценку. И в самом деле, уже в двадцатых годах XVII столетия, как мы видели, в Козьмодемьянске между посадскими встречаемся с 19-ю «прибылыми»; кроме посадских, в городе на посаде жило 13-ть дворов «прибылых бобылей» и шестеро захребетников «приходцев»[72]. Это было в конце двадцатых годов; впоследствии контингент подобных людей в городах Поволжских должен был увеличиться. Действительно, по описи 1646 года, в городе Чебоксарах на посаде, кроме 23 человек, «у которых своих дворов нет, живут в соседях», встречаем 38 человек «дворовых захребетников» и 11 человек «бобылей и захребетников без дворов»[73]. В городе же Свияжске можно найти в описываемое время следы еще большего числа пришлого люда, живущего на посаде и занятого тут различными делами. Так, кроме обычных соседей, подсоседников и захребетников, живущих у посадских людей, мы находим, что «у посадских людей живут в соседстве посадские ж люди»; далее встречаем, что «посадские бобыли живут в соседстве у посадских же людей… да посадские ж люди и бобыли живут на дворничестве и в соседях у всяких чинов людей». На посаде встречаемся с такими прозвищами: «Москвитин суконной сотни», а другой «Москвитин торговый человек». Затем, на дворничестве живет «земской захребетник», а у Свияжского стрельца в соседях «земской бобыль»[74]. С признаками люда пришлого из верхних частей Поволжья встречаемся в Свияжске между стрельцами, среди которых изредка попадаются такие прозвища, как «Костромитин» или же «Нижегородец»[75].
Если теперь от города Свияжска обратимся к селам и деревням Троицкого монастыря в Свияжском уезде и сравним их состояние в 1646 году с тем, в каком они находились в конце XVI столетия, то мы найдем в них значительную перемену относительно числа дворов крестьянских и бобыльских. Но, разумеется, как прежде, так и теперь, не все монастырские поселения двигаются вперед с одинаковым успехом. И прежде мы видели, что поселки, основанные на плохой земле и при других малоблагоприятных условиях, развивались очень медленно сравнительно с теми, условия которых предоставляли поселенцам больше выгод. В настоящее время замечается тоже, только с тем различием, что теперь, при более значительном промежутке времени, особенности эти выступают несколько резче.
В конце XVI столетия среди поселений Троицкого Свияжского монастыря находились три сельца. Этим сельцам естественно было за такой значительный промежуток времени стать селами, не смотря на разорение смутной эпохи. Действительно, такое превращение совершилось с двумя сельцами: с Услоном и с Кильдеевым, а Городище и через 50 лет осталось сельцом. Но рядом с развитием старых центров в монастырских поселениях за это время успели образоваться и выступили новые средоточия деятельности. Один из таких новых центров составился из двух незначительных поселков сельца Услона, которые находились в очень близком расстоянии один от другого: из починков Варсонофьева и Куровского. Починок Варсонофьев сперва расположен был несколько выше, и его жители на старом месте терпели недостаток в воде; кроме того, спуск к р. Волге там был неудобен; вследствие этого население в 1637 году переселилось оттуда на небольшую и неровную площадку при скате горы, где построило церковь Успения и, соединившись с жителями Куровского починка, образовало вместе с ним село, которое стало именоваться Нижним Услоном, в отличие от прежнего Услона, называющегося с тех пор Большим или же Верхним Услоном[76]. И вот новый центр обнаруживает свою самостоятельную деятельность заселением ближних мест: в 1646 году к Нижнему Услону тянут два новых поселения: деревня Студенец и починок Воробьев, появившиеся по соседству и, вероятно, не без содействия крестьянской общины села Нижнего Услона; в деревне Студенце в это время и бобыли еще были общие с селом[77]. Другой из новых центров образовался между монастырскими поселениями, находившимися на р. Бирле, притоке реки Свияги с правой стороны. Таким центром стала здесь деревня Селменцова, упоминаемая впервые в описи 1594 года, следовательно, как и Нижний Услон, принадлежавшая не к самым старым монастырским поселениям в Свияжском уезде. Таким образом, община деревни Селменцовой своею деятельностью успела при некоторых благоприятных условиях возвыситься над общинами иных, более старых поселков в здешних местах, и их деревня, переименованная в село Новое, стала центром, к которому тянуть другие монастырские поселения на р. Бирле. Состояние Нового села в 1646 году, быть может, условливавшееся отчасти уже его новым положением среди монастырских поселений, указывает нам на его значительное преимущество в это время. Между тем как в остальных деревнях, расположенных в этой местности и тянувших к Новому селу, количество крестьян ни в одной не достигает 30 дворов[78], – в Новом селе, при церкви с двором священника и монастырским двором, находится 69 дворов крестьянских и 28 дворов бобыльских; кроме того, в нем живет 6 человек захребетников, о которых говорится, что они «живут переходя по крестьянам, а своих дворов у них нет». Кроме старых поселков, тянувших к новому селу, мы встречаемся здесь с Новою деревнею и Новым починком[79], которые, быть может, явились результатом деятельности общины этого нового центра, поддерживаемого монастырем.
