Фарида Нуреева с сыном Рудольфом

Детские годы танцовщика Нуреева

Из книги Сергея Синенко  Рудольф Нуреев: истоки творчества, превратности судьбы (Уфа, 2008) 

Часть I

Глава первая  В мире просторном и солнечном  (4 — 7)

4.

…В тот момент Фарида лежала на боку. Расслабленно, ни к чему не готовясь, ни о чем не подозревая. Существо, вынашивающее плод, – все биологические функции сосредоточены на двух потребностях – спать и кушать. Ладошку она держала на животе и неслышно пела какую-то песню без слов своему малышу.

Тут кто-то из пассажиров сорвал стоп-кран, чтобы соскочить с поезда в нужном месте.

В момент, когда тормоза под вагонами задымили, а сами вагоны пытались прервать размеренный свой бег, живот Фариды с силой прижался к стене. Восьмимесячный плод сдавило в утробе. Стремительно сокращающееся пространство, в котором он до этого обитал вполне безбоязненно, заставило его, в отчаянии, искать выход. Жидкость вокруг стала стремительно уменьшаться. Снаружи слышался неотчетливый шум, с боков он чувствовал ритмичные толчки – его медленно выталкивали в одну сторону. Когда ребенок появился на свет, одна его рука, как бы провозглашая счастливое событие, была поднята вверх, а ногой он как бы отталкивался. Со стороны казалось – только что откуда-то прибежал.

В этот самый момент старшая сестра Роза бегала по коридору вагона из конца в конец, пиная ногой маленький резиновый мячик. С неба сыпалась какая-то запоздавшая мартовская крупа, оттого в вагоне сделались сумерки. Когда раздался первый крик новорожденного, она остановилась в изумлении, не замечая, как кто-то из пассажиров, закрывая дверь, защемил ее пальцы, – шрамы от двери останутся на всю жизнь, напоминая ей о рождении брата лучше любого календаря. (Именно старшая сестра стала называть Рудольфа ласково и как-то по-иностранному – Руди, она же потом, после начала войны, вместе с ним дралась с обидчиками, придумавшими ему обидную кличку – Рудольф Гитлер.)

Пока в соседних купе ругали бабу за дурость, пытаясь придумать имя ребенку, он сделал первый вдох, сморщился и закричал. Это был обычный ор новорожденного – оглушительно-требовательный.

Биографическая справка

1938 17 марта. Рождение Рудольфа Нуреева в поезде восточнее города Иркутска. Свидетельство о рождении выдано на станции Раздольное Приморского края, где политруком артиллерийского дивизиона служил его отец Хамет Фазлиевич Нуреев.

Август. В боях у озера Хасан участвует взвод, которым командует Х.Ф. Нуреев.

1939 Март. Х.Ф. Нуреев подает рапорт комиссару части с просьбой о переводе в город Киев, для лечения дочери Лилии от глухоты.

Июнь. Х.Ф. Нуреева с семьей переводят в Москву. Едут через Уфу, заезжают в деревню Асаново.

1939–1941 Семья Нуреевых живет в Москве. Х.Ф. Нуреев служит в артиллерийском училище.

5.

Впоследствии он вспоминал ощущения своих первых месяцев жизни: многие картинки казались довольно выпуклыми и яркими, а некоторые сопровождались запахами и звуками. Первые дни он как бы высвобождался от замкнутой внутриутробной жизни, налаживал дыхание и осваивался с самыми простыми движениями.

На третьей или четвертой неделе жизни он начинает рваться из своего одиночества. Теперь он как бы хочет сказать движущимся существам, что их видит и отличает: «Это ты, из которой я пью вкусную теплую водичку. Возле тебя тепло… А ваши косички меня щекочут и веселят, вы ничего, тоже приятные, с вами не страшно». Его немного пугают неподвижные фигуры и предметы, но когда к нему приближаются звучащие и движущиеся, его беззубый рот расплывается в гримасу, и ее, при большом желании, можно принять за радостный смех.

Первые воспоминания, они неотчетливы. Запах и цвет, яркое пятно на обоях и вкус случайно съеденной в саду полыни больше говорят о детстве, чем слова и смыслы.

Самые первые, еще безымянные предметы и образы, которые память хранила особенно бережно, – сестры и мать. Мать не выделялась из детских воспоминаний каким-то отдельным существом, ее присутствие было разлито повсюду, ее образ соединялся со всем его существованием, ею была заполнена вся его детская жизнь.

Какие-то воспоминания так сумбурны, что о них даже нельзя сказать точно, случилось это на самом деле или привиделось во сне. Его заворачивают во что-то плотное и тягучее, он плачет и кричит громким криком, который неприятен ему самому, но остановиться не может. В полутьме над ним кто-то из тех, кто бывает обычно рядом, стоит, согнувшись, но не развязывает его, а, наоборот, стягивает еще крепче. Ему страшно и он заливается криком, но его связывают еще больше и от этого ему становится еще страшнее.

