Обычаи и обряды кряшен Урало-Поволжья
Семейно-родовые культы кряшен XIX — ХХ вв.
Длительное время в религиозной культуре и обрядности кряшен важное место занимали религиозно-мифологические представления и ритуалы, уходившие своими корнями в глубокую древность, имевшие генетическую связь с древнетюркской, а также отчасти финно-угорской традицией.
Сохранение этнических элементов в народных верованиях были связаны с особенностями их социокультурного развития, консервативным характером патриархального аграрного общества, относительно слабым проникновением авраамической традиции в их жизнь. Благодаря этим факторам до сих пор среди кряшен бытует множество архаичных обрядов, сохраняются древние мифологические образы придающих их традиционной культуре неповторимый, самобытный характер.
Одним из важных элементов народной религии кряшен были семейно-родовые культы. Эти верования и связанные с ними обряды — похороны, поминовения усопших, моления и жертвоприношения — получили чрезвычайно широкое распространение. Система реальных и символических родственных связей в образе жизни человека в патриархальном обществе представляла собой механизм адаптации в среде сменяющих друг друга поколений и определяла место в социуме.
Потомки стремились к близости с предками и поддержанию отношений, в которых, как считалось, были равно заинтересованы как умершие, так и живые. В более широком смысле обряды, связанные с поминовением предков, являлись формой сохранения родовых связей, исторической памяти и самой идентичности.
Сущность семейно-родовых культов у кряшен довольно точно, хотя и в значительно упрощенном виде, выразил в своих воспоминаниях первый кряшенский православный миссионер и просветитель В. Т. Тимофеев:
«Всех своих умерших родственников крещеные считают живыми и уверены, что покойники из замогильной страны приходят к ним в каждый четверг. Когда кто умирает, за ним приходят покойники. Осердившись, они могут сделать вред, болезнь, несчастное приключение в дороге, падеж скота».
Несмотря на смерть материального тела человек по представлениям кряшен продолжал существовать в образе бестелесного существа, находясь как в потустороннем, так и в материальном мире. Душа являлась неотъемлемой частью человека, была бессмертна, нематериальна. Она могла существовать вне тела и во время жизни человека. Наряду с верой в существование души у кряшен сохранялись и древние представления о духовной силе — «коте», являвшейся необходимой составляющей природы человека, его душевного здоровья.
Взгляд кряшен на умерших предков имел дуалистический характер. В нем причудливым образом соединялись, казалось, два взаимоисключающих начала. С одной стороны кряшены относились с уважением и почтением к своим покойникам, поминали их в молитвах, просили помощи в случае сложных жизненных обстоятельств, с другой — очень боялись их, старались оградить себя от их присутствия особыми магическими оберегами и совершением специальных обрядов.
Многие возникающие болезни считались делом рук покойников, которые насылали их на людей за непочтительное отношение к мертвым или оскорбление их памяти. У кряшен были распространены выражения: «үле тию» (буквально «покойник тронул»), «аңа үле тигән» (его тронул покойник) — в смысле «болеть», «үлекләр тота» (держат мертвые) — в смысле продолжительной болезни. В таких случаях совершали моления, посвященные мертвым, пекли специальные поминальные блюда (әлбә).
Кряшенки д. Гришкино Елабужского уезда Вятской губернии в традиционных костюмах. Конец XIX — начало ХХ в. Российский этнографический музей, фотофонд, коллекция 1173
Кряшены верили, что душа после смерти продолжает жить по тем же законам и тем же порядкам, что и при жизни.
Это представление можно обнаружить практически во всем комплексе обрядов, связанных с рождением и смертью человека. Новорожденный с первых мгновений жизни наделялся богом душой и духовной (жизненной) силой. Чтобы у него было хорошее здоровье и долгая жизнь, необходимо было совершить особое моление (җан келәү).
Для этого хозяйка дома (старший член семьи женского пола) варила жертвенную кашу и шила особый кошелек из холщовой ткани или делала специальный деревянный короб. Перед молением в доме на стол ставилось блюдо с кашей, на краешек которого клали мелкую монету (грош или копейку). Хозяйка, взяв в руки тарелку с кашей, обратившись на восток, молилась о благополучии ребенка. Затем кошелек с жертвенной монетой относили на чердак, где подвешивали под коньком (келәү акчалары, кирәмәт акчалары).