Обращаясь теперь к образу прежних центров Троицкого Свияжского монастыря, из которых двое стали селами, мы и у них встречаемся, вместе с приращением населения, с явлениями колонизационной деятельности; при этом энергия, обнаруженная селом Килдеевом, несколько выделяет его сравнительно с селом Большим Услоном. В каждом селе, кроме дворов причта при церкви, в настоящее время встречаем по монастырскому двору и по приказчичьему[80]. Но к селу Кильдееву, кроме деревни Федяевой, которая примыкала к нему в конце XVI ст., тянут теперь еще три новых починка, между тем как к селу Большому Услону, кроме прежнего поселения Печищи, ставшего, правда, значительною деревнею, в настоящее время примыкает лишь починок Долгушев[81]. Наконец, и в сельце Городище мы должны признать некоторый успех в развитии, если сравним его состояние в 1646 году с тем, в котором он был в конце XVI столетия: в нем при прежнем монастырском дворе, где живет дворник, мы находим уже не один, как это было прежде, а пять дворов крестьянских и три двора бобыльских; кроме того в нем живет три захребетника, о которых сказано: «живут в том же сельце по тем де крестьянским дворам». К сельцу Городищу в это же время примыкает лишь деревня Куземкина, состояние которой не показывает успешности ее роста за этот промежуток времени: в ней 7 дворов крестьянских и 1 дв. бобыльский[82]. Но слишком медленный рост сельца Городища и деревни Куземкиной не могут нас удивлять, ибо нам известны условия, с которыми надлежало бороться местному населению при его земледельческом занятии: высушить довольно обширное болото, отчасти покрытое и окруженное лесом, – для этого у тогдашнего крестьянина было слишком мало знаний и материальных средств; монастырь же, вероятно, находил мало выгод для себя затрачивать свои средства здесь в виду незначительной прибыли, в то время, как он мог в этой же стране, но только в иных местах, употребить их с огромным для себя барышом. Интересны для нас самые вопросы: когда появляются новые поселки в Свияжском уезде, с которыми мы встречаемся в сороковых годах XVII столетия, и в каких местах они первоначально основывались? К сожалению, отвечать определенно на первый вопрос мы не в состоянии, вследствие отсутствия прямых указаний, и должны пока довольствоваться указанием лишь того промежутка времени, в котором новые поселения могли возникнуть. Нам известно, что в 1619 году Московским правительством разослана была по городам окружная грамота, в которой сказано: «мы приговорили во все городы, которые не были в разоренье, послать писцов; а которые городы были от Московских людей или от Черкасс в разоренье и в те городы послать дозорщиков добрых», чтобы сделаны были описи «в правду»[83]. Эта общая перепись производилась до 1625 года. Но, так как большая часть книг, составленных в это время, сгорела в Москве в большой пожар 1625 г., то правительство распорядилось вновь переписать те земли, книги которых сгорели; эта перепись продолжалась до 1630 года, и составленные книги отосланы были в приказ. По этим книгам и стали собираться доходы с дворов; они действовали до 1646 и 1647 годов, когда составлены были новые описи и книги[84]. Так как в 1646 г. все вышеупомянутые починки и деревни уже встречаются в описях, то мы на основании выражения описи 1652 г. об них: «а в жалованной грамоте (монастырю) и в старых в писцовых и в дозорных книгах тех деревень и починков затем монастырем не написано»,[85] можем предположить, что вышеупомянутые деревни и починки возникли приблизительно между двадцатыми и сороковыми годами. Относительно второго вопроса мы в состоянии дать более обстоятельный ответ: из четырех деревень и четырех починков, появившихся вновь у Троицкого монастыря в Свияжском уезде, 4 поселка основаны были «на ключе», остальные на речках и реках. Кроме того об них о всех сказано: «а поставлены те деревни и починки после прежних писцов и дозорщиков на монастырском диком лесу»[86].
Не у одного лишь Троицкого монастыря в Свияжском уезде шло успешно дело колонизации, – Богородицкий монастырь нисколько не уступал ему в этом отношении. Мы уже видели, что Богородицекий монастырь в грамоте, поданной молодому царю, свидетельствует о разорении в смутное время ворами не одного только его хозяйственного средоточия, но и всех деревень, тянувших к нему: «и сельцо Исаково и деревни выжгли и крестьян побили»; последнее выражение вместе с другим — «а иные (крестьяне) разбрелись» — может вообще указывать нам на плохое состояние в то время монастырских вотчин; а так как в той же грамоте говорится об осаде и разорения ворами города Свияжска, то можно предположить, что и состояние подгородных монастырских слобод было не лучше. Обращаясь к сельцу Исакову в сороковых годах XVII ст., мы застаем его селом, где кроме прежнего монастырского двора, в котором живут дворник и монастырские работники, находится 67 дворов крестьянских и 29 дворов бобыльских[87]; при церкви, которая была и прежде, 3 двора, из которых в каждом живет особый священник; сверх того, особые дворы для дьячка и для пономаря[88]. Но не только село Исаково находилось в это время в таком состоянии, — тянувшие к нему деревни по своей людности производят большею частью тоже впечатление. Естественно было и монастырским слободам под Свияжском за это время, не только оправиться, но и увеличиться числом: между ними мы встречаем теперь одну новую, состояние которой по числу населения немного уступает старой слободе[89]. Несколько сел, которые прежде были деревнями, а также несколько новых «деревень—починков», встречающихся нам в описи сороковых годов Свияжского уезда, достаточно свидетельствуют о колонизационной деятельности здесь, как отдельных крестьянских общин так и самого Богородицкого монастыря, умевшего своим влиянием и средствами возбуждать и поддерживать энергию и дух предприимчивости в общинах, уже живших на монастырских землях или же вновь появившихся. Но, кроме того, и у Богородицкого монастыря, как это мы видели у Троицкого, встречаемся с новым селом, тремя деревнями и тремя деревнями-починками[90]; о которых говорится: «за Богородицким монастырем села и деревни и починки, а в жалованных грамотах и в выписях и в писцовых и в дозорных книгах тех сел и деревень и починков за тем монастырем не написано, потому что те села и деревни и починки поставлены вновь после прежних писцовых и дозорных на монастырском на вотчинниковом на диком поверстном лесу»[91].
Православие в Поволжье: история Казанской, Симбирской и Уфимской губерний
Ознакомившись с колонизационною деятельностью монастырей в Свияжском уезде, вам теперь следует обратиться к обзору правительственной, деятельности здесь относительно населенных земель, которыми правительство распоряжалось в своих интересах. Земли эти, как уже сказано, розданы были Московским правительством в поместья служилым людям, обязанным нести за них службу по Свияжску. Выше замечено было также, что правительство, отдавая в поместья земли, не имело в то время наклонности сильно дробить их между служилыми людьми; напротив, в 1567 году можно заметить некоторое стремление соединять в одних руках поместье, которое до этого было за несколькими лицами[92]. Даже более населенные и обширные села, как Маркваши и Бурнашево Красное, имели очень ограниченное число помещиков. Совершенно иными представляются нам поместья служилых людей в 1646 году: в это время в деревнях средне-населенных можно довольно часто встретить трех или четырех помещиков. В поместьях же более населенных, каковыми в это время были село Бурнашево Красное или Жилецкая слобода, число помещиков было очень порядочное[93]. Принципа — дробить поместья на небольшие жеребья и раздавать их уездным служилым людям правительство VII столетия держалось не только относительно русских служилых людей, но и относительно служилых инородцев; так, например, в селе Архангельском, «что бывало Татарское Бурнашево» было испомещено 15 чел. служилых татар[94]; при чем здесь встречаются те же явления, которые мы видим в русских селах и деревнях, т. е. попадаются помещики с одним или двумя дворами крестьянскими, и бобыльские дворы преобладают над крестьянскими. Вместе с тем следует указать еще на одно явление, нередко повторяющееся в поместьях служилых людей этого времени — на встречающееся у них пустые крестьянские дворы, владетели которых отмечены в бегах; это, при небольшом большею частью количестве крестьянских и бобыльских дворов, находившихся во владении помещиков, невольно бросается в глаза. Хотя, необходимо упомянуть, пустые дворы попадаются в это время также и в монастырских вотчинах, но реже, чем в поместьях служилых людей. Подобный факт отчасти может указывать на тяжелое положение крестьянина у мелкопоместных служилых людей, которое в это время должно было увеличиться вследствие стеснений крестьян накануне отмены срочных годов и окончательного их закрепощения Уложением.
