Георгий Перетяткович ИСТОРИЯ ПОВОЛЖЬЯ / Глава III

097865 Георгий Перетяткович ИСТОРИЯ ПОВОЛЖЬЯ / Глава III История и краеведение НИЖЕГОРОДСКАЯ ОБЛАСТЬ ПЕРМСКИЙ КРАЙ Православие САМАРСКАЯ ОБЛАСТЬ ТАТАРСТАН

История Поволжья XVII-XVIII веков. Глава III

Г. Перетяткович

Поволжье в 17 и начале 18 века

Москва, 1882 г.

00451044 Георгий Перетяткович ИСТОРИЯ ПОВОЛЖЬЯ / Глава III История и краеведение НИЖЕГОРОДСКАЯ ОБЛАСТЬ ПЕРМСКИЙ КРАЙ Православие САМАРСКАЯ ОБЛАСТЬ ТАТАРСТАН

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава I

Глава II

Глава III

Примечания к книге

 

 

Глава III

Занятие земель бывших под старой Тетюшской засекой и находившихся в соседстве с ними. Заселение пространства между Симбирской чертой и Тетюшской засекой. Занятие служилыми людьми земель, лежавших за Смибирской чертой. Стенька Разин в Низовом Поволжье и его деятельность с приверженцами на Симбирской черте. Испомещение служилых людей за валом после Разинского бунта и состояние Симбирского уезда в конце 70-х годов XVII века. Самарская Лука, особенности её и заселение в конце XVI-го, в первой и второй половинах XVII столетия. Построение Сызрани и Кашпира и проведение Сызранской черты. Монастырские поселения по Волге ниже Кашпира во второй половине XVII века. Построение новых городов на притоках р. Дона и в Низовом Поволжье в конце XVII-го столетия.

 

Правая сторона Поволжья, замыкаемая с севера бывшей Тетюшской засекой, а с юга новой Симбирской чертой, составляет северную часть нынешней Симбирской губернии. Ещё в половине настоящего столетия производительность здешнего чернозёма возбуждала восторг специалистов, посещавших эту страну. Между тем плодородие здешней почвы в более ранее время должно было быть гораздо сильнее, ибо, кроме теплоты и влажности, обусловливаемой в половине XVII века изобилием здесь лесов, в то время находился ещё не тронутый пахотой глубокий чернозём, обладавший богатством производительных сил для всякого рода хлебных растений. Подобные свойства здешних земель не могли быть неизвестны землевладельцам соседних уездов, которых контингент состоял преимущественно из служилых людей Тетюшского, Свияжского и Казанского уездов. При таких обстоятельствах естественно, что служилые люди прежде других поспешили, с соизволения правительства, овладеть землями в здешней стране. Подобное стремление с их стороны могло находить, по всей вероятности, сочувствие в правительстве, которому выгодно было водворять здесь людей, опытных в несении окраинной службы, интересы которых вследствие этого тесно соединялись с интересами правительства, старавшегося о защите окраинного населения, с каковой целью построена была и Симбирская черта.

Тетюшская засека проходила, как известно, южной стороной Тетюшского уезда около деревни Пролей Каши, и подле засеки протекала небольшая речка Кильня, впадающая с правой стороны в реку Свиягу; Кильня, в свою очередь, принимает в себя с левой стороны несколько притоков, среди которых встречается речка Кертель и некоторые другие. Подле Тетюшской засеки на Кильне стоял Кильнинский острожек, который, как мы знаем, «поставлен был для приходу воинских людей». После проведения Симбирсокй черты военное значение Кильнинского острожка должно было упраздниться, и в 50-х годах XVII века (около 1655 года) мы застаём этот острожек «в поместье и на оброке» за служилыми людьми, причём вместе с ним им здесь было отведено известное число «пашни дикого поля добрые земли» и сена в соответствии[443]. Земля, по которой прежде проходила Тетюшская засека, в описываемое время занята и эксплуатируется служилыми людьми; в документе того времени несколько раз встречаемся с землями, о которых говорится следующее: «им (служилым людям) дано в поместье из порозжих земель дикое поле в старой в Свияжской и в Тетюшской засеке… в верх по реке по Свияге»[444].