У каждого члена семьи был свой кошелек. Эти деньги считались неприкосновенным капиталом духа — «киремети», живущего в кошельке. Периодически после совершаемых семейных молений неприкосновенный капитал пополнялся за счет новых жертвенных денег. По замечанию В. Т. Тимофеева, «никто не смеет не только коснуться, но даже взглянуть на кошельки, и говорят о них со страхом».
Единственным членом семьи, имевшим доступ к ним, была хозяйка дома, совершавшая моление, но и она могла прикоснуться к ним с особым благоговением лишь после омовения. Пополнение капитала киреметя осуществлялось во время ежегодных молений о здоровье членов семьи.
У кряшен Мамадышского уезда Казанской губернии эти моления проходили в начале зимы.
Они варили кашу и раскладывали ее на блюда по количеству членов семьи. В каждое блюдо клали по одной мелкой монете. Хозяйка, обходя стол, совершала моления над каждым блюдом с пожеланием здоровья тому члену семьи, кому предназначалась жертвенная пища. Помолившись, монеты собирали и относили на чердак.
Всю кашу складывали в одну посуду и съедали без остатка. Эта каша считалась особенно полезной для здоровья человека.
Новые члены семьи, например невестки, приносили кошелек с кириметью из своего старого дома. Его вместе с особыми подарками (вышивная повязка для свекрови, новая рубаха для свекра) вручали хозяйке дома. В честь нового члена семьи также варилась каша, и совершалось моление. Хозяин и хозяйка, нарядившись в подарки, положив новую монету в кошелек, относили его на чердак. Таким образом совершался символический акт вхождения нового члена в семью.
Кошелек человек хранил всю жизнь. Лишь после его смерти разрешалось снять кошелек и использовать его содержимое. Часть накопленных денежных средств хоронили вместе с усопшим. Если человек был холост, то считалось, что эти деньги будут использованы мертвецом на том свете, чтобы сыграть свадьбу. Остальная часть денег шла на поминовение и «угощения» покойника5. Обычай класть в могилу деньги объяснялся необходимостью «выкупить» землю для покойника6.
Данный обрядовый комплекс представляет большой интерес для реконструкции религиозных представлений кряшен, связанных с почитанием предков.
К сожалению, в связи с тем, что эти верования довольно поздно стали объектом научного изучения со стороны этнографов и православных миссионеров, когда их значение начало утрачивать свою ясность и заменяться христианской традицией, не все ее элементы поддаются однозначной атрибутации и анализу. Тем не менее, можно выделить несколько основных наиболее важных моментов этого культа.
Не вызывает сомнение, что эти религиозные обычаи напрямую связаны с культом духа-покровителя. Это во многом объединяет их с верованиями в «йереха» у чувашей и «воршуда» у удмуртов.
Можно выделить множество параллелей в обрядах, посвященных этим духам. Главным объектом поклонения в них выступал дух-покровитель (рода, семьи, отдельного человека), в честь которого совершались моления.
Основным мотивом их совершения было желание заручиться поддержкой со стороны предка-покровителя, чтобы он оберегал семью и его отдельных членов от болезней, принес счастье и материальное благополучие в семейную жизнь.
Другим объединяющим фактором было наличие определенного материализованного сакрального образа поклонения, в котором, как считалось, обитал дух-покровитель — киреметь у кряшен (мешочек или короб с жертвенными деньгами), воршуд у удмуртов (лубяной короб со священными принадлежностями воршуда, хранящийся на особой полке «мудор» в «куале» (семейное святилище, где проводились моления посвященные воршуду)), йерех у чувашей (кузовок с йерехом — связкой прутиков дерева-йерех, тряпичная, деревянная, металлическая кукла-идол)7. Этот символ (образ) табуировался, его нельзя было брать в руки обычному человеку, даже смотреть на него.
Довольно близкие обряды отмечаются у указанных этнических общностей и во время «переселения» духа-покровителя в новую семью.
