СЕН-МОРИЦ
(отрывок из сценария)
Сергей Синенко
…Стало очевидно: связи с дягилевской командой порваны навсегда. Он мечтал вернуться в Россию окончательно, чтоб постоянно жить там, организовать собственную танцевальную школу, театр и научный центр балета, все вместе, все сразу. Конечно, хотел быть в курсе западных веяний, но будущий дом должен находится в России. Он представлял: большая отдельная комната для дочери, расписанной в стиле Билибина. Осталось дождаться конца войны, чтобы осесть где-нибудь в тихом месте.
Жена предложила поехать в высокогорную деревню.
– Гигантские горы с бодрящим воздухом, темными соснами и заснеженными склонами. Там можно кататься на лыжах, можно просто гулять. Это место любил и ваш Достоевский.
– Но я ненавижу горы, – заявил он. – Они закрывают перспективу, а я хочу видеть далеко.
– Прежде чем отказываться, поезжай, посмотри, – настаивала она.
Действительно, он был взволнован увиденным. Вскоре нашли виллу на высоком холме по дороге к Шантре, наняли прислугу и привели дом в порядок. Когда затопили печь, все вышли во двор и, застыв от восторга, глядели на дымок, поднявшийся из трубы. Окна выходили на Сен-Мориц, высокие горы укрывали от ветров, внизу мерцало озеро. Маленький рай, жить да жить!
В первую же ночь, когда распаковали вещи, раздался шум, похожий на канонаду. Грохот усиливался, зашаталась кровать. Потом неведомая сила передвинула письменный стол из одного конца комнаты в другой. Лампа качалась, картины падали со стен, казалось, вот-вот разверзнется земля.
– Не волнуйтесь, – успокаивал он, – это всего лишь землетрясение.
Все высыпали на улицу. Телефонистка связалась с городом.
– В Самадане сильные толчки. Розенталь – эпицентр. Уже семнадцать толчков.
Он наблюдал за наклонившейся башенкой с флюгером.
– Будет жаль, если она упадет.
Через несколько дней жизнь вошла в обычную колею.
…У входа в дом громоздились лыжи и сани – она занималась всеми видами зимнего спорта. После того, как балкон освободили от вещей, он каждое утро по два-три часа там тренировался. Часто подхватывал дочку на руки и вальсировал с ней, напевая: «Ваша милость, мой котик, мой фунтик».
– Со следующей осени, если не вернусь в Россию, сформирую собственную труппу, буду жить в Париже и танцевать, – размышлял он вслух.
Когда она ходила за покупками в деревню, то заглядывала на почту, где вывешивали военные сводки, а потом сообщала новости мужу с помощью специальной азбуки жестов, которую они придумали на всякий случай. Легкие похлопывания ладошкой – русские войска наступают, шевеление пальцами левой руки, опущенными вниз – сложности на Восточном фронте.
Слуги его любили. Он проявлял к ним всяческое внимание. Если встречал повара, помогал ему нести пакеты с продуктами, вместе с горничной закладывал уголь в камин и даже угощал старую прачку кьянти.
Однажды жена заметила вслух, что люди, живущие в одном веке, очень похожи друг на друга.
– Это все потому, что они одинаково одеты, – ответил он, – именно одежда определяет наши движения, а отчасти и наши поступки.
Эта мысль порадовала ее новизной, и, обдумав ее, она решила, что он прав хотя бы потому, что умеет, видя линии, ткани, и буквально помещая свое тело в костюмы прошлого, воссоздавать жесты давних эпох.
У него все время возникали замыслы новых балетов, и он делал наброски в блокноте. Один из сюжетов тесно переплетался с историей его собственной жизни. Действие происходило в эпоху позднего Ренессанса, главным героем был юноша, ищущий правду в течение всей своей жизни. В первом акте он выступал как ученик, открытый всем веяниям, которые может дать жизнь и любовь, а затем, по мере развития действия и самой жизни, – как художник-творец, который любит женщину и погружается в счастливую семейную жизнь, захватывающую его полностью.
– Да, герой балета – я сам как художник, а мой учитель – один из титанов Возрождения, универсальный гений, – таким по-прежнему ему представлялся Дягилев.
Задумывалась и хореографическая драма, местом действия которой должен был стать публичный дом. Главная героиня – содержательница притона, в прошлом кокотка, а теперь парализованная вонючая старуха. Но хотя тело ее разбито, дух остается неукротим. Она занята любовными сделками: продает девушек мужчинам, юношей – старикам, женщин – женщинам, мужчин – мужчинам. Ему хотелось показать и красоту, и разрушительный характер плотских влечений, передать не только весь их существующий спектр, но и весь сопутствующий этому ужас…
Рождество стало мирным и счастливым. Война наконец-то закончилась. Все ожидали, что теперь, после штормовых лет, жизнь войдет в спокойную гавань (обдуманный функциональный штамп). С осени он в одиночестве отправлялся на прогулки, которые затягивались все более. Иногда они гуляли вместе, молча ходили по лесу, где тишину нарушало только журчание ручья, бегущего под снегом. На прогулках он иногда вдруг останавливался и подолгу стоял неподвижно, не отвечая на ее вопросы, но она и не очень настаивала.