Было ли это, когда его пеленали, когда он был грудной, или его пеленали, когда он стал постарше, чтобы не расчесывал лишаи, или, может быть, несколько разных воспоминаний соединились в одно, сказать точно он не может. Но такое было. Потом опять железная дорога – смутно помнит. Затем в воспоминаниях следует провал.

Потом – Москва. Окна в затемненье, постовые с противогазами на боку, Кремль, разрисованный косыми кляксами, окна, перекрещенные бумажными полосами. Трудно сказать, это было в его жизни или взято памятью из кадров военной кинохроники.

Воздушная тревога. Вой сирен, вой фабрик и заводов, паровозные гудки.

Вся комната в далеких вспышках, звякают стаканы. Кот смотрит на окно, но подойти боится, прижимается к его ногам. Прожектора лучами раздвигают ночь. Ручейком уходят в небо трассы выстрелов. Пламя недалекого разрыва и луна подернулась седым летучим пеплом.

Ракета пронзает ночь. В дверь стучат. Люди, бегущие вниз по лестнице. Потоком плывут баулы, чемоданы и подушки. Кирпичный подвал. Близкое уханье зениток, мерное, глухое паденье фугасок. Сыплется известка. Шелестят стены, дрожат опоры. Потом вдруг грохот, звериный крик, затменье, удушье, ощущение мгновенной тьмы.

Свет возвращается. Отбой. Замлевшие ноги еле переступают. Повсюду стучат, как барабаны, двери. Пожары танцуют до горизонта. От горящих домов ночь кажется светлее, чем есть. Но и затемненная часть города клокочет, словно в огромном котле дышит кипяток.

Лифтерша, хмурая всегда старуха, всем отъезжающим желает доброго пути. Разодранные полосатые матрацы. «Три богатыря», картинка, спрятанная в кармане.

Фонари Казанского вокзала. Вагон. Мокрый снег садится на холодное стекло и медленно сползает.

…Большое поле под Уфой на перегоне от станции Дема к разъезду Левая Белая. Все оно покрыто узелками, котомками, чемоданами, рюкзаками, на которых сидят, копошатся и лежат сотни людей.

Поле гудит, как большой базар, плачут дети, кто-то между собой перекрикивается. Все это скопище вдруг начинает шевелиться, гудеть еще больше, трогается с места и движется в сторону станции. Каждый с детьми, с чемоданами и котомками, со всем своим домашним скарбом, куда-то грузится, куда-то торопится…

Среди беженцев Фарида с четырьмя детьми, с бумагами на расселение и билетами на новый поезд. Около суток семья добирается до места. Сначала в грузовом поезде, идущем до Челябинска. Потом по узкоколейке на юг. Так они оказываются в маленькой деревушке Чучуна в восточных предгорьях Урала.

Вот вышли и стоят на площади в ряд, как африканские рабы на плантации из карикатуры «Крокодила», а их рассматривают.

Всех разобрали. Маленькая смуглая женщина с четырьмя детьми осталась на площади одна. Не работники. Но и к ней подходит старуха, берет ее за руку, ведет за собой.

6.

Изба огромная, но всего в два окна, темная и старая, как сами старики, у которых они теперь живут. В углу сидит черный кот, в полутьме страшно горят зеленым огнем его огромные глаза. Около божницы на стене висят связки сухих цветов и трав, от которых в воздухе стоит пряный сладковатый запах. Колеблющийся огонек лампадки бросает скудный свет на стены. Темными пятнами рисуются в переднем углу старинные образа, большое медное распятие. В этой избе они будут жить.

Обоз с продовольствием для Красной армии. 1942 год

Он был как бы девочка-мальчик. Вечно обиженная девочка, мальчик с телячьими глазами, вечно голодный. Где-то кричат сонные петухи, еще темно, а он уже садится на постель и таращит глаза на смутно белеющую печь, на запотевшие окна, на огонек лампады, освещающий стоящие друг над другом в несколько рядов черные доски. Рядом тревожно спит, без подушки и не раздетая, его мать. Ее черная коса растрепалась по исхудавшему и пожелтевшему лицу.

Спотыкаясь, цепляясь за лавки, он отправляется бродить по избе, разыскивая штаны и рубаху. Одевшись в сенях, выходит на крыльцо. Деревня, будто большим пуховым одеялом, вся укрыта туманом. Места вокруг – молчаливы. Дом смотрит окнами прямо на реку. Возле деревни она течет особенно медленно.

За рекой распахнулся степной простор и луга, такие ровные, будто землю здесь, как кожу, с силой натянули.