Во время переезда в новый дом удмуртские, чувашские и кряшенские невестки брали с собой своего духа-покровителя, который после специальных обрядов и молений подвешивался в жилых помещениях (у чувашей и кряшен) или в семейном святилище (у удмуртов).
В культе духа-покровителя обнаруживается определенный гендерный приоритет. У кряшен и чувашей главными действующими лицами были женщины — хозяйки дома, проводившие моления. У удмуртов, хотя моления совершались жрецом-мужчиной (восясь), сам этот культ имел прямую связь с материнской родовой организацией общества в прошлом. По мнению И. Васильева, удмуртские воршудные родовые имена — это имена легендарных женщин родоначальниц8. И сейчас среди мужчин-удмуртов принято называть своих жен не по имени, а по ее воршуду9.
Наряду с очевидными параллелями в этих культах, свидетельствующих об их общей основе, можно выделить массу элементов, характерных исключительно для кряшенского, чувашского и удмуртского обрядового комплекса.
Безусловно, эти верования явились результатом самостоятельного религиозного осмысления действительности этих социумов. Можно отметить и различные стадиальные уровни культа духов-покровителей. У кряшен связанные с ним верования в XIX в. переживали период постепенного разрушения, их культ не был так развит, как у чувашей и удмуртов. Можно отметить также, что кряшены не выделяли духов-покровителей в отдельную категорию сверхъестественных существ — они входили в общую группу духов-киреметей*.
По представлениям кряшен дух-покровитель имел тесную связь с душой человека.
Он сопровождал человека, оберегая его или вредя ему от самого рождения до смерти. Связь продолжалась и после смерти. Этим, на наш взгляд, объясняется символическое включение в погребальный обряд элементов культа духа-покровителя (монеты из кошелька киремети).
Как организованы похороны и поминки у кряшен — старинные обычаи и обряды
Особый взгляд кряшен на душу, сущность материального и загробного мира, характерный для исконных верований местных нерусских народов, оказали существенное влияние на формирование обрядового комплекса при похоронах и поминках. В смертный час, чтобы облегчить выход души из тела, в рот умирающего вливалась ложка воды или смачивались губы. Это делалось и для того, чтобы воду умирающему не подал злой дух. Перед самой смертью тело выносили во двор, чтобы душа простилась со своим домом. В противном случае считалось, что душа будет мучиться и долго не выйдет из тела.
За душой умершего приходили его предки. Увидеть предков могли только особые люди, общающиеся с духами10. Имелась и другая, по всей видимости, более поздняя вариация представления о том, как умирал человек. За душами приходил дух смерти — Эсрель (Азрагиль). Он расчленял суставы человека, выпускал душу из тела11. Этот образ был заимствован кряшенами, как и татарами-мусульманами и чувашами, из исламской мифологии.
Выйдя из тела, душа продолжала оставаться в доме, поэтому нельзя было оставлять тело усопшего без присмотра.
В комнату с покойником приглашались гости, которые устраивали здесь посиделки. Нисколько не стесняясь умершего, молодые люди пели специальные протяжные песни (әкирәт бәете), устраивали шумные игры. Караулить покойника было нужно еще и для того, чтобы в комнату не прокрался убыр (злой дух) и не вселился в его тело. По другому поверью убыр съедал тело покойника и принимал его облик. Узнать убыра можно было при обмывании тела: от холодной или горячей воды он вздрагивал.
С целью оберега дома от проникновения нечистой силы в нем занавешивались все зеркала. Кроме того полотенцами закрывали все сосуды с водой, «чтобы душа умершего не могла в них искупаться»14.
Был и другой обычай, имевший более узкую локализацию и, по всей видимости, заимствованный кряшенами у местных финно-угров. В ряде селений Лаишевского уезда Казанской губернии, как и у марийцев и чувашей15, было принято ставить возле тела усопшего сосуд с водой, чтобы душа могла умыться в воде и в чистом виде явиться в загробный мир16.
Если у покойника оставались открытыми глаза, их необходимо было закрыть. В противном случае считалось, что вскоре в этом доме кто-то еще умрет. При этом произносились определенные слова, адресованные умершему, например, «закрой глаза, потому что ты идешь теперь предстать перед старшими (т. е. предками. — Р. И.)»17.
