Рудольф Нуреев В мире просторном и солнечном
Из книги Сергея Синенко Рудольф Нуреев: истоки творчества, превратности судьбы (Уфа, 2008)
Часть I
Глава первая
В мире просторном и солнечном
1.
Двор на улице Зенцова – маленький, проходной, поэтому его особенно любят почтальоны и местные воры. На соседнем пустыре беспорядочно растет сирень, рябина и дикие, похожие на кустарник, яблони. Перед входом в подъезд – палисадничек. Цветы на клумбе посреди двора склонились друг к другу, прикуривая или нашептывая.
Двухэтажный деревянный барак весь поделен на коммунальные квартиры, в каждой – по одному-два хозяина. Их семья – шесть человек – живет теперь в отдельной комнате. Соседи по этажу – трудящиеся сурового закала: мужчины в сетчатых майках умываются прямо под кухонным краном, женщины туго накачивают примуса. Тараканы на кухне такие крупные, что когда они рысью пробегают по потолку, вниз струйкой летит побелка. Все его детство они семенят ножками где-то рядом.
Воскресенье. На первом этаже дома в комнате Мухамата Гареева играет фортепьяно – интеллигентные звуки разносятся по двору, занесенному пухом старых тополей. Эти звуки волнуют нашего героя, о чем-то ему напоминают, но не говорят, о чем именно, оставляя сознание в дураках. Фортепьяно хорошо настроено, и, хотя в нажатии белых и черных клавиш чувствуется робость (не исключено, что у музы звуковой гармонии сегодня тоже выходной), нежные звуки танго смягчают общую суровость жизни.
В раю должны звучать не арфы, а хорошо настроенные фортепьяно. Рай должен выглядеть либо как театр оперы и балета на улице Ленина, либо как Дом Красной армии на улице Сталина. На фортепьяно играет Айсылу, ровесница Руди. Она и играет, и поет, и танцует. Говорит, что станет балериной. Нэнэйка, ее бабушка, только смеется…
Семья Нуреевых. Родители Хамет и Фарида, Рудольф и сестры – Роза, Лилия, Разида (справа налево по старшинству)
Солнце сверкает в граненых стаканах, желтые зайчики брошены на потолки. На круглом столе лежит широкая ворсистая скатерть, местами в разводах. Пластмассовая челюсть в стакане с водой радостно сияет, словно пустила корни.
На столе разложены открытки. Задание на завтра – написать сочинение по одной из них, на выбор: «Подвиг Юрия Смирнова», «Свобода на баррикадах» Делакруа или «Ленин в Разливе». О Ленине писать легче всего. В школе о нем рассказывают часто. Клавдия Спиридоновна, учитель литературы, русского устного и русского письменного подробно рассказывает, как Ленин прячется, а за ним следят царские жандармы и дворники, но простые люди помогают ему избежать опасностей.
Руди пишет сочинение, и события в нем в основном происходят ночью: в сумерках Ленин переходит Финский залив по льду, перепрыгивая через трещины, ночью же, переодетый в машиниста, он убегает от жандармов на паровозе, легко меняет внешность и делает это так умело, что его не может узнать даже Свердлов…
Часы-кукушка, с подвязанными к гирям для тяжести железными болтами, иногда спотыкаются от бесконечного тиканья и натужено хрипят, а после, как дворняжка, сорвавшаяся с цепи, начинают отлаивать время.
Он подходит к окну, ложится грудью на пыльный подоконник. Напротив него – фонарь без лампочки, с матовым плоским абажуром, в котором скапливается дождевая вода. Сухая акация. И люди, которые вплетены в ткань послевоенного танго.