В среде служилых людей, испомещенных в здешних местах, нередко встречаем людей, которые владеют поместными и вотчинными жеребьями в Свияжском уезде[445]. Затем говорится о землях, которые лежат «за старой Тетюшской засекой в степи» и находятся «за разными помещики в поместьях», — сами же помещики означены здесь испомещенными «на диком поле». Дикие поля по реке Кильне, по речке Кертели, Беденге, Сторожевой-Ельховке и по другим речкам розданы были в описываемое время в значительном количестве помещикам Казанского и Тетюшского уездов;[446] между здешними помещиками попадаются фамилии и коренных служилых людей вышепоименованных уездов[447].

Вследствие того, что интерес, представляемый русским правительством в Поволжской окраине, был преимущественно общечеловеческий – культурный, ибо он, главным образом, выражался в труде и в защите его плодов от хищничества кочевых обитателей степи, русское правительство раздавало здесь с полным доверием земли не только русским, но и инородцам, в уверенности, что последние заинтересованы не меньше русских в защите окраин от нападений и вторжений кочевников. Так, подле речки Кильны мы встречаем испомещенными не только Свияжских новокрещенов, но также и Казанских служилых татар, которые в здешних местах владели целыми деревнями;[448] несколько позднее (1663 г.) служилые татары в числе двадцати пяти человек были водворены на верховьях реки Цилны[449], где они получили пахотные земли и сенные покосы[450].

* * *

В начале 60-х годов XVII столетия на службу в Симбирск стали посылать служилых людей из Москвы, предоставивши им право на определённый надел землёй в Симбирском уезде. Прибывши на место, служилый человек обыкновенно сам отыскивал себе свободную землю и просил местного воеводу назначить земельного отказчика для отвода её; назначенный воеводой отказчик отправлялся «на порозжую землю на дикое поле»; не доезжая земли, брал «с собой тутошних и сторонних людей, сколько пригоже», расспрашивал их о найденной челобитчиком земле, и если те показывали, «что эта земля ни в поместье, ни в оброк никому не отдана и от засечных крепостей в дальних местах», то в таком случае земля отводилась челобитчику.

60-х годах XVII столетия выше Симбирской черты ещё встречались свободные, нетронутые земли; так, по реке Сухому Бирючу[451] ещё попадается «дикое поле ковыль и сенные покосы», которые охотно занимаются служилыми людьми, испомещаемыми в Симбирском уезде. Но подобных пространств, вероятно, было немного, ибо в это же время служилые люди нередко должны были обращать своё внимание на свободные земли, находившиеся «за валом на Крымской стороне», и здесь им отводились на разных реках земли по шестнадцатой главе Уложения: в сороковой статье этой главы сказано, чтоб «украинных городов детям боярским, которые бьют челом государю в поместье на порозжие земли на дикое поле, давати из порозжих земель из диких поль», в соответствии с их окладом[452].

В 60-х же годах более отважные и предприимчивые из русских крестьян заняли за чертой ниже Симбирска обширную полосу земли, примыкавшую к Волге и от местных возвышенностей именовавшуюся Арбугинской землёй. В этом месте река Волга обиловала рыбой, вследствие чего ещё в 20-х годах XVII века здесь находились рыбные ловли Покровского монастыря, что в Нижних Тетюшах. Теперь в здешних местах крестьяне основали несколько слобод, которые защищены были от неприятельских нападений особой чертой, называвшейся Арбугинской; эти слободы приписаны были к дворцовому ведомству, и по книгам 1669 г. за местными крестьянами значатся пахотные земли на правой, нагорной стороне, а сеянные покосы на левой, луговой стороне Волги[453].