Сразу после смерти нужно было обмыть тело покойника, пока оно не остыло.
Для этого из ключа или реки приносили несколько ведер воды (обязательно нечетное количество, обычно три), которые во время доставки также закрывали полотенцами18. Не дозволялось пользоваться водой из стоячих источников. Это, может быть, связано с сохранившимся представлением о связи реки (любого движущегося водного массива) с загробным миром. Существовал специальный обряд «добывания» воды для обмывания тела покойника. Так, в д. Крещеные Казыли (Казиле) Лаишевского уезда Казанской губернии разрешалось брать воду только в реке по ее течению, при этом строго следили, чтобы ее зачерпывали дальним концом ковша19.
Обмывали тело ближайшие родственники и друзья (представительниц женского пола — женщины, мужского — мужчины). У кряшен Мензелинского уезда Уфимской губернии, Цивильского и Свияжского уездов Казанской губернии (молькеевские кряшены) было принято при омовении класть усопшего на специальный лубок из коры дерева. Считая, что умерший продолжает пребывать в теле, все слышит и видит, при обмывании разговаривали с ним, спрашивали у него дозволения снять старые одежды и т. п. Использованная вода выливалась на чистое место во дворе20.
Обмыв тело, умершего наряжали в лучшие одежды, на ноги надевали холщовые чулки, лапти или башмаки. У кряшен Белебеевского уезда Уфимской губернии на покойного надевали только нижнюю одежду, поверх которой завертывался саван (кәфин). В это время другие родственники мужского пола мастерили гроб. По наблюдениям этнографа Б. Гаврилова гробы делали, «не соображаясь с ростом покойника, и если гроб окажется длиннее тела покойника, то говорят, что из той семьи будет скоро другой покойник».
Могилу копали предварительно.
Для этого родственники и односельчане отправлялись на кладбище. С собой брали каравай хлеба, который преподносился в жертву «хозяину кладбища», чтобы он разрешил похоронить покойника в своих владениях22. В зафиксированных ритуальных словах обряда также отмечается, что эта жертва предназначалась «отцу и матери земли». Орудия, которыми пользовались при работе, оставляли около могилы, чтобы не принести вместе с ними в деревню смерть.
В гроб под голову покойника клали специальную подушку, набитую сухими березовыми листьями или древесной стружкой. Наволочку для этой подушки шили из белого холста. При ее изготовлении иголку надлежало держать ушком к себе** (тискәре). Положив тело в гроб, возле него проводили топором или другим металлическим предметом черту для защиты от злых духов25. Тело покрывали холстиной. Во время похорон и на поминках женщины устраивали специальный обряд — җылап-сыктау, т. е. ритуальные плачи-причитания, являвшиеся демонстрацией горя и привязанности к умершему26. Этот обычай у кряшен является тюркским наследием, отмечаемым также у местного чувашского населения.
У финно-угорских народов Волго-Уралья ритуальные песни-плачи не имели широкого распространения.
У марийцев плач во время похорон считался даже предосудительным. Как отмечал историк С. К. Кузнецов, «черемисы убеждены, что пока умерший в избе, душа его утрачивает способность понимать, что совершается в доме, ей все представляется наоборот, поэтому, пока умерший не погребен, нужно петь веселые песни, которые он любил при жизни».
У кряшен Мензелинского уезда существовал особый обряд прощания. Родственники, подходя к покойнику, отвешивали ему маленький поясной поклон, а также прикладывали правую руку к его груди сначала ладонью вниз, затем — вверх. Во время прощания следили, чтобы на усопшего не падали капли слез, что считалось плохой приметой.
После прощания всем присутствующим раздавали нечетное количество кусков тонкой нитки или кусков ткани. К сожалению, не сохранилось никаких данных, которые могли бы пролить свет на истоки этой традиции. Можно предположить, что этот ритуал связан с культом предков, в частности с обрядами подвязывания кусков разноцветных тканей и нитей на деревья. Другим объяснением данной традиции могут служить аналогии в похоронном обряде кряшен, чувашей и марийцев. У чувашей было также очень широко распространено дарение нечетного количества ниток участникам похоронного ритуала.