Но если в такой большой промежуток времени и на землях служилых людей можно заметить некоторое, иногда даже значительное, приращение населения[95], если и в их руках некоторые деревни, увеличившись, стали селами, если починки возникали и на их землях[96],—то все же необходимо признать, что деятельность служилых людей в Свияжском уезде относительно колонизации края далеко отстает от деятельности здесь монастырей. Обусловливается это, по всей вероятности, тем, что у служилых людей большей частью во владении были поместья, а у монастырей вотчины, следовательно мотивы к проявлению энергии у тех и у других были различны; кроме того, не без серьезного влияния должно было быть и то, что крестьянская община на землях служилых людей уже и теперь, по всей вероятности как впоследствии при Котошихине, не могла пользоваться тою долею свободы, которая ей была доступна в монастырских вотчинах; поэтому она не могла на землях первых выказать ту энергию и развить такую самодеятельность, как на монастырских землях.
В пятидесятых годах XVII столетия (1652 — 1653гг.) произведена была новая опись Свияжскому уезду, и копия с этой писцовой книги сохранилась; поэтому мы можем видеть те изменения, которые произошли в некоторых отношениях за этот небольшой промежуток времени в селах и в деревнях Свияжского уезда. Но прежде, чем приступить к обозрению фактов народно-хозяйственной жизни, содержащихся в этом документе, мы должны указать на одну особенность, встреченную нами в нем, которая отличает его от других подобного рода актов. Эта особенность состоит в том, что большинство монастырских населенных земель Свияжского уезда — слободы, села и деревни — рассматриваются в этой писцовой книге двояко: сперва описываются населения, пахота и угодья на первоначальной или, так сказать, основной земле, а затем говорится: «да в том же селе (или деревне) сверх дач примерено лишние земли», при чем на примерной земле указывается количество крестьянских и бобыльских дворов, сена и прочего, и наконец делается итог всему описанному, начинающийся обыкновенно словами: «обоего» — столько-то. Сопоставивши величину первоначальной или основной пахотной земли в селах и деревнях Троицкого Свияжского монастыря с пахотою, которая находилась в этих вотчинах в конце XVI столетия, мы заметили в общем их приблизительное совпадение[97]. Вследствие этого можно предположить, что здесь к основной пахоте отнесена та земля, на которой первоначально основалась крестьянская община и которая при этом отмерена была для ее первых членов. Кроме того, следует предположить, что члены первоначальной общины удержали отмежеванную им землю с угодьями для себя и для своих потомков, — новые же члены, явившиеся, быть может, после междуцарствия и селившиеся тут же, образовывали из себя по отношению к земле и угодьям новую общину. Таким образом, первоначальная крестьянская община на монастырских землях относительно своих угодий, особенно в пахотной земле, замкнулась, и пришлое население селится и разрастается на так называемой лишней примеренной земле. Когда же совершилось это разделение и впервые установлена была «примеренная земля» в монастырских поселениях Свияжского уезда, мы вследствие отсутствия прямых указаний решительно определить не можем. Но, если принять во внимание, что количество пахоты на основной земле большею частью приближается к величине пахоты, которую находим в монастырских поселениях уезда в конце ХVI века, то можно предположить, что земля в селах и в деревнях монастырских Свияжского уезда стала «примеряться» лишь в первой описи XVII века, которая, вероятно, произведена была вскоре после междуцарствия, когда новое правительство с фискальною целью старалось привести в известность состояние населенных земель и платежную способность своих подданных. Нельзя ли предположить, что после экономического погрома смутного времени немногие уцелевшие члены крестьянских общин в отдельных селах и деревнях Троицкого и Богородицкого монастырей Свияжского уезда потребовали от них утверждения за собою и за своим потомством пахотной земли и угодий, которые они до эпохи смуты сообща обрабатывали и уже пользовались ими, выгораживая таким образом, как бы в награду себе и своим потомкам, произведения своего труда от новых пришельцев? Быть может, и монастыри с своей стороны, сознавая некоторую справедливость за подобными требованиями старых крестьянских общин, много потерпевших во время междуцарствия, согласились на это.
Выше мы уже говорили о том, что сохранились некоторые косвенные указания относительно того, что в 1614 г. из Москвы посланы были в Свияжский уезд служилые люди для описи; известно, что они для правительства составили книги, на которые оно впоследствии ссылается; быть может, в этих-то книгах сделана была впервые оговорка относительно этого предмета. Во всяком случае из описи Свияжского уезда 1652 года можно видеть, что в монастырских вотчинах в это время встречаются большею частью две разные общины, которые, хотя живут на одном месте, но владеют, по-видимому, отдельно пахотною землею и сенными покосами. Следует, впрочем, упомянуть, что и в поместьях, и в вотчинах служилых людей Свияжского уезда встречаемся в это время с примеренною землею; но здесь она, вследствие, быть может, крайней раздробленности поместий и незначительности примеренной земли, не имеет того значения в колонизации края, как в монастырских имениях.
Первое, что выделяется в писцовой книг половины XVII столетья, сравнительно с описью конца XVI столетия, это — малочисленность в большинстве монастырских вотчин крестьян и бобылей, живущих на первоначальной земле. По-видимому, погром смутного времени был так велик, что приращение населения посредством нарождения в продолжение нескольких поколений не могло сгладить той убыли, которую потерпели крестьянские общины на монастырских землях во время междуцарствия. Затем обращает на себя внимание большое количество населения на «примеренной лишней земле», сравнительно с числом поселенцев на первоначальной земле. Судя по увеличению населения на примеренной земле, прилив новых насельников на монастырских землях в Свижском уезде должен был быть довольно велик. Понятно, что этот прилив не мог быть одинаков во всех монастырских вотчинах: на бойких местах, как, например, в Большом и Нижнем Услонах с некоторыми тянувшими к ним деревнями, равно как в селах: Новом, Исакове, и в иных пунктах, прилив был очень силен, — в других же местах он был гораздо слабее. Вместе с умножением населения на примеренной земле заметно и сильное увеличение здесь пахотной земли, которая при значительном умножении населения иногда в несколько раз превосходит пахоту на первоначальной земле[98].