Такая смелость крестьян могла побудить некоторых захребетников, живших в Белоярском городе на луговой стороне Волги, составить общину, перейти на правую сторону и поселиться на речке Сенгилейке против Белого Яра; в 1666 году они предложили правительству свою службу здесь в качестве станичных казаков, а правительство распорядилось в том же году подле их поселения отвести им «земли и сенные покосы против Белого Яру на нагорной стороне по речке Сенгилейке с вершины и до Волги реки». Но едва лишь они успели отстроиться на новом месте, как уже в следующем году новый Симбирский воевода, князь Дашков, «перевёл их с той земли жить для крепости от башкирского разоренья к Волге реке на городище, промеж Тушны и Сенгилейки»[454].

Читайте также:  В Казани уже строят халифат?

Отсюда можно видеть, с какими опасностями соединялось тогда поселение за Симбирской чертой поблизости даже с значительным укреплённым пунктом, каким в то время был город Белый Яр, находившийся только на левой стороне Волги. В 60-х годах XVII века в местности, примыкавшей к Симбирску, поселенцы принуждены были занимать уже земли, находившиеся за валом, — а в семидесятом году того же столетия занятие свободных земель за валом происходит и в других местах по черте, западнее Симбирска. Так, в этом году отведены были земли за валом на речке Сельде [455] солдатам выборного полка Андрюшке Богданову с товарищами в числе двенадцати человек; в том же году испомещены были землёй и сенными покосами «за валом на Крымской стороне вверх по Белому Уреню[456], по обе стороны от проезжей башни» 24 солдата выборного полка [457].

В то время, как русское правительство старалось по возможности заселить свободные земли нового Симбирского уезда служилыми людьми и заселение это шло довольно успешно, ибо в 60-х годах XVII столетия насельники должны были уже занимать свободные земли за валом, на Крымской стороне, не защищённые укреплённой чертой и подвергавшиеся значительным опасностям,- в то время в конце 60-х годов, в низовьях Дона среди казачества началось движение, результаты которого были не без серьёзного значения для населения Симбирской черты.

Движение это вначале было чисто местное, обусловливаемое лишь казачьим интересом, определяемым самими казаками таким образом: «учала им (казакам) на Дону быть скудость большая,- на Чёрное море проходить им не мочно, учинены от Турских людей крепости, и они отбрався охочие люди пошли на Волгу, и с Волги на море без ведома войскового атамана Корнила Яковлева; а начальный человек к тому делу и них был Стенька Разин; а пошло де их с Дону человек с 600; да к ним же приставали на Волге и на Яике из Астрахани и из иных городов всякие вольные люди» [458].

Но, начавшись движением местным и в размерах на Дону обычных, как прежде, так и после Разина[459], движение охватило собой на этот раз довольно скоро всё низовое Поволжье до самого Нижнего Новгорода. Поэтому для нас имеет значение то, почему именно в настоящее время казачье движение не ограничилось по обыкновению Доном, а охватило собой такое огромное пространство и привлекло к себе массу разнообразного населения не только в низовом Поволжье, но и в стороне от него. К сожалению, ограниченность найденного до сих пор материала, его отрывочность и некоторое однообразие[460] чрезвычайно затрудняют раскрытие внутренних, экономических и социальных, причин данного движения. Для того, чтобы хоть несколько пополнить этот пробел, необходимо обратиться к явлениям общего характера той эпохи, которые должны были отражаться и в местностях Поволжья.

* * *

Известно, что в начале царствования Алексея Михайловича, вследствие недостатка определённости в русском законодательстве и вследствие своекорыстия родственников царской жены и людей к ним близких, происходили злоупотребления, вызвавшие восстание народа в Москве и в иных местах государства. После подавления этих движений правительство молодого царя, сознавая недостатки действовавшего законодательства, созвало в 1648 году собор из всех чинов Московского государства, чтобы устранить их с общей помощью. Результатом отчасти этой деятельности явилось соборное Уложение 1649 года, которое содержит в себе некоторые новые законоположения, имевшие большие последствия для служилого и не служилого сословий на Руси. К таким законоположениям принадлежат, между прочим, первая, вторая, девятая и десятая статьи главы одиннадцатой упомянутого Уложения, которыми отменяются «урочные лета» крестьянского перехода с земель одного владельца на земли другого.