В день погребения могильщикам давали нитки, из которых они вытягивали три нити, которые должны были служить мостом для души при переходе в потусторонний мир. У марийцев в могилу клали нить, символизировавшую нить жизни. Она помогала человеку добраться до загробного мира, а его душе — установить связь с луной.
Использование ниток прослеживается и в другом обряде.
У кряшен Лаишевского уезда при похоронах покойнику на глаза, в уши и нос вкладывался клубок ниток. Это делалось из страха перед покойником. Попав на тот свет мертвец, с которым была проделана эта операция, на вопрос ранее умерших: «Идет ли за тобой еще кто-то?», вынужден был ответить: «Мои уши не слышали, глаза не видели, нос не обонял»31. Таким образом от живых отводили смерть. Важное символическое значение имело и связывание ниток в клубок. Тем самым запутывалась нить, связывающая покойника с миром живых. Это приводило к тому, что мертвец не мог уже вернуться в мир людей, показать туда дорогу другим.
Простившись с покойником, гроб выносили во двор и поворачивали таким образом, чтобы умерший «видел» свой дом и мог проститься с ним. При выносе гроба из дома кряшены Заказанья и Восточного Закамья следили, чтобы гроб не задел двери, так как это предвещало то, что вскоре будет новый покойник.
У молькеевских кряшен, напротив, гробом трижды задевали косяк двери, чтобы все было спокойно. Если во время пути в церковь или на кладбище встречались люди, несущие воду, необходимо было ее вылить. Всем встретившимся по дороге раздавали нечетное количество нитей или кусков разноцветных тканей.
За околицей деревни траурная процессия двигалась без остановок вплоть до кладбища.
Приближаясь к кладбищу, процессия ускоряла движение. Считалось, что гроб становился все тяжелее, и нести его было труднее, так как в него садились пришедшие встречать покойника его умершие родственники и предки. Опустив гроб в могилу, родственники бросали туда монеты и три куска земли. Окончив погребение, все участники три раза обходили могилу, и, прощаясь с покойным, три раза клали руку на могилу вверх и вниз ладонью35.
После смерти человека надо было раздать его личную одежду и обувь посторонним лицам36. Обычно их отдавали лицам обмывавшим тело и копавшим могилу. Если этого не сделать, то на следующий год в семье должен был быть новый покойник. Возможно здесь проявляется вера в сохранение связи умершего с материальным миром (в частности с личными вещами и родственниками), осознанная боязнь смерти и всего, что с ней связано.
После похорон обязательно топили баню, в доме проводилась влажная уборка, стиралось грязное белье37. Таким образом дом очищался от нечистой силы, связи живых с миром мертвых.
Дохристианские верования кряшен проявлялись в широко распространенном у них обряде допохоронного поминовения. Для этого пеклись специальные пшеничные пресные лепешки, затертые на молоке, масле, яйцах или на меду (әлбә). При приготовлении этих блюд следили, чтобы их общее количество было нечетным. Нарушение правила вело к появлению в течение года в этом доме нового покойника.
Лепешки раздавали присутствующим при похоронах людям. Их нужно было съесть сразу, произнося при каждом откусывании: «Пусть достанется (откушенная часть) тому-то (имя покойника или покойницы)».
Часть испеченных лепешек оставшихся после поминовения помещали под левую мышку умершего для того, чтобы он угостил ими покойных родственников на том свете. В день похорон для «угощения» умершего также готовилась поминальная каша. Кроме того, по данным Н. Одигриевского, до середины XIX в. существовал обычай проливать на могилу вино, «чтобы ему (покойнику. — Р. И.) жилось на том свете не только сытно, но и весело»42.
Необходимость угощения покойников объяснялась отсутствием в загробном мире пищи. Сам загробный мир представлялся кряшенам неким абстрактным подобием материального мира. Он находился под землей непосредственно под кладбищем. Там для каждого существовала своя изба, где он жил вместе с умершими членами семьи43. В «кряшенском» загробном мире жили только кряшены, для других существовали свои отдельные места.