Клочьями лисьего меха полыхают на склоне холма высокие травы. По скатам и распадкам пятнами разбросан сизый шалфей, седая низкая полынь, чабер и богородская трава. Воздух здесь мягкий, целебный, как бы оглаживающий лицо теплыми бархатистыми ладонями. Из всего этого простора льется много света и от него становится радостно даже в самый ненастный день.

Он возвращается в избу. Старики уже встали. Перед ликом Богородицы лампада горит ярче: подбавили маслица, устраиваются на молитву. Таращась полусонными глазами на мерцающий желтый огонек, Руди становится на колени рядом. Вслушиваясь в тихий шепот, он пытается повторить непонятные слова. Этот ритуал повторяется почти каждое утро. Ему желают таким образом внушить религиозные чувства.

Однажды во время молитвы просыпается Фарида. Она приходит в ярость. Фарида коммунистка и противник всего божественного.

И все же на следующий день Руди снова устраивается перед божницей. Он никогда не жалуется на стариков и даже упрашивает мать позволить ему и дальше повторять странные, очень похожие на русские, но малопонятные слова. Причина привязанности проста: сразу после молитвы старуха дает ему несколько вареных картофелин или кусочек желтого козьего сыра. Путь к богу лежит через желудок.

…Сразу за домом начинается огород, а за ним густой лес, куда Фарида ходит по грибы. Бродить по лесу – любимое занятие Руди, но он боится пауков и, отправляясь в лес, берет с собой прутик, чтобы сбивать паутину.

Однажды, увидев под деревом большой гриб, он бросился к нему, но тут же ощутил паутину на глазах, на лице, ужаснее всего было то, что огромный паук уселся ему прямо на нос. Перепугавшись до смерти, он, не разбирая дороги, с криком бросился бежать к дому. Ему даже не хватило смелости сбросить паука.

Вечера в деревне начинаются рано, и обычно он засыпает задолго до ужина. Почти каждый вечер Фарида кормит спящего сына с ложки. На следующее утро он этого не помнит и жалуется, что его не покормили. Он младший в семье, к тому же единственный мальчик, мать и сестры с ним бесконечно терпеливы.

Между собой в семье почти не ссорятся. Сестры рассказывают друг другу сказки, читают вслух стихи и загадывают загадки.

Когда мама читает письма отца с фронта, он радуется и переживает вместе со всеми. Кроме домашних Руди ни с кем не дружит, играет на деревенской улочке один. Чтобы как-то развеселить сына, Фарида в десятый и сотый раз рассказывает ему одну и ту же историю, которую он может слушать снова и снова.

«Два брата идут в лес валить деревья, – начинает Фарида. – Случайно один брат отрубает другому голову. Когда он приносит тело мертвого брата его вдове, то спрашивает: “Мария, не помню что-то, была у него голова, когда он был жив?” Вдова задумывается, а потом отвечает: “Ты знаешь, не упомню, была ли голова у моего бедного мужа или нет. Но точно знаю, что дала ему блинов перед тем, как он ушел с тобой в лес. Так вот, когда он их ел, у него слегка тряслась борода…”»

Услышав эту историю, он начинает смеяться. Глядя на него, смеются все.

Роза, Лилия, Разида и Рудольф Нуреевы

Еще одно из деревенских воспоминаний, где боль перемешалась с радостью. Как-то ему долго не удавалось заснуть, и рукой он незаметно от остальных играл с примусом, стоящим рядом. Он дергал его до тех пор, пока тот не перевернулся и не свалился на него вместе с кипящей кастрюлей.

Ожог сильный, мальчика пришлось везти в городскую больницу, в Челябинск.

Несмотря на боль и страх, мысль о том, что он наконец-то, впервые за бесконечные месяцы в деревне, ее оставит и отправится куда-то, где есть другие дома, где живут другие люди, наполнила его радостным волнением.

В больнице показалось прохладно, светло. Его посадили на деревянную кушетку, Фарида держала его руку, которую медсестра обмазывала жгучей коричневой мазью. Мазь разлилась и по ладошке, отчего на ней обозначились линии. Руку забинтовали, завязав на запястье маленький бантик. Повязка была ослепительно бела, она делала руку тяжелей. Сидя в коридоре и ожидая мать, он стал отрывать от марли отдельные ниточки. Они нежно отъединялись, причем обнаруживалась решетчатость ткани. Когда нити падали на одежду, их никак нельзя было снять: нагибаться за ними мешала перевязанная рука.

В городе Фарида купила ему несколько цветных карандашей и раскладную картонку с изображением коров и лошадей, которых нужно было раскрасить. Это были первые вещи, принадлежавшие лично ему.

7.

…Они принимали за наступление весны каждый ветер с юга, но весна все не приходила. Направление ветра менялось, и в апрельском воздухе вновь пахло февральской снежной сыростью.

