Публикую одну из последних работ исследователя русской культуры профессора филологии Веры Сергеевны Синенко (1923-2007), посвященной изучению русской философской мысли рубежа XIX — XX веков.
В обыденном сознании нашей интеллигенции славянофильство традиционно связывается с национализмом. Термин «славянофильство» не передает сложности и протяженности явления. Розанов считал его узким, просто обозначающим: «Я сам себя люблю». Но само явление как форму национального сознания считал домашним вопросом, помогающим понять, что мы и что такое Россия. Розанов видел исчерпанность явления, устарелость идеалов славянофилов, романтизм этого направления русской общественной мысли. Он не мог не учитывать критического отношения к славянофилам Достоевского, который не производил себя от них.
Почти все мыслители конца XIX века славянофильскую утопию о совершенном строе России связывали с ее историческим прошлым. Но в целом большинство из них славянофильскую историческую концепцию считали ошибочной.
Вера Сергеевна Синенко (1923 — 2007)
Н.А. Бердяев в статье 1922 года «Предсмертные мысли Фауста» называл «русское восточничество, русское славянофильство» «лишь прикрытой борьбой духа религиозной культуры против духа безрелигиозной цивилизации». Оргия национализма в России 1880-х годов связывается им с вырождением славянофильства в национализм самого дурного рода, хотя саму тему судеб России и ее призвания в мире считал одной из главных».
В исследованиях конца XX века мы встречаемся с разными оценками славянофильства. А.Ф. Лосев, последний из мыслителей великой плеяды, в работе «Вл. Соловьев» (1983) назвал славянофильство формой русского национализма, отдавая дань советским идеологическим стереотипам. Вл. Соловьева он не относил ни к западникам, ни к славянофилам.
Сам Вл. Соловьев в эссе «Из воспоминаний. Аксаковы» признавал свою «юношескую диссертацию» и речь на диспуте против позитивистов близкими в некоторых пунктах славянофильским воззрениям. Ориентация на них и вызвала интерес к его выступлениям со стороны Каткова, Кавелина, М. Погодина, и «последних представителей коренного славянофильства».
Вл. Соловьев сходился со славянофилами в надеждах на будущее возрождение России, которое для славянофилов было неизбежным, для него – маловероятным. Старшие славянофилы представлялись Вл. Соловьеву естественными в своих романтических надеждах.
Еще в предисловии к своей блестящей работе «Национальный вопрос в России. Выпуск первый» (1889) философ писал о «пустой претензии» славянофилов выделять Россию из общего строя европейской культуры, преднамеренно и искусственно подчеркивая ее самобытность.
Однако современники Вл. Соловьева, считавшие его наиболее универсальным философом XIX века, видели славянофильские истоки его мысли. Вл. Соловьев утверждал, что славянофильство не было поглощено национализмом, хотя постоянно «подпадало» под его влияние.
Старшие славянофилы (40–50-х годов) положили, по его мысли, «основание нашему национальному сознанию».
В статье «Поздние фазы славянофильства» (1895) Розанов учение первых славянофилов считал «нашим сознанием в себе», не имеющим общечеловеческого интереса.
Но в 1880-е годы, когда с оживлением идей национализма были востребованы мысли славянофилов, Вл. Соловьев «постепенно отходит от славянофильства», становясь его «острым критиком». Определенно высказался о славянофильстве Розанов в статье «О Достоевском», заметив, что правильно ее назвать «школой протеста психического склада русского народа против всего, что создано психическим складом романо-германских народов».
Славянофильская школа была гонимая, официально пренебрегаемая нашим темным обществом. И только в последнее время получила «в сознании лучшей части образованных кругов России свое призвание и торжество».
Общеизвестно, что характер славянофильства как явления русской жизни определяется сочетанием национального сознания с идеями православия.
Основы славянофильской теории были заложены в работах И.В. Киреевского, А.С. Хомякова, К.С. Аксакова, показавших различие западно-европейской и восточно-славянской культуры.