До сих пор урочные года могли сдерживать собой некоторых землевладельцев в применении крайнего произвола к личности крестьянина, ибо у него не была отнята ещё возможность протеста уходом от помещика; крестьянину необходимо было при этом лишь в продолжение известного времени скрывать свою личность от своего бывшего землевладельца; по истечении же срочных лет он без всяких последствий для себя и своей семьи мог явиться даже по соседству с прежним местом жительства.

Вышеупомянутые статьи одиннадцатой главы Уложения выгодны были служилым людям, особенно мелким из них, поэтому казались в интересе государства, односторонне понимаемом, и чрезвычайно неудобны для крестьян, у которых таким образом отымалась возможность уходом избавлять себя и свою семью от притеснений и вымогательств землевладельца, злоупотреблявшего положением своим и правами относительно крестьян, живших на его земле.

Нам известно между тем, что около половины XVII века тягости, налагаемые на крестьян некоторыми частными землевладельцами в Поволжье, увеличились в несколько раз сравнительно с прежним[461]. Кроме права произвольно увеличивать тягости, лежавшие на крестьянах, в это время, как нам известно из слов современника, «бояре, и думные и ближние, и всяких чинов люди, помещики и вотчинники, ведают и судят своих крестьян во всяких их крестьянских делах, кроме разбойных и иных воровских дел»; вотчинный же суд, который землевладелец мог производить и не сам лично, а через своего приказчика, «пользовался правом сажать в тюрьму, в колоду, в железа, бить батогами и кнутом… даже мог подвергать подсудимых пытке»[462].

Вследствие подобных условий, поводов к неудовольствию крестьян на землевладельцев могло в описываемое время накопиться много, и уход по прежнему оставался для них единственной возможностью избавиться от притеснений землевладельца; но теперь этот уход получает навсегда характер преступления.

Уже в 50-х годах XVII столетия дворяне и дети боярские северных городов и уездов в челобитье на имя государя писали, что с 1654 года, «как они пошли на государеву службу, от них учали бегать люди их и крестьяне, а бегая их помещиков своих и вотчинников разоряют их и дома их пожигают, а иных самих и их жен и детей и людей и крестьян до смерти побивают; и бегая живут в Нижнем Новгороде и в Нижегородском уезде»[463]. Вследствие этого в Нижегородский уезд послан был сыщик, которому поручили «посадских людей и уездных крестьян и Татар и Мордву расспрашивая и сыскивая подлинно, и из тех беглых людей и крестьян выбрав из десяти человек человека два, за побег бить кнутом, чтобы впредь им и иным не повадно было бегать; и высылать их за поруками с жёнами и с детьми и с животы в прежние их места и дворы, откуда кто бежал, и велеть им жить и государево тягло платить: посадским на посаде, а Татарам, Мордве и Черемисе ясак по прежнему платить сполна»[464].

Но, по справедливому замечанию г. Костомарова, «редкий уживался на месте жительства, будучи возвращён туда насильно: если б ему было там хорошо, он бы и в первый раз не бегал, а теперь, после того как его раз поймают, ему, конечно, станет хуже: на него наложат ещё больше повинностей за то, что он бегал; он опять навострит лыжи»[465].