Ни одна военная весна не была похожа на предыдущую, но эта, весна сорок второго года, совсем не была похожа и на саму весну. Не сбывались приметы. Не прилетали птицы. Солнце уже не грело с прежней силой и уже не светило так ярко.

В большинстве дворов к марту закончились зерно и мука, уже подзабываться стали клички зарезанных за зиму овец и лошадей, а потом стало твориться вовсе неслыханное: под нож пошли коровы, главные семейные кормилицы. Чем корова являлась для деревенской семьи? Без коровы в деревне семью было не прокормить, детей не вырастить, больных не вылечить. Молоко шло и в кашу, и в суп, и в картошку, и в чай. Можно было накрошить хлеб в тарелку, подлить молочка – вот и готова еда. Если молоко скисало – шло на блины, летом хорошо было поставить его в погреб на ледок, чтобы пить его после сенокоса. Корова давала, к тому же, приварок за масло, творог и сметану…

Старики тоже зарезали свою Пеструшку. Позднее Руди вспоминал, что, несмотря на голод, так и не смог есть говяжий студень, которым его угощали: корову было жалко. В апреле хозяева, старик и старуха, подались в Челябинск продавать остатки мяса. Теперь Фарида с детьми осталась в избе одна.

Потом наступил май. Под хмурым, почти осенним небом плоско лежали поля – четко отграниченные друг от друга холодные серые квадраты пашен, озимей, жнивья.

От пронизывающего влажного ветра, от талого снега в канавах, от земли, с избытком напитанной влагой, пахло весной, но было по-осеннему холодно. Днем моросили дожди, а с середины мая частыми стали ночные заморозки, и тогда в яблоневых и вишневых садах, в зарослях смородиновых и малиновых кустов с вечера начинали жечь костры. Дым обволакивал деревья, повисал на ветвях, расползался по земле, заполнял собой низины, поднимался на пригорки, но запах горящего тальника никак не мог согреть охолодевшую за зиму землю.

К концу мая кончились говяжьи мослы, которые, раздробив до осколков, Фарида вываривала в котле по десятому разу. Она хворала, смуглое ее лицо сделалось совсем желтым. Тогда и решила – здесь не выжить, нужно ехать в Уфу, искать родственников. Недолго они собирались.

Руди был такой худой, что, когда они вышли на дорогу, ему пришлось наклоняться к земле, чтобы удержаться от ветра. Но он видел, что и мама, и сестренки еле идут. Юбки на них едва держатся. До станции добрели только к вечеру.

Биографическая справка

1941 Июнь. В первые дни войны Х.Ф. Нуреев в должности политрука артиллерийской части выезжает на фронт. Воевал на Западном фронте (с 1944 года – 2-й Белорусский), прошел путь войны полностью: отступал, участвовал в обороне Москвы, а затем, наступая, дошел до Берлина. Участвовал в апреле 1945 года в форсировании реки Одер, за что получил личную благодарность командования. Войну закончил в звании майора и должности заместителя командира батальона по политической части. Среди наград – ордена Красной Звезды и Отечественной войны, медали «За оборону Москвы», «За победу над Германией» и другие.

Начало августа. Эвакуация семьи Нуреевых в Челябинск, жизнь в зауральской деревне Чучуна.

1942 Переезд семьи Нуреевых из деревни Чучуна в Уфу к родственникам – их принимает жена и дочь Нурислама, брата Хамета Нуреева, который в это время тоже находится на фронте. Среди соседей по дому – будущая знаменитая балерина Фердаус Нафикова.

Фарида Нуреева работает на оборонном заводе уборщицей, разнорабочей. Руди Нуреев посещает детский сад, где начинает танцевать народные танцы. Первые успехи – он запоминает танцы быстрее, а исполняет их лучше остальных.

1943 Первый концерт детского танцевального ансамбля в госпитале перед ранеными, в котором участвует пятилетний Руди, заснят кинооператором. Сюжет демонстрируют в уфимских кинотеатрах в кинохронике перед началом сеанса – это становится предметом гордости семьи Нуреевых.

1944 Занятия в школьной подготовительной группе.

1945 После окончания войны Х.Ф. Нуреев продолжает служить в войсках под Берлином.

Поступление Р. Нуреева в общеобразовательную мужскую школу № 2 города Уфы.

Декабрь. Первое посещение Р. Нуреевым балетного новогоднего спектакля «Журавлиная песнь». Мальчик покорен мастерством примабалерины Зайтуны Насретдиновой, в спектакле также выступают Халяф Сафиуллин, Нинель Юлтыева, Файзи Гаскаров.

1946 Август. Демобилизация Х. Нуреева и возвращение его в Башкирию. Сменив несколько мест работы, он устраивается начальником охраны завода электроаппаратуры.

Переезд семьи Нуреевых в четырнадцатиметровую комнату на ул. Зенцова, 37 (выделена заводом).