Главная их проблема – исторические судьбы России. Однако антизападничество их было моментом вторичным.
И.В. Киреевский, теоретик славянофильства, названный Д.И.Писаревым «русским Дон-Кихотом», в своей замечательной статье «о характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России» (1852) писал о необходимости заимствовать просвещение из Европы. М.Погодин удивлялся, что И.В.Киреевский меряет Россию на какой-то «европейский аршин».
Славянофилы были людьми европейской культуры, владевшие европейскими языками. Хотя И.В.Киреевский признавал, что Европа опередила нас в умственном развитии и наша образованность началась с подражаний Европе, но в первые века своей исторической жизни Россия была образована «не менее Европы».
В «Ответе А.С. Хомякову» он говорит о превосходстве русского типа культуры над европейским.
В рассудочности, берущей «перевес над внутренней сущностью» Киреевский видит слабость европейского просвещения. Особенность России он усматривает в полноте и чистоте выражения христианского учения, «уважении к преданию», в «цельности бытия», идущего еще от древней России.
Труды И.В.Киреевского «Девятнадцатый век», «Ответ А.С.Хомякову», «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России», «О необходимости и возможности новых начал для философии», Розанов оценивает высоко как мысли «многозначительные» и «верные». Важнейшим для Розанова как мыслителя является определение истинного и ложного у И.В. Киреевского.
Василий Васильевич Розанов
Значение теоретика славянофильства Розанов видит в том, что он первый в Европе дал нам возможность понять «чудовищные учения», вроде учения Штирнера и Ницше, о нравственной природе человека.
С негодованием цитирует Розанов «невероятные» мысли из книги М.Штирнера «Единственный и его собственность» (1845) (на русском языке вышла в 1918 г.): «Я в тебе ничего не признаю и не уважаю, ни собственника, ни бедняка, ни человека – я тебя потребляю».
Этот взгляд на отношение человека к человеку свидетельствует, по мысли Розанова, о потере «мерила ложного и истинного».
В первую очередь Розанова интересует «средство различать добро и зло». Он выделяет «болезненно направленные мысли у людей» страстных», «бурных», «странных», вроде Ницше, М. Штирнера, поскольку идеи последнего оправдывают греховных и заблуждающихся, делают человека свободным от греха. Позиция И.В. Киреевского оказывается особенно прочной, поскольку она опирается на мысли народа, на «метод оценки истинного и ложного в народе нашем», нашей истории, «в нашей древней письменности». И.В.Киреевскому важен «цельный дух».
Розанов ссылается на А. Островского и Л. Толстого в доказательство этих мыслей И.В.Киреевского. Но статью Н.Добролюбова, показавшего, что Катерина дошла до понимания лжи и зла «темного царства» «самой натурой, правдой сердца», как и Аким во «Власти тьмы» Л.Толстого.
Истина добывается людьми из народа не логикой, но сердцем.
Л.Толстой и А.Островский истину не считают продуктом «мозговой деятельности» или рассудочных понятий. По Розанову, «славянофильство все ultra-демократично, порывисто-демократично, хотя это есть барское учение не только по происхождению всех своих оснований и столпов, но также и по утонченности своей конструкции».
Но в целом…. рассмотрение взглядов Розанова на славянофильство в хронологическом плане оказывается непродуктивным, поскольку мыслитель неоднократно менял свои позиции в зависимости от исторической ситуации. То есть, необходимо учитывать и временную последовательность его работ.
Европейская культура и русские славянофилы
В начале 90-х годов в статье «Почему мы отказываемся от «наследства 60-70-х годов» (1891) и «Европейская культура и наше к ней отношение» (1891) Розанов противопоставляет людям 60-х годов их отцов, «светлую плеяду людей сороковых и пятидесятых годов, первых славянофилов и столь же благородных и идеальных первых западников».