Но на этот раз он, по всей вероятности, уже не остановится в Нижнем Новгороде или его уезде, а отправится куда-либо подальше,- если не на вольный Дон, откуда беглецов не выдавали обыкновенно, то на глубокий север, в Сибирь, или в украинные места, где и воеводы и землевладельцы сильно нуждались в людях и поэтому были мало наклонны исполнять добросовестно исполнять двадцатую статью одиннадцатой главы Уложения[466]. Так, нам известно, что по Симбирской черте, в Саранском уезде, в 60-х годах XVII века (1662 г.), по донесению сыщиков, отправленных правительством в здешние места, «за дворяны и за детьми боярскими живут многие беглые люди и крестьяне», и что «Саранские помещики и вотчинники и всяких чинов люди многих беглых людей и крестьян у себя укрывают и таят, а к расспросу и к записке к ним (сыщикам) на съезжей двор не приводят».

Читайте также:  Город Орск (Оренбургская область)

Когда же сыщики «для подлинного сыску велели Саранских помещиков выслать в Саранск и про беглых людей и крестьян взять сказки» у них, то «многие Саранские помещики и вотчинники в Саранск не едут, а которые де и приехали и они про беглых и крестьян сказок не дают,- чинятся не послушны». Относительно того, до какой степени переполнены были в действительности поселения на черте беглыми людьми в 60-х годах описываемого столетия, может свидетельствовать деревня Александрова Саранского уезда, принадлежавшая князю Андрею Болховскому: в ней, по розыску сыщика, жили восемнадцать беглых семей крестьянских, которых всех «принял во крестьяне князь Андрей Болховский». Кроме крестьян, по черте попадались беглые в лице стрельцов, казаков и посадских людей, которые здесь селились, поступали на службу, отправляя её в городах и уездах[467].

Правительство же Московское вместо того, чтоб заняться на местах исследованием условий, большей частью тяжёлых и ненормальных, в которые здесь поставлена была жизнь стрельца, казака, посадского человека и крестьянина, постараться урегулировать их жизнь здесь более нормальным образом, чтоб люди не бежали со своей родины, — рассылало сыщиков, которым на местах их деятельности должны были давать стрельцов и воинских людей с затинными пищалями, а те брали беглых, наказывали их водворяли на старых местах; и в Москве наивно полагали, что, действуя таким образом, серьёзно устраняется зло бегства людей целыми массами с родных, насиженных мест.

Если в описываемое время тяжело приходилось русскому человеку в низших слоях служилого и неслужилого сословий, то инородческому населению при тех же условиях приходилось ещё тяжелее. Разность языка и веры ставила инородца в особое положение в глазах, быть может, не одних воевод, но и вообще русского народа. Вследствие этого воеводы и другие служилые люди в своих вымогательствах и насилиях относительно инородцев ещё менее стеснялись, чем по отношению к русскому православному населению.

И на самом деле, известно, например, что сбор ямских денег до такой степени разорил Мордву Нижегородского уезда, что в 1639 году всё племя Терюхан и значительная часть Ердзян, обитавших около Арзамаса, не дождавшись летом уборки хлеба, покинули свои деревни и поля, забрали с собой скот, домашнюю рухлядь и рассыпались по дремучим лесам Муромским и Саливарским; некоторые из них стали уходить вниз по Волге и населяли в Низовье пустые земли монастырей и лиц; сильных своим влиянием при царе Алексее Михайловиче.

По словам исследователя, «через всё XVII столетие продолжаются стеснения Мордвы, то и дело заставлявшие её бегать из мест своего жительства; к тяжким податям, к налогам, к обидам воеводским и разных других служилых людей, со временем патриарха Никона присоединились ещё новые беды для Мордвы – насильственное обращение их в христианскую веру»[468]. Отношения служилых людей к другим инородцам были вряд ли лучше, нежели к Мордве; лишь подобными отношениями в продолжение целого ряда поколений может обусловливаться приниженность и забитость Черемис в наше время, равно страх Чуваш перед волостным писарем, как лицом начальственным в его глазах[469]. О воеводах в русских городах, особенно в окраинных, их злоупотреблениях и произволе относительно подведомственного населения и подчинённых им служилых людей в описываемое время, мы не считаем необходимым говорить, как о явлениях, известных в русской жизни, обусловливавшихся отчасти патриархальность понятия «кормиться».