Это явление в хозяйственной жизни общины обусловливается, по всей вероятности, тем, что луга могли быть с самого начала замечены первоначальными поселенцами на монастырских землях, которые тот час же обратили на них внимание, как на статью для себя чрезвычайно выгодную, особенно при трудности местами скоро увеличить свою пахоту. Не то должно было происходить впоследствии, когда новые сенокосы добывались либо очищением полян в лесных местах, либо высушиванием болотных пространств. Обе эти операции сопряжены с затратою довольно значительного труда, не лица, а целой общины; поэтому, сенокосы встречаются теперь в скромных размерах сравнительно с пахотою, которая могла постепенно увеличиваться работою отдельной семьи при небольшой поддержки со стороны. Увеличение пахотной земли сравнительно с сенокосом в этот период времени заметно и на церковной земле в селах служилых людей. В то время, как в XVI столетии для причта в селах Свияжского уезда отводилось обыкновенно 6 четей пахоты в каждом поле и 30 копен сена, в половине XVII столетия на землях служилых людей обычная величина церковной пахотной земли 16 четей в каждом поле и 20 копен сена; в монастырских селах в это время для причта отводится 20 четей пахотной земли и 30, реже 40 копен сена[99]. Повторяясь в частном хозяйстве, факт этот выделяется также и в общей сумме монастырских земель, которая помещена в конце описи землям Троицкого и Богородицкого монастырей Свияжского уезда[100]. Понятно, что, кроме сенокосов, в XVII столетии должны были уменьшиться, сравнительно с прошлым, лесные пространства, особенно имея в виду значительное увеличение пахотной земли в этом по преимуществу лесистом уезде. И действительно, с пашенным лесом в нынешнее время мы встречаемся только в старом сельце Городище и при том в количестве лишь 89 четвертей в каждом из трех полей[101]. Следует указать еще на одну особенность в монастырских вотчинах половины XVII-го столетия, которая довольно резко отделяет их не только от XVI столетия, но и от современных вотчин и поместий служилых людей в Свияжском уезде: у монастырей, кроме одной пустоши Богородицкого монастыря, совершенно не упоминается о перелогах и зарослях, что может свидетельствовать об успешной хозяйственной деятельности крестьянских общин на монастырских вотчинных землях. Сопоставляя в частностях описание монастырских вотчин Свияжского уезда половины XVII столетия с описаниями их конца XVI века и сороковых годов XVII-го столетия, мы должны отметить некоторые замеченные нами изменения, как в свойствах почвы местами, так и в хозяйственной жизни вотчин и крестьянских общин.
Благодаря увеличению пахотной земли, уменьшению лесов, иссушению местами болот, число ключей и источников должно значительно уменьшиться, вследствие чего количество влаги и стремительность течения воды в небольших речках должны были в некоторых местах уменьшиться. Как результат этого, мы находим, что в половине XVII столетия исчезли многие небольшие водяные мельницы, которые именуются «меленки колотовки». Так, например, в конце XVI века под деревней Агишево, Улянково тож, что лежала на р. Берле, находились «3 меленки колотовки крестьянские»; под починком Корноуховским, бывшим на этой же речке стояли «на ручью 3 крестьянские меленки колотовки»[102],—со всеми ими мы уже не встречаемся в описях половины XVII столетия. Но за то вместо маленьких мельниц мы видим в это время новые, большие мельницы, назначение которых было удовлетворять увеличившейся потребности вследствие умножения населения в монастырских вотчинах. Так, в вотчинах Троице-Сергиева монастыря вместо одной мельницы «Большое колесо», которую мы встречали в XVI столетии, теперь находим 4 мельницы «Большое колесо» и одну «меленку колотовку»; на землях Богородицкого монастыря вместо одной мельницы «Большое колесо» находим в настоящее время 3 мельницы «Большое колесо», да 2 «меленки колотовки»[103]. С уменьшением влаги исчезли местами препятствия к улучшению почвы и к увеличению ее производительности. Так, мы знаем, что подле сельца Городища лежало большое болото; что у деревни Куземкиной, тянувшей к этому сельцу, находилось «в пашне болотце», нам известно также, что в сельце Городище с самого начала была монастырская запашка на 25 четях в каждом поле, кронме крестьянской; в деревне Куземкиной крестьянской пашни числилось 6 четей, или 3 десятины, — вся здешняя земля в конце XVI столетия, как мы уже зпаем, получила наименование «худой земли». Но настойчивый труд небольшой крестьянской общины, поддерживаемой, вероятно, монастырем, достиг в течение полустолетия того, что пашенная земля сельца Городища и деревни Куземкиной стала наконец «доброю землею»[104]. Среди сел Троицкого Свияжского монастыря на р. Берле, где главным местом его хозяйственной деятельности было село Новое, в настоящее время встречаемся с новым селом, которым стала «деревня Агишево, Улянково тож». Но состояние села Агишева в 1652, году, сравнительно с его прежним состоянием, указывает нам на довольно медленное развитие этого пункта, в соответствии с чем, по всей вероятности, было и его значение среди монастырских сел; в нем не упоминается даже о монастырском дворе, в котором жил представитель монастырского хозяйства[105]. Как в селе Агишеве, так и в других селах и деревнях Троицкого и Богородицкого монастырей Свияжского уезда., прогресс за настоящий промежуток времени (1646—1652 гг.) состоял не столько в прибытии новых членов, сколько в переходе бобылей или соседей в число крестьян[106].
Обозревая поместья и вотчины служилых людей Свияжского уезда, каковыми они нам являются по описи 1652 г., мы должны признать в хозяйственном отношении гораздо большую удовлетворительность за вотчинами. По всей вероятности, это обусловливается тем, что вотчина по своему типу приближалась к собственности, вследствие чего пользовалась со сторона владельца лучшею хозяйственною деятельностью, чем поместье, в прочных отношениях которого к своему потомству владелец не так мог быть уверен. Вследствие этого встречаемся с таким, например, фактом: служилый человек владеет жеребьями в четырех разных местах при чем в двух он владеет ими как помещик, а в двух как вотчинник, — и мы видим, что вотчинные жеребья лица, по составу своего населения, находятся в удовлетворительном состоянии в то время, как поместные жеребья в самом жалком положении, — обстоятельство, достойное тем большего внимания, что за шесть лет до этого состояние одного из поместных жеребьев, бывшего и тогда за тем же лицом, находилось в удовлетворительном состоянии[107]. Кроме того, не могло не отзываться ущербом на вотчинах и на поместьях сильное их дробление на небольшие жеребья, которые были раскинуты в разных местах, вследствие чего хозяйственная деятельность служилого человека должна была до необходимости разбрасываться. В таких случаях помещику и вотчиннику трудно было уследить за всеми злоупотреблениями не только по управлению, но и по суду, ибо в настоящее время, по всей вероятности, начало становиться достоянием действительной жизни упоминаемое Котошихиным: «помещики и вотчинники ведают и судят своих крестьян во всяких их крестьянских делах, кроме разбойных и иных воровских делах»[108]. Вследствие, вероятно, разбросанности поместных и вотчинных жеребьев, встречается нередко, что во дворе помещика или вотчинника на жеребьи живет не сам он, а его крестьянин, иногда же вместо двора помещика обозначен двор приказчиков[109]. Самая дробимость сел и деревень на жеребья с 1646 года не уменьшалась а большей частью увеличивалась[110].
