На фото — члены одной из военных интербригад, созданных под руководством Коминтерна
Сергей Синенко
В кинофильме «Чапаев» комиссар Дмитрий Фурманов спрашивает Василия Ивановича: «Вы за какой Интернационал, за Первый, за Второй или за Третий?» А Василий Иванович, хитро прищурившись, отвечает на вопрос вопросом: «А Ленин за какой?» — «За Третий». — «Ну и я за Третий!» В советское время у большинства представления о 3-м Интернационале такими приблизительно и были: Ленин — его основатель, вся мировая буржуазия его боится, а для краткости его называют «Коминтерн».
70 лет назад, в годы Великой Отечественной войны, в Уфе находился центр 3-го Интернационала, все основные его учреждения. Скажете: «Ну, это история». Да, но история учит многому. Например, тому, чтобы второй раз не наступать на те же грабли…
У КРОВАВОЙ МЕЖИ
Эвакуация Коминтерна из Москвы в Уфу началась 22 октября 1941 года. Несколько секретарей ИККИ отправились в Куйбышев, где к этому времени уже находилось советское правительство, остальные сотрудники выехали в Уфу специальным поездом. Авангард немецких войск находился в эти дни в нескольких километрах от единственной железнодорожной линии на Южный Урал. Поезд Коминтерна проехал опасную зону ночью с потушенными огнями.
Наверное, в Ноевом ковчеге было свободней. Состав вез международных политических кочевников и напоминал цыганский табор и китайский базар одновременно: пакеты и чемоданы повсюду, люди, сидящие в проходе между сиденьями, кричащие дети — кричащие на французском, итальянском, испанском, английском и венгерском языках.
В Уфе режим секретности продержался недолго. В пединституте неожиданно появилась студентка Марина Готвальд, которая тут же рассказала, что она дочь лидера компартии Чехословакии Клемента Готвальда. Знаменитую испанскую коммунистку Долорес Ибаррури горожане знали по кинохроникам и фотографиям в газетах.
Сохранившиеся данные наружного наблюдения позволяют представить такую картину: уфимцы восторженными криками приветствуют Ибаррури с противоположной стороны улицы, гордая испанка отвечает им холодно-вежливым полупоклоном. Скоро весь город знал: в гостинице «Башкирия» и соседних домах поселились зарубежные разведчики и революционеры.
С октября 1941-го по май 1943 года Исполком 3-го Интернационала занимал здание Дома пионеров на углу улиц Ленина и Революционной. Здесь работали Георгий Димитров, Пальмиро Тольятти, Вильгельм Пик, Долорес Ибаррури, Клемент Готвальд, Морис Торез, Вальтер Ульбрихт, руководители других зарубежных компартий.
В Доме связи размещалась радиостанция Коминтерна, оттуда вели передачи на европейские страны, а также сеансы радиосвязи с иностранными компартиями, находившимися в подполье. Руководители и сотрудники ИККИ публиковали статьи в журнале «Коммунистический Интернационал», который печатался в уфимской типографии «Октябрьский натиск».
В районе села Кушнаренково располагалась секретная школа Коминтерна, где готовили разведчиков и радистов всех национальностей для заброски в страны Европы, Азии и Америки. Эту школу часто посещали Г. Димитров, Д. Ибаррури и В. Пик, читали там лекции, проводили беседы с курсантами. В Башкирию в годы войны были эвакуированы несколько детских домов для сирот, детей расстрелянных испанских коммунистов, поддержку и покровительство которым оказывал 3-й Интернационал (см. очерк Сергея Синенко «Дети, бегущие от грозы»).
НЕИЗВЕСТНЫЕ ДЕТАЛИ
Французы и итальянцы больше всего сетовали на отсутствие привычной пищи и комфорта — по приезде в Уфу десять человек оказались в одном номере гостиницы «Башкирия». Парижские и марсельские журналисты, испанский революционный стратег Кастро и итальянские коммунисты за неимением кроватей и матрацев спали на полу.
Окно номера выходило во двор, куда каждый день приходили русские военные, чтобы выпить водки. Пили ее, что особенно поражало французов, прямо из горлышка, затем начинали похлопывать друг друга по плечам и обниматься.