Симпатии Розанова очевидны, как и его трезвая оценка людей этого поколения, которые, не будучи людьми дела, являлись людьми рефлексии и развитого чувства. Наследство 60–70-х годов Розанов отвергает в силу того, что истину и человека шестидесятники рассматривали как средство. Обозначаются этические ориентиры Розанова, утверждавшего от имени своих единомышленников, в сфере умственной – «любить одну истину», в сфере нравственной – «относиться ко всем равно», в человеке – «видеть человека».
И хотя Розанов выделяет некоторые журналы, вроде «Вестника Европы», наследующие некоторые идеи ранних славянофилов, заключение его определенно – славянофильства более нет, его «основатели давно сошли со сцены», исчезли их преемники. Остались обрывки некогда «стройного» учения.
В названии статьи «Поминки по славянофильству и славянофилам» (1904) содержится окончательность. Поминки следуют за состоявшимися похоронами. Делами проверяет Розанов исторические и общественные идеи славянофилов.
Статья начинается красноречивым эпизодом о смерти А.С. Хомякова от холеры. Многозначительность события обусловлена еще и тем, что именно А.С. Хомяков изобрел целебное средство от холеры и лечил всю Москву, не говоря уже о деревне. Насмешка судьбы…
Соотнося «возвышенные и благородные теории» А.С. Хомякова с жизнью, Розанов показывает, что они «не реальнее и не целебнее, чем знаменитое средство от холеры».
Логически возникает горький вывод, что огромное множество идей А.С.Хомякова, как и все так называемое «славянофильство», не дали осязаемых плодов. «Великими витиями» называет Розанов славянофилов, которые ничего не сделали для просвещения народа, хотя имели реальные возможности.
Так Н.Н. Страхов был членом ученого комитета министерства народного просвещения «в самую удушливую его пору», в 80 и 90-е годы. И ни Н.Данилевский, ни И.С. Аксаков «ничем не обмолвились против педагогического пресса, надавившего на всю Россию».
Противопоставляя им замечательных педагогов – Ушинского, Стоюнина, Н.И. Пирогова. Розанов с горечью замечает, что «из славянофильства ни единого зернышка добра или даже хотя бы «благопожелания» не вывалилось на эту часть родной нивы». В работе земства, в создании больниц, школ, дорог действовали также люди иного закала и направления».
И, наконец, – православие, «почти специальная область славянофильства», ничего не приобрело от него и «не потеряло». Современники славянофильства – Серафим Саровский и Амвросий Оптинский – едва ли принимали его близко к сердцу.
По мысли Розанова, славянофильство не вошло в реальную Россию. Дрожжи их не вызвали брожения, они были сладки, сахарны.
А добро на Руси, по Розанову, идет от «желчи, кислоты, горечи». Н.Н.Страхов горько признавал печальноые судьбы славянофильства, поскольку ни одна из его надежд не сбылась, «духовное дело России не развилось», хотя славянофильство оставалось для Н.Н.Страхова в прежнем «ореоле».
Вл. Соловьев в работе «Национальный вопрос в России» (1889) не мог не заявить, что современная Россия не осуществила идей славянофильства. Все великие идеи и претензии старшего поколения оказались неоправданными, и «наше духовное культурное бессилие» было очевидно.
В.С. Соловьев (1853 — 1900)
Однако интерес к этическим проблемам славянофилов содержится и в работе Вл. Соловьева, и в работе Розанова, несмотря на их жесткие мысли о вырождении этого явления. Константой традиционного национального сознания называется совесть, которую русский народ ставит в основу государственного строения. Об этом писал в своих работах А.С.Хомяков.
Славянофилы не учитывают права формы и закона.
Розанов обращает особое внимание на слова теоретика славянофильства о формуле как стене и ограде фарисеев, о совести как истинной арене человеческого духа.
Розанов удивляется мыслям А.С.Хомякова об отсутствии пристрастия нашей земли к «практике гражданских учреждений, установлений, последствием чего «в русской истории было не только «неразумение форм», но и «неразумение» хорошего пороха в Крымскую войну и дальнобойных ружей в минувшую турецкую, а в результате были плачи запоздалые. И какую же надо иметь «советь», чтобы и впредь советовать это же «неразумению» западных премудростей», вроде Пастеровских прививок, электрического освещения или «гражданских учреждений».