Как результат подобных условий, является запущенность хозяйств в поместьях, что замечается не только в запустении крестьянских и бобыльских дворов, но также в пустошах, в перелогах и в пашне, о которой говорится: «лесом поросло». И подобные факты большею частью являются не последствием истощения земли, потому что о некоторых пустошах прямо сказано: «а в ней пашни и перелогу и лесом поросло добрые земли» столько-то; но самую подобную пустошь с незначительным количеством пахоты и сенокоса находим во владении двух помещиков, так что ни один не был серьезно заинтересован здесь, ибо у них иногда находились в других местах боле значительные, не запущенные жеребья[111]. Но и в поместьях служилых людей, как в в монастырских вотчинах, за настоящий промежуток времени (6 лет), можно не редко заметить в населении переход из бобылей в крестьяне, что отчасти, быть можете указывает на увеличение зажиточности в пришлом населении Свияжского уезда, которое селилось здесь на землях служилых людей[112]. Наконец, рассматривая в целом земли служилых людей Свияжского уезда в отношении населенности, пахоты и сенокоса, и сопоставляя их нынешнее состояние во всех этих отношениях с их состоянием в шестидесятых годах XVI столетия, мы должны признать в них большею частью незначительный прогресс, даже в починках, которые стали пустошами, количество запущенной пахоты и сенокоса более, чем было в них прежде. Но, сопоставляя хозяйственное состояние земель служилых людей в Свияжском уезде в половине XVII ст. с таковым же состоянием монастырских земель, мы не можем не признать их часто запущенными, находящимися в печальном положении. Это, по всей вероятности, обусловливается тем, что крестьянская община на землях служилых людей, даже в больших и людных селах, обыкновенно делима была системою поместных жеребьев на отдельные, иногда незначительная доли[113], вследствие чего, понятно, она не могла проявлять своей энергии надлежащим образом. При разнообразии характеров служилых людей, их интересов, столкновений единичных самолюбий, при том влиянии, которое они, как землевладельцы, должны были иметь в общине через своих крестьян и бобылей, — нельзя было ожидать серьезного проявления самодеятельности даже и в многочисленной крестьянской общине. К этому следует прибавить значительную экономическую зависимость отдельных членов крестьянской общины от своих помещиков и вотчинников, которые в настоящее время, по словам современника, «подати свои на крестьян своих кладут сами, сколько с кого что взять»; при этом ограничение землевладельческого произвола было крайне неопределенно: оно, по словам того же современника, состояло лишь в том, чтобы «подати с них (крестьян помещичьих и вотчинничьих) имати по силе, с кого что можно взять». Хотя тот же автор и говорит далее, что от царя в жалованных грамотах служилым людям обыкновенно писалось чтобы помещики и вотчинники со своих крестьян не брали «через силу, чтобы тем мужикам своих из поместий и из вотчин не разогнать»[114], грозя в таком случае отнятием поместья или вотчины от владельца, — но нередко в это время попадающиеся пустые поместья-жеребья свидетельствуют, что подобной угрозы служилые люди не особенно боялись; быть может, это обусловливалось тем, что и правительству не было выгоды брать себе пустое поместье от служилого человека. Впрочем, и самое наказание служилого человека отобранием пустого поместья было для него проблематическим, ибо этим он не только избавлялся от тягости владеть запустелым жеребьем, но кроме того мог почитать себя освобожденным от некоторых своих обязанностей пред правительством, которые он нес, как владелец известного жеребья-поместья, которое запустело.
Если в заключение взглянем на земли, непосредственно примыкавшие к средоточию уездной жизни, к городу Свияжску, то и здесь заметим те же явления, только сосредоточенные на небольшом пространстве. Как в селах и деревнях Свияжских монастырей, так в поместьях и вотчинах служилых людей, в подгородном стану встречаемся с «примеренною лишнею землею», на которой расположены крестьяне и бобыли; но и здесь количество пахотной земли и число крестьянских дворов в монастырских селах и деревнях превосходят значительно пахоту и дворы крестьянские в поместьях и вотчинах служилых людей. Это вместе с пустошами и перелогами, которые встречаются у последних, подтверждает высказанное прежде мнение о неудовлетворительном хозяйственном состоянии земель служилых людей сравнительно с землями монастырскими в Свияжском уезде в половине XVII столетия[115]. Затем в подгородном же стану, вероятно, вследствие более нормального состояния в монастырских вотчинах крестьянских общин, встречаемся и с монастырскою колонизациею, выразившеюся здесь в первой половине XVII-го столетия столь же наглядно, как и в других местах уезда. За обоими монастырями в подгородном стану числиться отдельно: «село да 10 деревень, да 4 починка, а в даче и в книгах того села и деревень и починков за теми монастыри не написано, а поставлены они после прежних писцов и дозорщиков на монастырском на диком лесу»[116].