Сразу же после вселения постояльцами было написано обращение к Пальмиро Тольятти с просьбой прислать кровати. Однако Тольятти отличался презрением к комфорту и переносил это на других: имел привычку заниматься своими товарищами в последнюю очередь, в отличие от немцев и чехов, которые сначала заботились о своих.
Имея возможность пользоваться специальным буфетом для местных партийных руководителей, Тольятти ограничивал себя кислым молоком и хлебом, а по утрам пил напиток из зеленых недозрелых зерен кофе, которые сам жарил на сковородке.
Итальянский лидер выдвинул теорию, касающуюся непосредственно итальянцев. Он говорил: прежде чем пользоваться привилегиями, надо сначала разгромить Муссолини. Это касалось, с его точки зрения, и места в гостинице, и спецпайка, и всех других преимуществ, которые местные власти были готовы предоставить. «Сначала победа над Муссолини, потом матрац!»
Журналистка Розина Жилло с утра кипятила воду и разносила ее в кувшинах по номерам, чтобы мужчины смогли приготовить чай, или поджаривала ломтики хлеба в большом котле. В полдень коминтерновцы отправлялись в столовую Совнаркома на Советской площади за тарелкой горячего супа, а если опаздывали, и первое блюдо заканчивалось, получали вместо него пирожки с капустой или сливами.
Роскошными считались дни, когда в Доме связи распределяли рыбные консервы и хлеб из ржи, рисовой муки и морской травы. Когда ледоколы проложили путь по Белой, и в город доставили картофель, многие вызвались разгружать на пристани мешки с картошкой. Одна картофелина, сваренная в воде, — уже деликатес. Но где взять хлеб и соль? Морис Торез, имевший доступ в спецбуфеты, иногда снабжал белым хлебом.
Торез был полной противоположностью Тольятти. Чтобы пройти к Торезу, нужно было два раза предъявить пропуск, затем хмурый сержант с автоматом наперевес провожал до самого порога. Морис каждый раз встречал гостей с радостью, эти визиты давали ему возможность поговорить и поспорить. Торез приглашал за стол, где стоял пеклеванный хлеб с маслом и луком. Чай пили, посасывая кислые конфеты. На столе секретаря французской компартии появлялись масло, сахар, молоко и водка, а иногда и крабы.
УРОКИ ПОЛИТГРАМОТЫ
В Уфе Интернационал представлял собой мощную машину антифашистской пропаганды. Георгий Димитров и Дмитрий Мануильский курсировали между Москвой и Куйбышевом, в Уфе бывая наездами. Работой редакций, а по существу всей радиостанцией Коминтерна руководил Пальмиро Тольятти. «Уфа на время стала Москвой», — говорил французский журналист Депюи. Действительно, передачи из Уфы велись на восемнадцати языках из студий, находившихся на пятом этаже Дома связи. Между ними следовали информационные сообщения на русском, начинавшиеся словами: «Говорит Москва!»
Утренняя работа радиостанции начиналась с прослушивания иностранных радиопередач, с чтения телеграмм, газет и журналов. Ежедневно в девять часов утра редакция собиралась под председательством Тольятти, затем сотрудники готовили тексты будущих выступлений, а около пяти вечера тексты в распечатанном виде подавались Тольятти для окончательного утверждения.
Студии были загружены работой до предела — шли передачи Коминтерна, местного радио, передавались радиограммами материалы для республиканских и районных газет. Действовал жесткий график: как только один диктор заканчивал передачу, студию тут же занимал другой. Особенно напряженными были вечерние и ночные часы.
Закончив передовицу, Тольятти обычно оставлял кабинет и приходил поболтать в комнату редакции. Он погружался в старый диван со сломанными пружинами, чтобы выкурить трубку, в эти моменты становился разговорчивей и, покуривая, отпускал шпильки. К примеру: «Читал сегодня твою статью, знаешь — не очень, будто покрыта ржавчиной». Или же брался за паникеров: «На днях видели немецкие танки на Белой… надо бы пойти их остановить».