За ширмочкой спят родители. Мама Фарида – истинно восточная женщина, ее сон тревожен и чуток, во сне она часто разговаривает. Отец, несмотря на восточную кровь, по сути своей, по предназначению – прежде всего политработник, лицо партийное и ответственное. Бесконечно насвистывая носом свои победные марши, он не просто спит, как все остальные члены семьи, а намеренно дает отдых своему телу: засыпая в любое время, он поднимается сразу же, как будто и не ложился, с первыми аккордами могучего и великого гимна, льющегося из радиоприемника, купленного еще до войны. Сны отец видит редко, никогда о них не говорит, да и о чем говорить? Иногда снится война: окопы во сне всегда слишком узкие и недостаточно глубокие, в них никак не спрячешься от снарядов и пуль. Иногда, впрочем, снятся какие-то мальчишеские игры, драки, погони, иногда – женщины, которых много было на войне – и чопорных полячек, и полных венгерочек, и разных своих; иногда снятся дети – три дочери и сын.
Фарида никогда не открывает глаза сразу, она долго щурится, переходя из состояния своих воздушных снов в плоскость двухмерной жизни постепенно. Но даже утром, хорошо выспавшись, она не улыбается. Фарида любит долго, с фантастическими подробностями, словно все происходило на самом деле, пересказывать свои сны – почти каждую ночь ей что-нибудь да снится, и каждый сон непременно что-то да значит – встречу, дальнюю дорогу, казенный дом, несметное богатство или еще что-то, о чем она вслух не говорит. В сны Фарида верит. Однажды ей вышло сразу и свидание, и слезы, и быстрый отъезд, и дальний путь, и казенный дом. Целый день она чувствовала себя разбитой, а почти всю следующую ночь так и пролежала с открытыми глазами.
Девочки во всем подражают маме, и поэтому им тоже снятся какие-то необыкновенные сны.
Больше всего маме подражает Разида. Обычно бывает так: Фарида рассказывает о том, что во сне плыла на лодке по какому-то озеру, а через три дня оказывается, что Разида ехала по замерзшему озеру на повозке, и эта повозка в конце концов оказалась каретой, сделанной из шоколада. Если, к примеру, Фариде приснятся цветы, оказывалось, что и Разиде снились цветы, если волки, то и Разида во сне оказывалась в московском зоопарке и кормила там волчицу с десятью волчатами. Тут Роза, которая все знает, не выдерживала и говорила, что волк-самочка не может сродить столько волчат, а значит, все это неправда. Разида на это отвечала, что раз зоопарк она видела во сне, волчат ей могло присниться сколько угодно.
Его сны хуже, непонятнее всех снов, о которых он слышит от мамы, от сестер и соседей по коммунальной квартире. Он спит неспокойным сном кутенка, поскуливая во сне, подергивая ногами, как будто куда-то спеша.Значение своих снов ему трудно объяснить и самому себе, и другим – ведь будущее его еще никому неизвестно, в это будущее еще даже не начали рубить просеку.
Биографическая справка
Предки Рудольфа Нуреева по отцовской линии происходят из деревни Асаново Шариповской волости Уфимского уезда Уфимской губернии (ныне Кушнаренковский район Республики Башкортостан). «Ас» по-башкирски – голодный, название «Асаново» аналогично некрасовским: «…Неелово, Горелово, Неурожайка тож…» Деревня стоит на берегу реки Кармасан в тридцати километрах западнее Уфы, неподалеку – крупные села Шарипово, Волково, Нурлино, Шемяк, Пришиб.
Дед Рудольфа Нурахмет Фазлиевич Фазлиев – из крестьян. Отец Р. Нуреева Хамет 1903 года рождения, достигнув совершеннолетия, принимает первую часть имени отца Hyp («луч» или «свет») в качестве своей фамилии, а фамилию отца сохраняет в качестве отчества и получает паспорт на имя Хамета Фазлиевича Нуриева (другие его родственники продолжали носить фамилию Фазлиевы).
В 1922 году Х.Ф. Нуриев работает в совхозе «Миловка» под Уфой, отсюда он в 1925 году призван в Красную армию и направлен в Казань, где служит красноармейцем в Объединенной татаро-башкирской военной школе. После окончания службы он остается в Казани, где в 1927–1929 годах обучается по специальности «счетовод». В 1928 году вступает в ВКП(б). Будучи еще курсантом, Х.Ф. Нуриев знакомится с юной Фаридой.