Тетюшский уезд, подобно иным Поволжскими уездам, был посещаем в смутное время воровскими шайками; поэтому Казанские воеводы считали необходимым посылать служилых людей на ряду с другими Поволжскими городами и «под Тетюши»[117]. Но мы могли видеть уже по заселенно чувашской деревни Пролей-Каша, что в смутное время некоторые люди уходили в Тетюшский уезд из других Поволжских уездов и селились здесь на пустых и удобных местах, спасаясь от бурь междуцарствия. Судя по быстрому росту населения в деревне Пролей-Каша и в селе Федоровском, следует предположить, что небольшой Тетюшский увзд мог скоро восстановить убыль своего населения и оправиться от разорения эпохи смут. Чем же, однако, обусловливается сильное движение населения в Тетюшский уезд? По всей вероятности, обилие свободной плодородной земли и всякого рода угодий влекло сюда как предприимчивого русского человека, так и инородца. Некоторые факты, с которыми мы встречаемся в поселениях Тетюшского уезда в начале царствования Михаила Федоровича, могут подкрепить высказанное предположение. Спустя год после описи деревни Пролей-Каша, население ее осложняется новым пришлым элементом, сообщившим ей новый характер. В 1619 году в дозорных Тетюшских книгах эта деревня именуется уже не просто чувашскою, а «чувашскою и латышскою»; в другой раз здесь же при упоминовении о Крестовом озере, которым, как было сказано, прежде владели из оброка Чуваши деревни Пролей-Каша, говорится, что этим озером «владеют Пролей-Кашинские Латыши и Чуваша»[118]. Отсюда можно вывести, что вряд ли это был один или два Латыша, попавшие случайно в чувашскую деревню; по всей вероятности, их было более, ибо иначе трудно допустить ту общую окраску значительной чувашской деревни, которую делают служилые люди, Тетюшские старожилы, называя ее «чувашскою и латышскою». О чрезвычайном изобилии угодий в здешних местах может отчасти свидетельствовать следующее: Мордва деревни Кулунчи, тянувшая к селу Федоровскому, владела в это время «сенными покосы без дачи на диком поле по татарскому городищу и за городище» на 15 верст; сами крестьяне дворцового села Федоровскаго, «что под Тетюшами, владеют сенными покосы на диком поле до р. Брусянки, а от Брусянки до старого татарского городища без дачи на 15 верст и большие в длину»[119].
Православие в Поволжье: история Казанской, Симбирской и Уфимской губерний
Само село Федоровское своим состоянием в 1619 году сравнительно с тем, каким оно было не только на рубеже между XVI и ХVII веками, но даже за три года перед этим, может свидетельствовать о значительной энергии, с которою земледельческое население России стремилось в страну, где начиналась полоса чернозема[120]. Сильно увеличившаяся пахота в селе Федоровском вместе с прибылым населением в нем самом и в починках, примыкавших к нему, доказывает наглядным образом, что русские люди и инородцы скоро оценили земледельческие преимущества здешней почвы сравнительно с супесью и суглинком коренной России и верхового Поволжья[121]. В конце сороковых годов крестьянская община дворцового села Федоровского вместе с общинами деревень, тянувших к нему, как к своему центру, переселены были на Симбирскую черту. Но большое количество пахотной земли, уже обработанной ими и оставленной, нагляднее всего свидетельствует об их культурной деятельности в Тетюшском уезде[122]. Вследствие такого наплыва переселенцев в Тетюшский уезд в более населенных его местах насельники пользуются уже не одними, хорошими землями, а обращаются и к таким, на которые они вначале, по всей вероятности, не обращали внимания. Так, мы знаем, что во второй половине XVI столетия (1574 года) служилому человеку Тетюшского уезда Качалу Жукову отделено было под городом но речке Имелне селище старое, под двор, под огород и под гуменное место, при чем в грамоте сказано: «а к тому усадищу отмерено пашни от речки от Имелни поляна, что была Нагайские станы, промежу лесом и желтым болотом до городовые межи… дикова поля на 25 четей» в каждом из трех полей, и сена около пашни на 65 десятин. В двадцатых годах XVII столетия за Иваном Жуковым «под Тетюшами» значится уже «починок на Желтом болоте»[123]. Таким образом утилизуется под городом земля, мало пригодная для поселения, вследствие умножившегося населения и сравнительно большей безопасности, которою по всей вероятности, пользовалось население подгородных земель в этих окраинных местах.
В селе Федоровском Тетюшского уезда вместе с тянувшими к нему русскими и инородческими починками мы встречаемся с значительными перелогами и зарослями, не смотря на то, что пришлое население, по-видимому, селится здесь впервые и с энергию занимается земледелием. Это обстоятельство, в соединении с постоянно прибывающим контингентом новых переселенцев, которые, поступивши в вотчину, стремились обыкновенно обратиться поскорее к исконному и привычному своему занятию зеяледлием, должно было, по-видимому, исключить возможность существования в здешних местах зарослей и перелогов. Но несомненность существования в Тетюшском уезде подобных явлений заставляет нас усомниться в том, чтоб появляющиеся в XVII столетии переселенцы были здесь первыми насельниками, которые обрабатывали впервые почву. По всей вероятности, и прежде здесь существовали поселения, жители которых занимались земледелием; но потом эти поселки исчезли, а нивы их заросли лесом; и стали один из них зарослями, а другие перелогами. Аналогические этому явления в Тетюшском уезде, о которых будем говорить впоследствии, отчасти могут подкрепить высказанное здесь мнение.
Благоприятные условия для земледелия, о которых речь была выше, искони существовали и могли к себе привлекать переселенцев из верхового Поволжья и других мест. Но рядом с благодатною почвою и богатыми угодьями поселенцев в этих, уже совершенно окраинных местах, искони же встречался с кочевыми обитателями соседних степей, которые всегда стремились поживиться плодами трудов окраинного населения. Русское правительство после присоединения этих земель обратило свое внимание на это обстоятельство. Сторожи, учрежденные в здешних местах для наблюдения за появлением неприятеля в степи, а потом засека, устроенная в лесу, были правительственными мерами для защиты населения здешней окраины. Вековой лес, тянувшийся на большое пространство, примыкая одной стороной к реке Свияге, и сам по себе мог служить некоторой защитой против конного неприятеля; но правительство распорядилось еще устроить в нем засеку, к которой окрестные жителя обязаны были в XVII столетии высылать с 10 дворов по человеку «с пищалями, с саблями и со всяким боем»[124]. Но само собою понятно, что рядом с мерами безопасности, которые предпринимались правительством в здешних местах должно было умножиться население и его благосостояние долженствовало увеличиваться; с этим вместе возрастала приманка и должна была разгораться хищность обитателя степи, который выжидал лишь наступления благопритного для него времени и обстоятельств. Мы видели уже, как кочевники старались воспользоваться, смутным временем для своих целей и как они стремились вместе с Заруцким поддержать и продлить на Руси междуцарствие, столь для них выгодное. Кроме того, вследствие умножения в Тетюшском уезде земледельческого населения, в нем должен был уменьшиться лес, задерживавший собой кочевого неприятеля во время его вторжения[125]. Действительно, старый черный Тетюшский лес с засекою, тянувшийся прежде на 10 верст в длину и на 8 поперек, в конце сороковых годов простирался лишь на 6 верст в длину и на три поперек[126]. При таких условиях старые меры должны были стать менее действительны для окраинного населения Тетюшского уезда. Отдельные факты, встречаемые лишь в памятниках сороковых годов, но совершившиеся, по всей вероятности, раньше, подтверждают только что высказанное. Нам уже известно[127], что в конце XVI столетия на юге от Тетюш появился пустынный монастырь, которому пожалована была «пониже монастыря на речке Черемше пустошь, Атары», — при чем прибавлено: «и черному священнику Ионе и старцу Нилу с братьею на той пустоши пашня пахати и сено косити и всякими угодьи владети»[128]. А в конце сороковых годов XVII столетия в писцовой книге написано: «Покровского монастыря, что в городе Тетюшех… что наперед сего была пустыня в Нижних Тетюшах, на Тетюшской же стороне, вниз реки Волги на берегу… реки Волги пустошь что была того монастыря деревня Атары под горами и под старым Тетюшским лесом на речке на Черемше… а на той пустоши старые селища, а по сказке того монастыря крестьяне были деревни — монастырской и крестьянские дворы, и те дворы от войны запустели… и пашенные земли перелогом и лесом поросли»[129]. Вследствие такого положения дел на здешней окраине, мы в сороковых годах XVII столетия уже встречаемся с новыми мерами со сторона правительства, назначенными для защиты окраинного населения[130]. С левой стороны Свияги на речке Карле, которая текла в пределах Свияжского уезда, основана была слобода, состоявшая из «полковых казаков», числом около 200 человек; назначение этих служилых людей, поселенных в слободе, вероятно, состояло в охранении и защите окраинного населения; за свою службу они получили по тогдашнему обыкновению пахоту и другие угодья в достаточном количестве. Своими прозвищами Карлинские полковые казаки свидетельствуют о своем сбродном характере, при чем главный контингент их представило Поволжье[131]. С правой стороны р. Свияги, на притоке ее около Тетюшской засеки, построен острожек, который от речки Килни, у которой стоял, получил название Карлинского острожка; «поставлен» он был здесь собственно «для приходу воинских людей», т. е. для защиты окраины от неприятельского вторжения[132].