Широкое хождение у кряшен имела легенда о суде, совершавшемся над покойником сразу после похорон (Казанский, Мамадышский, Лаишевский уезды Казанской губернии, Мензелинский уезд Уфимской губернии). Как только завершалось погребение к умершему являлись духи с огненными дубинами и копьями, которые спрашивали, какие добрые дела делал он на земле. «На расстоянии сорока шагов от могилы очень ясно слышен шум, производимый духами, пришедшими на допрос; а если при этом лечь на землю, то слышно все, что говорят духи и что отвечает покойник. Кряшены этого, впрочем, не делают, потому что подслушивать этот разговор духов с покойником очень грешно».
В похоронной обрядности кряшен на протяжении многих столетий вплоть до второй половины XIX в., а в ряде случаев и позже, превалировали традиционные религиозные установки.
Пожалуй, этот религиозно-обрядовый комплекс народной религии у них был наименее подвержен как православно-христианскому, так и мусульманскому влиянию. Очень показателен в данном отношении взгляд на жизнь человека после смерти и связанные с этим обряды. Несмотря на смерть душа наделялась многими качествами, характерными для материального тела. Она нуждалась в пище, приходила в гости к живым, мылась в бане, могла помогать или вредить своим родственникам.
Души умерших рассматривались как духи низшего порядка. Для того чтобы не гневить своих покойников, заручиться их поддержкой, было необходимо в определенное время устраивать в их честь обряды-поминовения.
В соответствии с тюркской традицией поминовение умершего проводилось на третий, седьмой и сороковой день45. Данный обычай имеет древние корни. Лишь во второй половине XIX — начале ХХ в. с усилением христианства у кряшен происходит постепенное смещения дня поминок с седьмого на девятый день. Но этот процесс в описываемый период также не был полностью завершен. В начале ХХ в. во многих селениях седьмой день наряду с девятым продолжал считаться поминальным. У молькеевских кряшен этот обычай сохранился до наших дней.
Считая, что душа умершего продолжает существовать в мире людей в первые 40 дней после смерти человека, кряшены обращали особое внимание на то, чтобы она обладала теми же благами, что и при реальной жизни. В дни поминок в ожидании «дорогих гостей» в доме наводили порядок. Специально топилась баня.
Помывшись в ней сами, домочадцы оставляли банные принадлежности и для своих мертвецов, которые приходили сюда мыться ночью. Верным признаком прихода души умершего был лай собак ночью. В первые 40 дней после смерти постель, где лежал умерший, не заправлялась. Над ней вешали полотенце, зажигали свечу: считалось, что покойник приходит в эти дни ночевать к себе в старый дом47. Ночью, когда должен был прийти умерший, один из родствеников оставался бодрствовать, оберегая спящих от мертвеца. Спал он днем, когда из дома уходила душа мертвеца.
На третий день (өчесе) у кряшен Заказанья было принято приглашать в дом умершего родствеников и друзей. В этот день готовились специальные поминальные булочки (гәрдә). Кроме того праздничные блюда приносили гости. Каждый пришедший по старшенству подходил к столу и поминал покойника и всех умерших в этой семье.
После поминок часть угощений затыкалась в щели в сенях для угощения мертвых. По поверьям на поминках в образе бабочки или в бестелесной форме присутствовал дух усопшего. В связи с этим нельзя было убивать этих насекомых, их стремились выпустить на свободу. Такой же запрет существовал у татар-мусульман.
Несколько отличалось проведение третьего дня поминок у кряшен Восточного Закамья. На поминки приглашали гостей только из трех домов. Пекли хлеб, блины, варили курицу или утку. Перед вечером посылали детей пригласить гостей. Посыльный не должен был заходить в дом. Обычно общались с хозяевами через окно. Это было связано с желанием отгородиться от покойников, «не пустить смерть в дом». Гости приходили с угощением.