Фарида Аглиулловна Идрисова родилась в 1907 году в деревне Татарское Тюгульбаево Кузнечихинской волости Казанской губернии (ныне Алькеевский район Республики Татарстан). В семилетнем возрасте ее отправили к работавшему в Казани старшему брату Валиулле. Ее родители, крестьяне, умерли во время голода 1921 года. В Казани Фарида посещает медресе, где учится читать и писать, к моменту знакомства с Хаметом Фарида уходит от брата, готовится к поступлению на педагогические курсы. В 1929 году регистрируется брак двадцатиоднолетней Фариды Идрисовой и двадцатипятилетнего Хамета Нуриева (после ошибки при оформлении документов фамилия всех членов семьи начинает писаться как «Нуреевы»). В 1930 году у них рождается дочь Роза.
В 1931 году Хамет Нуреев возвращается в родную деревню и начинает работать в совхозе «Кармасан». Его выбирают заместителем председателя профсоюзного совета, затем он отзывается в распоряжение Кушнаренковского райкома партии и назначается пропагандистом. Нуреевы переселяются в село Кушнаренково в шестидесяти километрах от Уфы.
В 1931 году в семье Нуреевых рождается дочь Лилия. После заболевания минингитом она теряет слух. В 1935 году в уфимской больнице появляется на свет третья дочь – Разида.
В 1937 году Хамет Нуреев призывается из запаса в Красную армию, служит политруком батареи в Уральском военном округе. В январе 1938-го он направляется к новому месту службы в Приморский край в 32-й легкоартиллерийский полк. 12 или 13 марта 1938 года Фарида Нуреева с тремя дочерьми выезжает из села Кушнаренково, садится в Уфе на поезд и отправляется на Дальний Восток к месту новой службы мужа. Пересадку на транссибирский экспресс она делает, видимо, в Омске.
2.
Ему всегда нравилось то, что он родился в поезде, сам тот факт, что первая страница блестящей его биографии начинается столь романтически, – под укачивающий стук колес, спешащих по снежным сибирским просторам, под убаюкивающее завывание вьюги, в котором проскальзывают дикие волчьи нотки. Хотя первые годы жизни не оставляют в памяти обычных людей почти никаких следов, ему казалось впоследствии – он был совершенно в этом уверен, и никто не смог бы переубедить его в обратном – что он помнит обстоятельства своей жизни с момента появления на свет, все и в деталях. Помнит себя среди пространств российской холодной галактики, через которую движется дребезжащий и подпрыгивающий на рельсовых стыках вагон, все его скрипы и стуки, помнит запах угля и тревожащие сердце паровозные гудки.
…Названия городов Фарида находила на карте в вагонном тамбуре. Измазанные огнями вокзалы кричали номерами составов, втягивая их под свои перроны.
Безмолвными глыбами проносились мимо равнодушные скалы заводов, над которыми светились дымы и прожектора. Имена городов становились все звонче и громче, а потом они вдруг все разом исчезли и вместо труб и домов в окне замелькали елки.
Скука долгой зимы, холод мартовских ночей, рельсы, рассекающие туман, сопки и скалы, громоздящиеся на горизонте, обилие леса: несколько суток подряд вдоль дороги, то приближаясь, то удаляясь от нее, тянулась тайга, – при всей необычности, пейзаж был уныло-однообразен, утомлял глаза, привыкшие к размаху русских полей. Первые несколько дней Фарида смотрела в окошко не отрываясь, а потом перестала вовсе: перед нею проплывала уже сотая гора с одинокой сосной, и теперь не только она, но и дети, скучая, стали отсчитывать каждый новый большой изгиб, который делал состав, каждый километровый столб, каждую станцию.