Трудно сказать, на сколько последние меры в соединении с прежними доставляли надежную защиту окраинному населению правой стороны Поволжья. Но если принять во внимание отрывочность и даже некоторую случайность таких мер, как основание в одном месте казачьей слободы, а в другом постройку острожка; если вспомнить, что засеку охраняли крестьяне и бобыли, о которых их землевладельцы свидетельствуют правительству, что они «люди пахотные, а не служилые, и им-де то дело (охранение и защита засеки) не за обычай»[133], — если, говорю, принять все это во внимание, то нельзя не усомниться в действительности таких мер для защиты пограничного населения. Ненадежность подобных мер в сороковых годах XVII столетия должна была стать ясна и для самого правительства, потому что на окраине же, но только в другом месте, оно получило возможность оценить в это время действительность иной меры для защиты пограничного населения от вторжений кочевников.
В 1636 году московское правительство распорядилось для защиты Рязанских, Шацких и мещерских окраинных мест от «воинских людей» поставить в поле город, которым бы можно было в этих местах «войну от Татар отнять». Вследствие этого «на лесном Воронеже поставлен город Козлов», в котором были «устроены стрельцы и казаки и всякие жилецкие люди»; «да от Козлова же в Шацкой же стороне… на 12 верст учинен земляной вал, а по тому земляному валу поставлены три городки земляные с башнями… да в том же году для береженья от Крымских и от Ногайских людей… на поле на р. Цне поставлен город Тамбов, а в нем устроены всякие служилые люди; да от Тамбова к Козлову городу к земляному валу учинены надолбы; за Шацким же от поля на реке на Ломове поставлены два города Ломовы — Верхней и Нижней… и теми новыми, городы и крепостьми в Ряжских, Рязанских и в Шатцких во всех местах татарская война от приходов укреплена. Затем говорится о попытке неприятеля в 1637 году вторгнуться внутрь России; но воеводы, сказано, из этих городков не пропустили неприятеля, почему, по примеру уже выстроенных городков, правительство намерено построить подобные же укрепления и в других местах на юге и юго-востоке, «чтобы теми городами и острогами от крымских, от ногайских и от азовских людей… во всех украинских городах войну отнять»[134]. Быть может, в Москве уже в это время зародилась мысль о постройке укрепленной черты для защиты правой стороны Поволжья, — мысль осуществившаяся лишь чрез 10 лет в виде Симбирской черты. Делаю это предположение потому, что правительство, по-видимому, теперь уже убедилось в более серьезной действительности этой, хотя и дорого стоящей, меры, сравнительно с прежде практиковавшимися.
Православие в Поволжье: история Казанской, Симбирской и Уфимской губерний
Во всяком случае несомненно, что лишь в 1648 году открылись работы, по сооружению укрепленной Симбирской черты, получившей свое наименование от вновь построенного города у реки Волги, от которого черта это непосредственно зачиналась; город же свое название наследовал от живописного урочища, на котором он был построен, где, как предполагают некоторые, и прежде находилось болгарское или татарское поселение с тем же названием[135]. Выстроен был город Симбирск по приказу правительства боярином и оружейничим Богданом Матвеевичем Хитрово с товарищи. Для постройки города и укреплений, примыкавших к нему, вызваны были «посошные люди низовых городов, с русских — с 5 дворов, а с ясашных — с 3 дворов по человеку»[136].
Укреплен был город Симбирск по всем правилам военного искусства того времени. Кремль, главнейшая его часть, занимал самое возвышенное место; за ним следовал «острог», заключавший в себе посады и обведенный рвом и тыном. От нового города начиналась укрепленная черта, которая была ведена в юго-западном направлении. Черта состояла из непрерывного вала со рвом, увенчанным деревянным тыном. В лесных местах вал прерывался засекою, устроенною через весь лес, а в других местах особыми укреплениями, которые назывались острогами и острожками, со стенами и рвами вокруг и с башнями по углам и в середине стен. Всех острогов от Симбирска до Инсара позднее было восемь[137]. Симбирская черта с укреплениями строилась в продолжение шести лет, — «работных людей у валового острожного дела было до 1654 года во всякое лето по 3326 и по 4898 человек»[138]. Последнее из значительных укреплений, которым Симбирская черта заканчивалась на юго-западе, был Инсарский острог; впрочем укрепленная черта продолжалась и за Инсаром в юго-западном направлении и примыкала к Нижне-Ломовской черте, которая уже входила в состав другой укрепленной черты, упомянутой выше[139]. Работы на черте открылись одновременно в разных местах.