Людям нужны «и конка, и лекарь, и окружной суд», и земство…
– Розанов пишет о наивности славянофилов, которые «навевают мечты какого-то золотого века», «проповедуют какой-то пастушеский быт среди фабричного производства и удушливой канцелярии. Они возвращают к моральной анархии», когда мы живем в «имморальности», среди бытового безобразия». По мысли Розанова, «форма» тут и нужна как «бедное, слабое, ограниченное» начало, но все же начало.
Государственное «юридическое начало» несимпатично, грубо, поверхностно», но без него нельзя.
Закон и благодать, право и совесть – традиционные начала национального сознания. Они были развиты некоторыми мыслителями и в конце XX века.
Заметим, поздним отблеском этих идей является Гарвардская речь А.И. Солженицына «Расколотый мир» (1978), в которой он соотносит право и мораль. В «очерках изгнания» «Угодило зернышко промеж двух жерновов», говоря о строительстве западного общества на юридическом уровне, Солженицын ставит его «много ниже истинных нравственных мерок».
Более того, по его мнению, «это юридическое мышление имеет способность каменеть. Моральных указателей принципиально не придерживаются в политике и в общественной жизни. Понятие свободы переклонено в необуздание страстей, а значит – в сторону сил зла. Поблекло сознание ответственности человека перед Богом и обществом». Истоки всего Солженицын видит в «рационализме» эпохи Просвещения, когда человек считался центром всего существующего и не было над ним высшей силы…
Поминки по славянофилам или похороны Европы?
В разборе «Истории России» С.М. Соловьева К.С. Аксаков показал, что истинную историю России нельзя сводить к истории правительств. Государственное начало лишь «формальная сторона в истории».
В статье «О древнем быте славян и русских в особенности» К.С. Аксаков выделяет общинное начало, проникающее русскую историю как родовое. Народ не безмолвствует, а действует как «живая нравственная сила».
Около трех основоположников славянофильства группируются позднейшие – В.В.Киреевский, Ю.Самарин, Иван Аксаков, поэт Ф.Тютчев. Они сделали меньше. Они просто «оподробили», но не развили учение старших. В письме П.П.Перцову (ноябрь 1896 г.) Розанов советует «выплюнуть все славянофильство особенно в его заключительной фазе с безголовым болтуном И.С. Аксаковым во главе».
В другом письме он говорит о своем неприятии их либеральной закваски. Однако консерватизм русский без славянофилов, по его мнению, немыслим.
Для нашего исторического сознания славянофилы «положили драгоценное зерно» в новую действительность, «положили жемчужину». Но в том виде, и с теми принципами, как оно было в 40–50-е годы, явление кончилось.
Розанов не идет прямыми путями – от утверждения к отрицанию. Бывает и наоборот: после отрицания – воскрешение. У Розанова своя логика: он угадывает в нем и потенцию, то живое, что дает плоды.
При всей определенности названия статьи «Поминки по славянофильстве и славянофилам» похороны его не стали совершившимся фактом. В 1911 г. в связи с изданием М. Гершензоном двухтомника работ И.В. Киреевского В.Розанов написал статью «И.В. Киреевский и Герцен», в которой воскрешал славянофильство, если не полностью, то частично.
Путь Розанова не был строго последовательным. В разные периоды истории общественной мысли он откликался на них по-разному.
У Розанова свой неординарный путь познания истины. То, что отвергалось им в предыдущие годы как умершее, воскрешается как живое и достойное изучения. Возвращаясь к наследию славянофилов в статье «И.В.Киреевский и Герцен», он отыскивает зерна там, где раньше видел одни плевела.