Вместе с дочерьми беременная Фарида ехала на поезде к мужу, который служил под Владивостоком. Дорога туда от Уфы – восемь дней. Колеса ритмично отбивали такты этого долгого пути, выдерживая паузы на подъемах, настороженно замедляясь на скрипящих под тяжестью поезда деревянных железнодорожных мостах, а конец путешествия трудно было даже представить: муж ожидал ее на далекой станции где-то совсем уже на берегу океана. Но семнадцатый транссибирский экспресс
одолел еще полпути…
Озябшие поезда выпивали паровозы, как самовары. Их останавливали у водокачек, потом подолгу щедро отпаивали. На иркутском вокзале экспресс особенно задержался: к нему цепляли новые вагоны, грузили уголь. Наконец поезд тронулся и стал набирать скорость. Вскоре слева показалось огромное белое поле: подъезжали к озеру Байкал; справа вздымались заснеженные скалы горного хребта Хамар-Дабан.
Знакомый быт железнодорожного транзита с чаем в подстаканниках, с перестуком тарелок, со звоном граненых рюмок, с долгими душевными беседами.
Нескончаемые разговоры вели вчерашние студенты, молодые специалисты, командированные на строительство в Биробиджан. Выпускники вузов, отличники боевой и политической подготовки, парни и девушки, мечтающие выполнить пятилетку за три года, – будущее им виделось где-то в конце параллельных рельсов, из их взволнованных речей возникали среди таежных болот электрические башни, штопором закрученные в небо на километр, хрустальные дворцы народов – памятники свободе, стеклянные дома-коммуны с отдельными кабинами – для работы, для сна, для любви – со шторками из белого шелка, огромные столовые, где каждый ест назначенное именно ему полезное блюдо, где чистота, свет и музыка, написанная специально для пищеварения.
Горели лампы в миллион ватт, танцевали девушки в белых туниках, украшенные символами вселенной – ромбами, квадратами, шестигранниками, свастиками, солнцами и лунами. Не было здесь ни оскорблений, ни обид, ни лжи, ни унижений, ни начальственных взглядов человека на человека – за это вешали на шею знаки позора. Били фонтаны, форель скользила по склону водопада, статуи Родена являлись мерилом красоты, каждый знал правду происхождения мира, семьи и частной собственности, каждый жил идеей, честностью, забыв про похоть, честолюбие и гордость. Скорей бы все увидеть! Ведь все за нас – и китайцы, и негры, и индусы! И все они от нас ждут ответа, за счастье и за горе отвечаем – мы!
Об этом или приблизительно об этом были многодневные радостные и изнуряющие разговоры. А на исполинской равнине лежала полузамерзшая крестьянская вселенная – простор без края с темнеющими редкими пятнами селений и городов, над которым огромным яичным желтком поднимался месяц и тенью волк перебегал по кругу, кусая месяц за края, пытаясь вырваться за его пределы.
3.
В чемодане Фарида везла свою карточку в картонной рамке: темные волосы закручены раковинами на ушах, огромные раскосые глаза сияют молодостью, – во всем гордость и дерзость. На фотокарточке – шестнадцатилетняя девочка, только окончившая восьмилетку, пытавшаяся писать стихи о революции, о Ленине, думавшая о коммунизме, потому что в ее бедняцкой семье не мечтать о нем было невозможно, но все же больше всего наслаждавшаяся необычайной своей красотой.
Густые волосы, серо-зеленые глаза, тонкие легкие руки, совсем не крестьянские, белыми бабочками взлетавшие к волосам, когда она поправляла свою тугую прическу, – все это производило впечатление действительно необычное.
Когда она проходила по улицам родной слободы, казалось, что даже самые твердые и грубые предметы при ее приближении приобретают нежность и мягкость: каменные углы округлялись, пики на ограде утрачивали остроту, собаки переставали лаять и начинали дирижировать хвостами.
Старший брат Валиулла испытывал ощущение гордости, когда во время осенней ярмарки гулял вместе с сестрой между телег и торговых рядов, – не было ни одного мужчины, который прошел бы мимо, не заметив ее, и каждый третий – статистика, точно установленная, – разинув рот, становился столбом и смотрел вслед, пока они не исчезали в толпе. Однако никто не осмеливался подойти к ней: гордость, сквозившая в каждом ее движении, в каждом повороте головы, защищала ее невидимым панцирем.