* * *

Таким образом, материала для недовольства и озлобления в низших слоях русского общества к 60-м годам XVII столетия в общем могло накопиться много. Особенно недовольные люди должны были сосредоточиться в Поволжской окраине, куда по преимуществу стремились трудовые и гулящие люди из внутренней полосы России, потому что и те и другие находили здесь обширное приложение для своих инстинктов и сил; естественных богатств в здешних лесах, реках и в низовой почве было много, в рабочих людях сильно нуждались, и поэтому беглых, как мы видели, здесь охотно принимали и старались всячески укрыть их от сыщиков[470].

Кроме множества беглых, имевших причины быть недовольными некоторыми отношениями на родине, покинувших её с чувством горечи и поселившихся подле Симбирской черты, — остальное население здесь носило большей частью сбродный характер: его, как мы знаем, вербовали из разных городов и мест и выдворяли по черте и около неё в слободах, сёлах и деревнях; иногда между поселенцами на черте встречаемся даже с дворами людей, которые, кажется, были сосланы сюда за преступления[471].

Стрельцы и казаки, водворённые в городках и острожках по Закамской и Симбирской чертам, брались группами из разных мест, а в этих местах они вербовались большей частью из гулящих и охочих людей, отовсюду приходивших, что и отражается нередко в прозвищах, свидетельствующих наглядно о сбродном характере низшего служилого сословия в здешних местах.

Вероятно, вследствие необходимости воеводам на черте «недостающее число служилых людей… прибирать вновь из людей вольных, «которые (как говорится в актах) ни в каких службах не бывали и в тягле ни за кем не бывали»[472], что на окраине сделать было труднее, чем где-либо в ином месте, в среду стрельцов и казаков здесь попадают не только беглые крестьяне, стрельцы и казаки, но также и ссыльные люди[473]. В заключение, быть может, будет не лишним указать и на особенность в характере русского человека, которая отмечена наблюдательным иностранцем нынешнего столетия, посетившим наше отечество; он утверждает, что будто бы «в народном характере русских лежит известная легкость и подвижность… они любят риск», далее этот же путешественник говорит, что у русского человека заметно «мало преданности своему сословию и ремеслу».

При таких условиях в конце 60-х годов XVII столетия (1667 г.) на Дону началось казачье движение, перешедшее вскоре на Волгу; здесь, в низовьях Волги, не было недостатка в элементах, благоприятствовавших быстрому увеличению сподвижников Разина. Эти последние являлись к нему десятками из среды рабочих, плывших по Волге на судах и стругах, разбиваемых Разиным, из ссыльных, отправляемых на судах в низовые города и расковываемых спутниками Разина по его приказанию, — наконец, из самих стрельцов, которые переходили к нему и перед битвой, и во время её, и после неё, смотря по обстоятельствам[474].

По этому поводу не можем не привести меткой характеристики стрельца, сделанной мастерской рукой покойного С.М. Соловьёва, который говорит, что «самое сильное обаяние казацкий дух производил, разумеется, на стрельца. Стрелец вышел из таких же слоёв общества, как и казак, он человек военный, привык владеть оружием, но он не дисциплинирован, как солдат, он полуказак, и легко понят, как при первой встрече с настоящим вольным казаком, при первой возможности повоевать на себя, т.е. пограбить, добыть зипун, стрелец бросает знамена государства и присоединяется к казакам»[475]. Совершивши удачный поход на Персию Каспийским морем, Разин вместе с подвижниками своими с богатой добычей возвратился к устью Волги; здесь он выказал готовность принести повинную в Астрахани и выдать оружие, чтоб его с товарищами простили и пропустили на Дон.