Не будем определять степень справедливости его оценок творчества Герцена. Не в этом дело. Важно другое: издание полного собрания сочинений И.В. Киреевского в 2-х томах, о котором разное много думал и которого «любил уже давно», заставило оценить это сочинение как «священное писание» в нашей русской литературе». Статья написана как воображаемый разговор И.В. Киреевского с Герценом.
Розанову важны мысли Киреевского о начале мира, мышления и человека, которое коренится в «святом». В нем «лежит корень всего мира». «Святое есть полная правда», мир состоит из «настоящих вещей» и из подражания им.
Первых немного, вторых много. Розанов ставит вопрос о «лице вещей». В его статье И.В. Киреевский называет талант Герцена не настоящим, и людей, которые пойдут за ним, не настоящими людьми.
Настоящим Киреевский называет тот мир, в котором брат его, Петр Васильевич, собирал народные песни.
«Это есть мир настоящего, глухой, темный, суровый, незнаемый. Народное море, народная совесть, народная нужда, народная дума». И последняя крупица в этом народном море России сыграет свою роль.
Народная Россия полна «слез о себе, сознании своего убожества и своей немощи». В этом настоящем есть ярусы «святого», т.е. истины.
Святое в народе есть отражение святости высшего, т.е. абсолюта, Бога. И.В. Киреевский остается в Руси, остается с народом. В этом Розанов видит его силу, его настоящее. Да, «труды Киреевского вязнут в зубах… За пятьдесят лет – два издания!»
Розанов с уважением и любовью пишет об издателе М. Гершензоне, который нашел «в полузабытом, почти забытом писателе какие-то слова жизни и понимания, каких не нашел нигде еще в русской литературе».
«Киреевский был подлинно «священный писатель» и его сочинения – подлинное «священное писание» в нашей русской литературе».
Вот тут-то Розанов вспомнит и всех славянофилов: «он и за ним вся линия славянофилов (он был родоначальник их) в самом деле сочинили какое-то «священное писание» в русской литературе.» Все их творения исходят «из необыкновенно высокого настроения души, из какого-то священного ее восторга, обращенного к русской земле… Чего бы они ни касались, Европы, религии, христианства, язычества, античного мира, – везде речь их лилась золотом самого возвышенного строя мысли, самого страстного углубления в предмет, величайшей компетентности в суждениях о нем».
Герцен для Розанова легок, талантлив, но… у него нет идеи жертвы, на которой построено все великое, он для этого слишком счастлив.
Но Розанов находит общее между Киреевским и Добролюбовым. Это – мысль важнейшая в его творчестве. «Ключ и Киреевского и Добролюбова бил из глубины земли… Бил и не истощался и поил многих и многих». В Герцена ничего не вошло от Киреевского, «но в Добролюбова вошла крошечным уголком, тоненькою ниточкою душа Киреевского.
Это любовь к родной земле, к дальней околице, к деревенской песне. Розанов не мог не видеть и не писать, что фигуры их несоизмеримы, «все их идеалы – несоизмеримы, далеко, в сущности – враждебны. Но «капля крови, общая с народом» – вот что сближает их.
Вывод великолепен: «между славянофильством и радикализмом русским есть та же связь, как между часом бури и часом тишины одного и того же дня».
Так заканчивается эта необыкновенная смелая статья Розанова. В ней он идет против течения, против очевидно изжившего себя славянофильства. Он не может не признать, что это явление русской мысли принадлежит прошлому, но не может не видеть в нем здоровую и живую силу, которая сказалась в шестидесятниках.
Вот оно зерно жизни, ее потенциал, которые питают новые явления. Да, славянофильство исчерпало себя, Розанов не спорит. Но сбрасывать его со счетов рано, оно стало корневым явлением, питающим русскую культуру.
Розанова называют почвенником.
Но… У славянофилов почвой является историческая традиция, глубь народа. Почвой Н.Федорова является воскрешение прошлого. У него почва шире нации. Почва у Розанова – пол, семья, рождение новой жизни, источник жизненной силы, творческие силы мира. В.В. Зеньковский называет Федорова и Розанова – христианскими натуралистами.