Вообще, бедность и гордость были главными чертами ее семьи…
И ее брат, худой, высокий, острый паренек, был преисполнен гордости: так, как он, никто не мог закинуть голову, одним взглядом уничтожить зарвавшегося приятеля и выйти с достоинством из трудного положения. Эта гордость брату и сестре шла, как мушкетерам Александра Дюма шли плащ и шпага.
…Всеми мыслями и надеждами, всем своим тяжелым животом устремленная к мужу, Фарида пребывала в состоянии той сонной дремы, которая охватывает почти любого в долгой поездке на поезде. В этой дреме все события ее жизни с момента расставания с мужем и до нынешнего путешествия казались случившимися давно и как бы с другим человеком, точнее с нею, но с другой.
В июльские дни она работала на поле. Оставляя дом на старшую дочь, уходила из дома засветло, а возвращаясь домой, падала на кровать почти без чувств. Земли бригады тянулись от берега реки Кармасан до гребня Трех шалашей. Работали рядом с Фаридой молодые женщины и девочки-подростки, которые, несмотря на голод и усталость, были смешливы, языкасты. Глаза их светились природной жаждой жизни, надеждой на счастье. Возвращаясь с полей, они пели: «Советская форма – сто грамм норма».
Еще с зимы она стала задумываться о том, а достойна ли она стать членом ВКП(б)?
Почему бы и нет! Хотя, конечно, еще надо долго, серьезно работать над собой! А в начале лета, мечтая соединиться с мужем еще более тесно – стать ему ближе мыслями и мечтами, Фарида подала заявление о приеме в члены партии большевиков. Вскоре ее вызвали в сельсовет и объявили, что кандидаты в члены ВКП(б) должны делом доказать верность партии – «будем следить за вашими трудовыми успехами!». Фарида стремилась перевыполнить все нормы – это ей и экзамен, и проверка на прочность, и ее посильный, так сказать, вклад. А тут вдруг на недельную побывку приезжает муж.
Бригадир временно перевел ее убирать на кухне при машинно-тракторной станции. Ей разрешили приносить оттуда завтраки и обеды на двух человек. Она кормила мужа гороховой похлебкой с прозрачными шариками «саго», супом из бараньих почек с разваренным добела пшеном, мелкой воблой, которую муж ласково звал «карими глазками». Иногда она возвращалась с бидончиком, в котором плескался золотистый овсяный кисель, который, остывая, превращался в студень. Свою порцию она делила с детьми.
Муж казался почти таким же молодым, как всегда, – стремительные сильные движения, армейская легкость походки, волевые складки, то и дело прорезающие щеки. Он обожал тишину, уют и размеренный образ жизни, когда весь день с утра расписан до вечера. А вечером они гуляли по полям, и Фарида ложилась прямо на землю, и земля не была холодной и не была жесткой. Над ее глазами возвышался массивный подбородок, который в эти моменты терял черты властности. Редкое, почти не знакомое ей ощущение счастливой женщины. Неодинокой.
…Когда бричка скрылась за поворотом и Фарида вернулась в опустевший дом, из зеркала на нее глядела мгновенно постаревшая женщина в неуместно праздничной косынке, в юбке из цветастого ситца и кокетливых ботиках.
А вскоре Фарида почувствовала, что тяжела. В четвертый раз.
Самое главное теперь – письма от мужа. Пишет он на обычной школьной бумаге в клеточку, всегда по страничке – ни больше ни меньше, советует терпеливо выдержать все нелегкие испытания, не надрываться излишне, беречь будущего ребенка. Еще пишет, что вскоре его, может быть, переведут
во Владивосток, и они будут жить все вместе в настоящей квартире в крупном городе, где дети смогут учиться в хорошей школе. Чтобы там была больница, в которой можно будет вылечить дочь Лилию. С каждым письмом он высылает немного денег.
И тогда она твердо для себя решила: как только засчитают трудодни, деньги отложить. Пройдут холода – ехать к мужу, во Владивосток, и рожать тоже там, рядом с мужем...
Отрывок из книги Сергея Синенко Рудольф Нуреев: истоки творчества, превратности судьбы (Уфа, 2008).