Непременным элементом поминовения было приготовление блюд на сковороде (таба исе чыгару). На стол ставили три блюда и кувшин с пивом или вином. В случае, если поминали младенца, ставили только воду. Отдельно на специальный шесток и на место, где скончался человек, ставили угощения для покойника (уша башы). Каждый присутствующий по очереди подходил к столу и произнося слова: «тәберсен, алдында булсын, өҗмах ашы булсын» (пусть Тенгере даст, пусть (пища) будет перед ним, да будет райская пища (у него)), съедал по кусочку и по ложке от всех блюд на столе.
После этого отпивали напиток из стоящей на столе емкости, выливая немного на пол для покойника. После того, как все помянули усопшего, выходили во двор, взяв с собой поминальные блюда. Держа в руках блюда (иногда их ставили на стоящий во дворе стол) гости вновь поминали умершего. Затем «провожали» умершего до ворот, при этом пели специальные поминальные песни.
Проводив все возвращались домой, где продолжалась траурная трапеза.
В это время за стол приглашались лица, не участвовавшие в поминовении. Особый стол накрывался для детей. Прислуживала за столом хозяйка дома. Такие слова, как «кушайте», «ешьте», «пейте» не употреблялись. Кушанья гостям, как в торжественные и праздничные дни не подкладывали, кашу в блюдах не заправляли50.
Поминки в седьмой день (җидесе) проводились так же, как и на третий. Единственным существенным различием было символическое использование вместо цифры три цифры семь.
На сороковой день (кырыгы) и в первую годовщину смерти поминки отличались особой торжественностью. В эти дни родственники шли на кладбище, чтобы призвать душу покойного к себе в гости (җанын чакыру). Около стола для нее ставили специальный стул, на столе — блюдце с угощениями. Совершив трапезу и помянув присутствующие выходили во двор. Туда же выносили стул. На него клали подушку, ставили блюдце с ритуальной пищей и стакан воды, предназначавшиеся покойнику.
Все присутствующие пробовали хлеб, говоря при этом про себя специальные слова: «Пусть это будет райская еда, пусть ходит сытым». Затем оставшуюся пищу поднимали на столб и выходили на улицу, доходя до угла следующего дома, смотря при этом на восток. Таким образом присутствующие провожали своего родственника в загробный мир.
В ряде кряшенских селений души умерших после поминок провожали вплоть до кладбища.
В д. Крещеная Еракса Мамадышском уезде Казанской губернии на сороковой день и в годовщину смерти устраивали обряд «сөяк озату» (проводы костей). В этот день хозяин, в доме которого жил покойник, резал овцу или барана, приглашал гостей на поминки. Гости усаживались за стол особым образом: мужчины ближе к двери. Из левой части туши жертвенного животного варили бульон. Оставленные после трапезы кости собирали в отдельное ведро, которое подвешивалось к шее одного из присутствующих. Выйдя из деревни, гости делали ровно сорок шагов в сторону кладбища, после чего бросали кости на землю. Возвращаясь в деревню пели поминальные песни, прощаясь таким образом с умершим52.
Годовщину независимо от того, когда умер человек, стремились отмечать поздней осенью, после сбора урожая, и когда животные набрали достаточный вес53. В это время было легче устроить торжество с угощением большого количества приглашенных родственников и друзей усопшего.
Наряду с семейными поминками существовали обряды общественого поминовения умерших предков (тугем/тугем чачем — буквально «проливать, рассыпать»; әрәпә — от араб. гәрәфә — «праздничный день»).
В зависимости от сложившейся в данной местности традиции такие праздники могли совершаться один или несколько раз в году. Обычно они приурочивались к православным праздникам, хотя их проведение также было связано с народным календарем. Традиционно вспоминали и поминали своих умерших родствеников три раза в год: весной — перед началом сельскохозяйственного сезона, в середине лета и осенью — после сбора урожая.
Весной распространенным днем общественных поминовений был день Великого четверга перед Пасхой (четверг Страстной недели (Великой седмицы)). Эта дата выделялась как день поминовения усопших и у татар-мусульман. У кряшен четверг считался «днем мертвых», когда покойники приходили навещать живых. Не случайно, что именно четверг выбирался для совершения обрядов вредоносной и лечебной магии, считался днем инициации знахарей и волхвов, временем, благоприятствующим нечистой силе.