Мы знаем, например, что, кроме города Симбирска, в 1648 году построен был и город острог Инсар с частью своей черты, которая упоминается в этом же году[140]. Как для построения города Симбирска, острогов и острожков на черте, так и для заселения этих укреплений воинскими людьми. Московское правительство обращалось прежде всего к ближайшим местам и затем уже к более далеким от черты. Так, нам известно, что все население большого села Федоровского, вместе с жителями некоторых поселений, тянувших к этому селу, находившемуся недалеко от Тетюшской засеки, переведено было на; Симбирскую черту[141]. Все военное население Килнинского острожка вместе с полковыми казаками Карлинской слободы переселено было также на Симбирскую черту[142]. Для заселения города Инсара взято было в 1647 году 300 служб[143] из ближайшего к нему города Темникова; в то же время «построено» было столько же служб под названием казаков до Инсарской черты в засечных крепостях и слободах. Для этого взяты были люди не только из окрестных селений города Темникова, но и из окрестностей самого Инсара. «Некоторые селения были даже сполна перевезены на Инсарскую черту, где на новых метах жители их устроены была дворами и наделены пашней и другими угодьями с обязанностями служилых людей. Причина такого перемещения целых селений заключалась, как говорится в актах, в том, что они беспрерывно разорялись Ногайцами… Внутренняя сторона за Инсарскою чертою получила название Русской и была причислена вместе с самим городом Инсаром к Руси, а сторона, оставшаяся вне черты, стала называться Ногайское Крымской или степной»[144]. В слободах и острожках на черте для надобности службы водворялись из ближайших и отдаленных мест безразлично как русские, так и инородцы.
Так, по словам одной грамоты, «как построен город Корсун и Корсунская черта, и в то время переведены в Корсун из Алаторского уезда станишные мурзы для вестей от приходу воинских людей», при чем десяти из них впоследствии было поручено «быть в Корсуне в дозорщиках»[145], затем на черту около Инсара переведена Мордва с тяглых жеребьев из разных селений Темниковского уезда и приверстана в казачью службу за городом Инсаром в направлении к Нижнему Ломову; с Крымской стороны из-за валу тоже переведена была Мордва на черту и поселена выше Инсара в направлении к Саранску[146]. Кроме того, нам известно что некоторые Татары из деревень Свияжского уезда переведены были в это время «в государеву конную службу по городу Симбирску в слободу Елховку на вечное житье»[147]. Из Тетюш по указу государя переведены были в 1649 году 50 человек Днепровских казаков вместе с их атаманом «в новый Симбирский город на вечное житье»[148].
В том же году из Лаишева[149] переведено было 40 человек конных казаков в Симбирский уезд в слободу Лебяжью[150]. Наконец есть известие, что из города Арска [151] в 1649 году переведены были по указу государя в конные казаки 50 человек на Симбирскую черту в Юшанск [152], вблизи которого они основали Арскую слободу[153]. Но русское правительство половины XVII века сооружая Симбирскую черту для защиты своего окраинного населения, имело большую нужду в людях для заселения воздвигаемой черты; при недостатке таковых в своих городах и в дворцовых имениях оно без стеснения брало людей с частных земель и водворяло их на черте. Так, мы знаем, что 57 дворов бобылей были взяты в 1648 г. у Спасского монастыря и переведены «с монастырских выгонных земель в Воронцовскую и в Таганскую и в иные слободы, в тягло и в посаде»; гораздо позднее (в конце XVII столетия) и в другое уже царствование был вознагражден Спасский монастырь за материальный ущерб, причиненный ему этим отнятием[154]. Все люди, выселяемые в города, остроги, острожки и слободы по Симбирской черте как и Инсарское, вероятно, получали деньги на дворовое строение; кроме того, им всем на новом месте, «отмерено на пашню земли и сенные покосы и всякие угодья», смотря по званию, которым обладал тот или другой из них[155]; при этом земля отмеривалась не только наличным членам общины, но иногда отводилась также «на прибавочных людей», т, е. тем, которые еще должны будут прибыть впоследствии.[156] Пахотная земля и угодья отводились не всегда близко черты, а иногда довольно далеко, так что, например, Корсунские казаки впоследствии жалуются правительству, что «они за дальними полями лошадей перемучили и оскудали; чтоб их из Корсуни на те их отводные поля выпустить и дворами дозволить построиться на речке Потьме»[157].
Вследствие отдаленности пахотных земель от места жительства служилых людей, они иногда совершенно отказывались пользоваться отведенною землею, — обстоятельство бывавшее поводом к появлению на подобной земле нового поселения. Так именно случилось с другою группою казаков, водворенных в городе Корсуне строителем его, воеводою Борисом Приклонским. Он отвел Корсунским казакам, пятидесятнику Ортюшке Тарасову с товарищи, на пашню земли и сенных покосов в десяти верстах от города, на реке Вердивасской. По словам грамоты, «Корсунские казаки с того Борисова отвода на той земле пашни не пахали и лежала впусте многое время». Впоследствии, когда воеводою в Корсуне был Савелий Скрипицын, то он утилизировал эту землю, «прибрав от отцов детей, от братья братьев и от дядей племянникова и на той казачьей земли построил вновь Вердивасскую слободу и на пашню земли и сеенные покосы отвел»[158]. Вал и засечная крепости должны были не только впоследствии, но и вначале охраняться караульными, расставленными по близости друг от друга («сторожи частые»). Для таких караулов назначалось потребное число служилых людей из русских или же инородцев, получавших здесь землю, которым исключительно вменялась в обязанность эта служба: они отправляли ее, переменяясь между собою на заранее указанных им местах [159]. Назначение вновь построенной Симбирской черты, состоявшей из вала со рвом, засек, острожков и острогов, тоже, по всей вероятности, с самого начала состояло в наблюдении городских и острожных воевод на черте за тем, «чтоб воинские люди к Симбирску и к… Симбирской черте на русские и на мордовские деревни безвестно не пришли и дурна какого не учинили и уездных людей не повоевали и не побили и в полон не поймали» [160].
Сверх того, в местах степных по черт учреждены были подъезды, станы и сторожи. «В подъезд посылались служилые люди из города за приписанную к нему черту, в степь, для «проведывания вестей про неприятельских воинских людей». Иногда отправляема была с тою же целью станица, т. е. несколько человек вместе. Место, где она обыкновенно останавливались для собирания сведений, называлось станом, или также станицей, отчего и самые служилые люди назывались станичниками. Напротив, сторожи были такие пункты иди возвышенные места где постоянно находились сторожа, наблюдавшие за всем, что происходило в степи. Известно, что такие сторожи были расставлены не в дальнем расстоянии один от другого, так что вести о неприятелях передавались в город чрезвычайно скоро посредством извещения ими друг друга, а ближайшим к городу сторожем самого городского начальства. Такие вести… сообщались тотчас в другие города, в которые назначено было правительством. Подобные сообщения производились через вестовщиков, нарочно для того приставленных» [161].
Православие в Поволжье: история Казанской, Симбирской и Уфимской губерний