Читайте также:  В Самарской области стало меньше фермеров

Действительно, часть оружия вместе с небольшой частью имущества, большей частью из награбленного у русских купцов, Разин возвратил. Потребовать от Разина, чтоб он выдал всё оружие и награбленное теперь же, Астраханский воевода, по его словам, не решился, «потому что их (казаков с Разиным) было многолюдно в Астрахани, береженья к ним держать было некем… астраханских служилых людей малолюдно, и те шатки и к воровству склонны»[476]. Вследствие этого Астраханский воевода решился поскорей спровадить этих гостей в Царицын, чтоб оттуда они могли перейти на Дон. Прибывши в Царицын, «Стенька Разин с товарищи», по донесению местного воеводы в Москву, «всякое озорничество чинили, ведая на Царицын малолюдство», т.е., попросту, Разин с сподвижниками своими делал в Царицыне всё, что хотел, не только относительно простых людей в городе, но и по отношению к Царицынскому воеводе. Когда же наконец Разин вместе со своими товарищами казаками, с богатой добычей и оружием явился на Дону, то его торжество здесь было полное; голоса его противников, которых немало было среди домовитых казаков, должны были теперь смолкнуть.

На Дону Разин пробыл с осени 1670-го года до весны того же года[477]. Следует отдать справедливость Царицынскому воеводе,- он не терял из вида Разина, а наблюдал за ним и в декабре того же года между прочим сообщал в Москву следующее: «Донские казаки Стеньке Разину с товарищи рады, что они пришли на Дон и называют его Стеньку отцом, и изо всех донских и хоперских городков казаки, которые голутвенные люди, и с Волги гулящие люди к нему Стеньке идут многие… да сказывали ему (воеводе)… что на весну от казаков от воровства, конечно, не будет, потому что на Дону стало гораздо много, а кормиться им нечем, никаких добыч не стало, и он (Царицынский воевода) живёт с великим опасением»[478].

Напрасно Царицынский воевода писал в Казанский приказ и предупреждал заранее о серьёзной опасности, грозившей низовому Поволжью от «Разина с товарищи», которых число на Дону действительно сильно увеличилось. По всей вероятности, в Москве опасения воеводы сочли преувеличенными и не особенно спешили помощью ему. Лишь весной со вскрытием рек отправлена была тысяча стрельцов, направившихся Волгой на судах к Царицыну. Но Разин прежде, чем стрельцы достигли Царицына, успел перебраться с Дона на Волгу и, благодаря сочувствию Царицынского населения к нему, овладел этим важным городом. После этого с шайкой, возросшей до пяти тысяч сподвижников, он напал на плывущих стрельцов с луговой и нагорной стороны, поразил их и в соединении с Царицынцами и вновь прибывшими сподвижниками в числе десяти тысяч направился на Чёрный Яр[479], овладел этим последним и пошёл на Астрахань.

При сочувствии к Разину Астраханских стрельцов и большей части населения, он без больших потерь успел завладеть и этим значительным городом Московского государства. Во всех городах, которыми Разин овладевал, правительственные воеводы умерщвлялись и вводилось устройство казачье с атаманом во главе вместо воеводы. Пробывши некоторое время в Астрахани, Стенька в июле отправился на двухстах судах вверх по Волге, а волжским берегом в то же время двигалась его конница. С самого начала похода Разин объявлял, что он идёт к Москве против бояр и воевод за государя; впоследствии казаки, приближённые к Разину, говорили, что у него находится старший сын царя Алексея Михайловича, царевич Алексей (незадолго перед этим умерший), будто бы бежавший из Москвы к казакам; «и как де Нижний возьмём», говорили эти казаки, «и в то де число увидят царевича все крестьяне»[480]. Сказывали также, будто в Разинском стану находился и патриарх Никон, изгнанный боярами из Москвы[481].

Саратов сдался Разину без сопротивления[482]. В Самаре казачья партия сперва встретила было некоторое противодействие в горожанах, но появление Разина под городом дало перевес его приверженцам, и Самара также очутилась в его распоряжении. С воеводами в этих городах Разин поступал по прежнему, и на их места водворены были атаманы, избранные вольными голосами[483]. С присоединением каждого нового города число спутников Разина, его войска, увеличивалось обыкновенно новыми приверженцами, присоединявшимися к нему, когда он двигался дальше[484].