В четверг было принято ходить мыться в баню, готовить специальные поминальные блюда (лепешки из пресного теста). В случае невозможности по каким-либо причинам приготовить поминальные лепешки, нужно было хотя бы наполнить запахом дом, накалив сковороду с маслом (таба исе чыгару).
Вполне понятно, что Великий четверг выделялся особо и считался днем, благоприятствующим общению с умершими родствениками. В этот день все члены семьи ходили поминать своих усопших на кладбище, совершать в их честь моления.
Составной частью ритуального комплекса было совершение кровавого жертвоприношения, посвященного душам умерших предков.
В качестве жертвы в зависимости от материального достатка семьи выбиралась домашняя птица (курица или петух), мелкий и крупный рогатый скот преимущественно черного окраса. Часть поминальных блюд и кости жертвенного животного оставлялась на могилах. У отдельных групп кряшен (Лаишевский и Чистопольские уезды Казанской губернии) отмечался обычай закапывания в землю животного, предназначенного в жертву предкам, предварительно скотине выпускали кровь (кан чыгару).
Считалось, что души умерших, пришедшие к родственникам в Великий четверг, продолжали гостить у них до Семита (Семик), когда совершались летнее поминовение умерших и проводы их на кладбище.
Скорее всего празднование Семика как дня поминовения вошло в традицию кряшен через культурные контакты с русским населением. Семик (Зелёные Святки) у восточнославянских народов входил в праздничный комплекс весенне-летнего календарного периода, называемый так по главному дню. Праздник знаменовал собой окончание весны и начало лета. День Семика считался днем поминовения умерших неестественной или преждевременной смертью.
В XIX в. древние обряды Семика постепенно переносились на Троицу. Троица (Троицкая суббота и воскресенье) впитала в себя всю обрядность Семика.
У кряшен в XIX в. Семик также праздновали в Троицу. Само слово «Семик», по мнению Н. И. Ильминского, воспринималось кряшенами как синоним слова Троица. В этот день жители поминали умерших, пекли поминальные блюда, приносили жертвы, в приходских селах ставили в церкви свечи в честь предков58. Осенью поминки устраивали 1 октября в день Покрова Пресвятой Богородицы (Пукрау). Обряды связанные с его проведением были практически идентичны обрядам в дни весенних и летних поминовений59.
Для всех праздников общественного поминовения существовал целый ряд общих элементов ритуала. Обязательно топилась баня, пеклись поминальные блюда. Ночью после проводов мертвецов молодежь разводила вокруг деревни большие костры, что должно было обезопасить жителей от нечистой силы и мертвецов, прыгала через них, очищаясь от всего негативного, принесенного покойниками с собой с того света.
В похоронно-поминальных обрядах кряшен можно обнаружить множество параллелей с аналогичными обрядами других народов региона. Для всех народов Волго-Уралья была характерна вера в существование души, сохранение связи умершего со своим родом, возможность влияния умерших на жизнь живых.
В связи с боязнью мертвых у местных народов вошло в традицию хоронить своих покойников как можно быстрее. Можно выделить схожие элементы и при подготовке тела умершего к похоронам (обмывание и одевание покойника), при похоронах (использование нитей, монет, поминальных блюд), при поминках (одинаковые дни поминок, используемые на них блюда, обряды «угощения» мертвых, очищения от нечистой силы, мытье в бане, жертвоприношения посвященные мертвым и т. д.).
Таким образом очевидным становится синкретический характер обрядов и связанных с ним анимическими представлений похоронно-поминального комплекса кряшен. Являясь социальным продуктом субъективного осмысления реальности, прямого и опосредственного культурного взаимодействия с представителями других народов Волго-Уралья эти культы несут в себе элементы древних религиозно-мифологических представлений тюркских, а также финно-угорских народов региона, позволяющие нам по новому взглянуть на сложные этноконфессиональные процессы протекавшие в этой историко-культурной области в прошлом. Эти материалы представляют большой интерес для историко-этнографической реконструкции основ традиционной религиозно культуры предков татар в целом, помогают оценить богатство этнических мотивов и образов в их похоронно-поминальной обрядности.
Публикуется на posredi.ru в сокращении.
Автор: Радик Исхаков