В Европе Розанов увидел глубокое иссякание ее творческих сил.
Уже в конце 90-х годов Розанов заговорил о «поздних фазах славянофильства», обратившись к трудам Н.Я.Данилевского и К.Н. Леонтьева. Оценивая высоко работу Н.Я.Данилевского «Россия и Европа», в которой проанализирована теория «культурных и политических отношений славянского мира к германо-романскому», Розанов однако полагает, что теория культурно-исторических типов в ней не завершает славянофильских теорий и не есть ее высшая фаза».
Розанов считает, что Н.Я. Данилевский ничего не сделал для славянофильства «как учения об особенностях русского народа и его истории», поскольку его роль была формально-классификаторская».
У К.Н. Леонтьева Розанов ценит теорию развития. Перед ним как наставником и оригинальным мыслителем Розанов склоняет голову. И в списке славянофилов 40–50-х и 80–х годов, которые сошли со сцены, имя К.Н.Леонтьева не упомянуто. («Поминки по славянофильстве и славянофилам»).
В 1918 г. Розанов написал статью «Таинственные соотношения» и статью «С вершины тысячелетней пирамиды» (Размышления о ходе русской литературы), при жизни не опубликованную. В первой статье писатель связывает характер народа с его местом в мире.
Англичане – самый деловой народ, поэтому у них нет песен – музыку они выписывают из-за границы.
У русских – прибаутки, былины, песни – «былички» – поэтому народ русский слабый и царство свое проглядел. Он уже соглашается с мыслью Чаадаева о бездарном прошлом России, с мнением тех, кто считает русских дрянь-народом, ибо все поет, музыканит, сказывает сказки и шутит прибаутки».
«Плевое царство, плевая история…». Мысли эти стали пафосом одной из последних статей Розанова «С вершины тысячелетней пирамиды» (1918), в которой дан очерк истории России и ее гибели, очерк истории русской литературы, которая и привела к революции.
Вот тут-то в конце статьи Розанов вспомнил о славянофилах и их положительной стабилизирующей роди в русской истории. В целом для Розанова русские – «слабая нация», которую били цари вроде Ивана Грозного и Петра I.
Славянофилов он называет «праведниками», предупреждающими о гибельности исторического пути. Но славянофилы были «бессильны». Когда «в стране шумел набат», их голоса были мало слышны.
Розанов перечисляет все известные фамилии – Каткова, К.Леонтьева, Гиляро-Платонова, Данилевского, Страхова, Аксакова, Хомякова, Киреевского… Где они? Они – забыты, «они… – могила».
Отблеск идей славянофилов как идей национального самосознания мы встречаем в середине и конце XX века в общественной мысли и художественной литературе «неопочвенников» («деревенская проза»), Солженицына с его идеями покаяния, совести, судьбы.
Теория развития К. Леонтьева сказалась в идеях Л.Н. Гумилева. В его работах ощутима перекличка с идеями славянофилов. В статье А.П. Казаркина «Культурология Льва Гумилева и литературоведение» четко обозначено системное основание Л.Н.Гумилевым «давних интуитивных прозрений славянофилов, евразийцев и неопочвенников».
Говоря о возрождении «неоязычества» в жизни и литературе конца XX века, литературные критики связывали со славянофильством познание духовной природы общества, свободы человека, братства в любви.
В некрологе о Дм. С. Лихачеве Сергей Аверинцев назвал его культурный тип родственным ранним славянофилам.
Личность Дм. С. Лихачева приобрела, по его мнению, «символическое значение». С ним «от нас уходит невосстановимый культурный тип». С ним окончилось время определенной умственной формации, аксиомы которой восходили еще культуре ранних славянофилов». С ним кончилась «эпоха специфических форм русского и европейского самосознания, …русской близости и русской дистанции по отношению к Европе».
В его рассказах об Англии был слышен голос А.С.Хомякова о британских впечатлениях. Как видим, некоторые идеи славянофилов нашли понимание и в наше время без их исторических крайностей.