Было интересно слушать Тольятти, когда он пускался в рассуждения на исторические темы. К примеру, рассказал историю о знаменитых обжорах Франции, в чревоугодии увидев истоки кризиса французской национальной идеи. «Они потребляют слишком много деликатесов и прекрасных вин для того, чтобы иметь смелость рисковать своей шкурой. Если бы французы ели хуже, они остановили бы немцев, как это было в 1914 году под Верденом. Слишком много едят французы, чтобы быть годными к сражению!»
Так он развлекался, но одновременно открывал страшную правду о тех, кто не захотел «сражаться под Данцигом», не попытался «спасти Прагу», а о французских политических идеях говорил как о призывах к трусости — легкой жизни без забот, где господствует похоть, выпивка, вкусная еда и отрыжка. Повсюду отсутствие дисциплины, а результат — немцы в Париже. Слова Тольятти давали пишу для размышлений, особенно в свете последних советских побед, таких как разгром немцев под Сталинградом. «Советские люди не принимали ванну каждое утро, как француз Вейганд, — говорил Тольятти, — они голодали, но сражались как львы и остановили захватчика!»
Сотрудники всех редакций встречались в аппаратной — сюда приходили греться. В зимние месяцы здание Дома связи отапливалось плохо, в студиях было прохладно. Чтобы аппаратура работала нормально, разрешили использовать электроподогрев (это при том, что целые районы Уфы в 1941-1942 годах от электричества были отключены). Посреди аппаратной возвышался «козел» — большая асбестовая труба с обмоткой. Ведущие передач собирались здесь задолго до выхода в эфир. Сидя на паркетном полу около печки, беседовали и обсуждали материалы, пекли картошку.
У теплой печки собирался весь мировой интернационал. В этой компании отсутствовали только сотрудники скандинавских редакций. Они появлялись в аппаратной редко и непременно в пальто с высоко поднятыми воротниками, высокомерно кивали всем головой, сразу шли в студию, а потом так же важно и чинно ее покидали.
Один из русских работников аппаратной, Андрей Киселев, поинтересовался как-то у испанца Санчеса, почему они так себя ведут. Тот пожал плечами и ответил, что, видимо, такой уж у них национальный характер. «Вот посмотри на этого француза, — продолжал Санчес, кивая на журналиста Депюи, экспансивного, подвижного как ртуть, не знающего ни одного русского слова и, тем не менее, вступающего в разговор с любым русским. — Это типичный француз. Почему? Они всегда немного выпивши, немного «на взводе», но пьют немного, не так, как вы…»
Приход этого Депюи был слышен с пятого этажа, когда он только подходил к охраннику на первом и вступал с ним в бурные споры. Вниз он спускался обычно не по лестнице, а, как мальчишка, съезжая по перилам…
На радиостанции постоянно бывала жена полковника Людвига Свободы, будущего руководителя Чехословакии, который в то время находился на фронте. Она просматривала материалы передач на чешском языке, а затем скромно вязала носки в углу. «Что слышно о муже?» — «Ничего, абсолютно ничего, уже нет сил волноваться», — говорила она на хорошем русском языке, почти без акцента.
Другой чех, диктор Котятко, говорил со страшным акцентом и утверждал, что именно потому, что русский и чешский языки близки, чехам говорить правильно по-русски совершенно невозможно, так как язык непременно «съезжает» на чешское произношение. Он был не единственным, у кого «съезжало». Некоторые из выступавших в студии говорили по-русски с таким акцентом, что понять их было почти невозможно.
Однажды перед началом передачи в аппаратную вбежал испанец Санчес и сказал: «Я открываю микрофон, потом вы хим…» — «Какой «хим»?» — «Хим!!!» Передача должна была уже идти в эфире, когда смысл его слов стал понятен, — после объявления нужно поставить пластинку с испанским гимном…
Из аппаратной забавно было смотреть на выступающих — некоторые вели себя весьма экспансивно. К примеру, ведущий болгарских передач, усаживаясь перед микрофоном, непременно расстегивал пиджак, рубашку и, пока говорил, все время отчаянно скреб волосатую грудь. После передачи он церемонно застегивался и уходил как ни в чем не бывало.