* * *

В начале сентября нового года (4 сентября 1671 г.) Разин стоял уже под Симбирском. Здесь на первых порах ему посчастливилось овладеть острогом и отбить князя Юрия Борятинского, пришедшего с небольшим войском на помощь к Симбирску, но овладеть внутренним укреплением города, кремлём, в котором засел Симбирский воевода Иван Милославский с стрельцами и солдатами, Разину не удалось, так что он должен был приступить к осаде главного укрепления города Симбирска[485]. Успешнее действовали Донские казаки и приверженцы Разина между населением и служилыми людьми на Симбирской и Закамской чертах.

Мы знаем, что состав населения на укреплённых линиях и служилых людей в здешних городах и острожках был сбродный, и население, не соединенное в прошлом между собой внутренними связями, не могло за этот промежуток времени осесть прочно на месте своего нового поселения. К этому следует прибавить значительный контингент всякого рода беглых – из крестьян, стрельцов, казаков и солдат, постоянно опасавшихся, что откроется их инкогнито, им испишут спины кнутом и вышлют на место прежнего жительства; приход Разина представлял им удобный выход из затруднительного положения: они получили возможность стать руководителями и обнаружить свои силы и военный опыт, который иные из них могли приобрести, отправляя в том или другом месте обязанности стрельца или солдата. Вследствие подобных условий места, ближайшие к Волге, в Закамской укреплённой линии (Белый Яр и Ерыклинск) и вся Симбирская черта были скоро охвачены казачьим движение и открыто приняли сторону Разина.

Как на Симбирской черте, так и в ближайших к ней уездах: Тетюшском, Свияжском, Цывильском и других, жило много инородцев из татар, Чуваш, Черемис и Мордвы. В некоторых местностях по черте, как мы видели, со времени проведения её водворены были в разных местах инородцы в качестве служилых людей; так, кроме прежде упомянутых, в 1652 году было «отделено Корсунской черты города Малого Корсуна служилым конным татарам деревни Ногаевы Иряшке Тергулову с товарищи и с теми, которые впредь будут прибраны, на пятьдесят человек… к прежней отдельной их земле, которая отделена им татаром в среднем поле на речке Сухом Корсунове, где они построились слободою»[486].

Раньше мы упоминали о ненормальных отношениях, которые существовали между инородцами и представителями русского государства в местах их жительства; от подобных отношений в сердце инородцев должно было накопиться много неудовольствия против государства, представляемого такими служилыми людьми. К этому следует ещё прибавить, что у некоторых инородцев, как например, у Черемис, в 60-х годах XVII столетия ещё тлелись прежние разбойнические инстинкты, которые и разгорались при благоприятных обстоятельствах со всей энергией[487].

Вместе с осадой Симбирска укреплённая Симбирская черта с острогами по ней и городами стала главным местом для военных операций Разина и его приверженцев, которые рассеялись не только по черте, но и выше её, всюду пользуясь накопившимся неудовольствием в низших слоях[488], возбуждая население против правительственных людей, представлявших собой власть. Лишь в немногих местах воеводы и приказные люди были населением «одобрены», вследствие чего некоторые из них по ходатайству населения предприверженцами Разина успели сохранить свою жизнь; огромное же большинство воевод, «облихованное» населением, умерщвлены…

Читать примечание к книге…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

3 × пять =

Next Post

Георгий Перетяткович ИСТОРИЯ ПОВОЛЖЬЯ / Глава II

Вс Ноя 15 , 2015
История Поволжья XVII-XVIII веков Глава II Г. Перетяткович Поволжье в 17 и начале 18 века Москва, 1882 г. ОГЛАВЛЕНИЕ Глава I Глава II Глава III […]
Проект восстановления собора в Казани