Русские работники радиостанции как-то спросили Клемента Готвальда, есть ли реальный эффект от передач, которые ведутся радиостанцией. «О, очень большой. Подпольные сотрудники постоянно нас информируют об эффективности и подбрасывают новые сюжеты».
Из Германии сообщали, что особенно большой успех имеет прием пропаганды, который больше походил на радиохулиганство. Использовался он во время выступлений по радио Адольфа Гитлера. Узнав заранее о готовящемся выступлении фюрера, самый мощный передатчик настраивали на частоту, по которой немецкое радио транслировало его речь.
Немецкий сотрудник радио Коминтерна надевал наушники и внимательно слушал выступление, а как только между предложениями возникала пауза, нажатием кнопки включался уфимский передатчик и в эфир уходили издевательские и оскорбительные реплики. К примеру, звучал громкий неприличный звук, а затем голос Гитлера: «Извините, вчера обожрался сосисок с пивом…» После этого передатчик отключался до следующей паузы и признания: «Боюсь, начнется понос». И т.п.
Замечания радиохулигана слышала вся Германия, психологический эффект был исключительным, а сделать немцы, как ни старались, ничего не могли.
Каждую пятницу в полдень в эфир выходила популярная передача «Голос домохозяйки». Сценарий с воодушевлением писала Елена Роботти, а читала София Марабини. На Радио-Милано-Либерта была рубрика, посвященная фронтовикам, которую вел Онофрио. Случалось, факты выдумывали (откуда ж их взять?), но всегда следовали при этом политической логике, по которой происходят события.
Популярной была рубрика Джулио Жаретти «Это неправда», представлявшая собой сжатые опровержения сообщений фашистской пропаганды. Самым большим фантазером считался Андреа Марабини. Он был серьезен, если говорил о выращивании пшеницы, об уходе за виноградниками или о прививках на скотном дворе, — в этом сказывалась его крестьянская психология.
Марабини постоянно выдумывал сюжеты о партизанских акциях в долине реки По, и в редакции его не раз спрашивали, на каком же из уфимских перекрестков он мог о них услышать. Однако время от времени в редакции с удивлением узнавали, что партизанские акции, почти такие же, какие выдумал Марабини, действительно происходили, поэтому, в конце концов, сложилось представление, что выдумки Марабини не так уж и далеки от истины, а, главное, они помогают бороться с противником.
Французским вещанием руководил Морис Торез, среди его сотрудников были знаменитые писатели и философы Артур Раметт, Жан-Ришар Блок и Жермен Фортэн. Некоторые из журналистов, такие как Артур Раметт, писали статьи и читали их по микрофону, другие же их только писали, а читали их профессиональные дикторы — яркая блондинка француженка Эмилио Флорина или рыжая полька Ольга Ользанская с пронзительным голосом ребенка, растущего слишком быстро. Для подготовки религиозных передач использовались записи Радио Ватикана.
ПОЧЕМУ ИНТЕРНАЦИОНАЛ БЫЛ РАСПУЩЕН?
…Сообщение в «Правде» о самороспуске Коминтерна 15 мая 1943 года всех потрясло. Целые дни на радиостанции говорили теперь об одном и том же.
Предполагали, что руководителей Интернационала толкнуло на самороспуск желание выбить из рук их политических противников главный аргумент — каждая из партий работает по указке Москвы. На самом деле все члены Коминтерна страдали от этого аргумента, который задевал и руководителей, и рядовых сотрудников.
Но был еще один, малоизвестный, но очень важный аспект проблемы. На протяжении многих месяцев американский президент Рузвельт добивался от Сталина залога для создания объединенной коалиции союзников. Его главный довод заключался в том, что американский народ не поймет подписания пакта о нерушимой дружбе с нацией, которая оказывает гостеприимство такому центру подрывной деятельности, каким в его глазах являлся Интернационал. Рузвельта в этом горячо поддерживал Черчилль.
За помощь союзников Сталину пришлось заплатить требуемую цену. На собрании в Куйбышеве именно американская делегация инициировала уже подготовленный политически роспуск Интернационала. Ходатайство американцев было принято после доклада Георгия Димитрова и короткой речи Дмитрия Мануильского. С этого момента грозная сила перестала существовать. Мировым братством нам пришлось расплатиться за поставки из Европы и Америки по ленд-лизу…
ОКОНЧАТЕЛЬНО ЛИ УМЕРЛИ ИДЕИ ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМА?
Идеи интернационализма… Мы растрачивали их постепенно, десятилетиями. Но особенно, когда затрещал Советский Союз. Поползли, как на льдине, разломы. Люди бежали от краев к центру, а трещало-то, оказалось, всюду. Прежде единое пространство оказалось рассечено трещинами границ на страны, но на этом деление не прекратилось, трещины поползли между национальностями, племена и родами, землячествами, аймаками и улусами. В те годы совсем забыли о человеческом братстве, на первый план выдвинув оценку по принципу «свой — чужой». Всем хотелось знать, кто виноват. Связь между словами и выстрелами еще слабо улавливали.
Силовые поля, направлявшие нашу страну к упадку, сплетались на наших глазах. Жители городов объявляли себя не открытыми, как во всем мире, а закрытыми городами. В те годы идеалом стал не вольный город Гамбург, а закрытый Томск-16 или Челябинск-40. Везде из очередей гнали «чужих» и аплодисментами встречали действия «своих» по сооружению кордонов и шлагбаумов.
«У всех кровь красная», — так иногда уголовные говорят, и в этом они точно правы. Деление по национальному признаку отражает особенности догосударственного мышления. Оно не соответствует ни российскому духу, ни российским традициям. Страна нашла силы и умение сопротивляться распаду, но вся Россия оказалась перегорожена заборами, остатки которых до сих пор приходится разбирать. А где-то под украинскую суматоху пытаются воздвигнуть новые (Татарстан, Башкортостан), Москва же опять то ли ничегошеньки не видит, то ли отодвигает «на потом». Как всегда, «на потом»…
Между тем опять зазвучало полузабытое и вроде бы набившее оскомину слово «интернационализм». Оказалось, очень многие по нему соскучились. Более того, некоторым не хватает его — как воздуха. Все последние десятилетия мы жили в запущенной квартире, освещенной тусклым светом из небольшого оконца. Но военный конфликт на Украине, на границе, а фактически на нашей исторической территории, включил электрический свет. И стало не по себе: как жили все это время? Ведь недавно еще потешались над простенькой песенкой «Мой адрес — Советский Союз», считая, что каждый должен любить только свой дом, только свой народ, а идеи интернационализма и братства людей — «пройденный этап».
Чего опасаются более всего противники России? Интеграции. Того, что Россия и страны Востока восстановят былую дружбу. Того, что затихнут распри, и народ России объединится в могучий кулак. Да, Западу с такой Россией трудно разговаривать. Легче общаться с Россией, мучающейся процессами дезинтеграции и потому покорно-послушной. Американскому долларовому богу нужен всеобщий раздор, ему нужна всеобщая Сирия. Только тогда можно легко делить и распоряжаться. А страна, где люди объединены, — это совсем другая страна…
Как воздух нам нужен сегодня 4-й Интернационал, российский — единство народов страны перед лицом реальных военных угроз. Но сегодня, если такое единство и существует, то исключительно как боевое братство, армейское товарищество (а где еще интернационализм проявляет себя так зримо и массово?). Но такому братству противостоят многочисленные механизмы дезинтеграции. И не надо каждый раз кивать на Запад. Важнейшие дезинтеграторы — внутренние. Самые ключевые — национальный, религиозный и политический.
Идея братства людей — вечная и абсолютная. Но такая же давняя идея — разделяй и властвуй, и работает она на всех уровнях. Сегодня видим: вторая пересиливает первую. Что должно с нами произойти? Какая встряска, чтобы мы вернулись к идее Интернационала?! У всех кровь красная… Но неужели мы сегодня настолько разобщены, что связать нас заново может только кровь и война?