– Когда ты намерен ставить свой новый балет? – спрашивала иногда она, но он отмахивался от вопросов и погружался в многочасовое молчание. Она чувствовала – в его голове бродят идеи и вынашиваются проекты, до которых ей далеко.
Однажды он заявил, что обычный балетный тренинг не дает ему нужной нагрузки. Хотя она не одобряла длительного бега на высоте, считая это слишком большим напряжением, он стал ежедневно бегать по дороге к Шантре – любимому месту их совместных прогулок. С приближением горнолыжного сезона сюда прибыли из Парижа друзья – русские эмигранты и он заявил, что будет заниматься с ними зимними видами спорта. Они вместе ходили на прыжки с трамплина, на бобслей, катались на лыжах. Он всего один раз попросил инструктора показать, как надо тормозить при слаломе, и в тот же день спустился с самой сложной горы.
– Ну, этому мсье не нужно учиться, – сказал тренер. – Сразу видно, опытный лыжник.
– Что вы! Муж сегодня впервые надел горные лыжи.
– Вы надо мной смеетесь – он великолепно сохраняет равновесие и сгибает колени как настоящий спортсмен!
Как-то вместе с дочерью они поехали кататься на санях. Зимняя дорога узкая из-за снежных заносов, кое-где едва удавалось разъехаться с санями, едущими навстречу. Обычно внимательный и осторожный, на этот раз он не пытался разминуться со встречными, а ехал прямо на них. Дочь визжала, а она умоляла придержать лошадей, но чем дальше, тем яростней он их гнал. Неожиданно она заметила на себе его жесткий металлический взгляд, который она до того никогда не видела. Обратно ехали молча, никто не произнес ни слова.
Его лицо и манеры становились все более странными. Однажды она читала журнал, тихо переговариваясь с дочерью, но он вышел из комнаты и закричал:
– Как ты смеешь устраивать такой шум?! Я не могу работать.
– Извини, я не думала, что мы тебе мешаем.
Он схватил ее за плечи и начал трясти, потом сильным движением столкнул с лестницы. Дочь заплакала. Она поднялась на ноги, больше пораженная, чем испуганная. Через час застала его обычного – мягкого, добродушного, как всегда.
Время шло, и с каждым днем он работал все больше и больше. Рисовал молниеносно, всего несколько минут и вот – готово. Кабинет и комнаты были завалены рисунками, но не костюмов и декораций, а странными черно-красными лицами. Пронзительные глаза глядели из каждого угла.
– Что за страшные маски?
– Это лица солдат. Это война.
Через некоторое время его настроение изменилось – он начал писать.
– Это будет мой дневник, мои мысли.
Дневник он старательно прятал, но как укроешься от внимательных глаз?!
Она взяла тетрадь в руки – писание очень странное: пара фраз о Дягилеве, зато долго рассказывается, как он усовершенствовал ручку. Дальше какие-то малопонятные потаенные мысли, за ними – много хорошо знакомой безвкусной толстовщины, много благих пожеланий.
Читая, она выхватывала куски:
…Я хочу танцевать, рисовать, играть на рояле, писать стихи. Я хочу всех любить – вот цель моей жизни. Я люблю всех. Я не хочу ни войн, ни границ. Мой дом везде, где существует мир. Я хочу любить, любить. Я человек, Бог во мне, а я в Нем. Я зову Его, я ищу Его. Я искатель, ибо я чувствую Бога. Бог ищет меня, и поэтому мы найдем друг друга…
Всего было понемножку. Впечатления дня, выстраданные мысли, мучительные воспоминания, фраза, начатая, как пророчество, и оборванная на полуслове, проповеди из двух-трех фраз, а, кроме того, всегда пристрастные и почти всегда проницательные человеческие портреты. Некоторые страницы производили впечатление совсем горячечных.
…Я летал на самолете и плакал. Не знаю почему, у меня создалось впечатление, что он вот-вот уничтожит птиц. Люди посещают церкви в надежде найти там Бога. Он не в церквях, или, вернее Он там везде, где мы его ищем. Шекспировские клоуны, у которых так много юмора, мне симпатичны, но у них есть злобные черты, из-за чего они отдаляются от Бога. Я ценю шутки, так как я Божий клоун. Но я считаю, что клоун идеален, только если он выражает любовь, иначе он не является для меня Божьим клоуном…
То же мне, Джойс. Поток сознания или внутренний монолог. Исповедь в духе Толстого или Руссо. В общем, дневнику совсем нельзя верить.
Как-то она заглянула на кухню дать указания насчет обеда. За столом сидели горничная, прачка и истопник. Увидев ее, они внезапно прервали беседу и встали. Смотрели на нее печально.
– Что случилось?
Поджав губы, они молчали.
– Вы что, онемели?
– Мадам, простите, возможно, я ошибаюсь, – нерешительно заговорил истопник. – Помните, я рассказывал, как еще ребенком выполнял поручения господина Ницше? Я нес его рюкзак, когда он ходил в Альпы. Мадам, прежде чем заболеть, он выглядел и вел себя в точности как мсье сейчас.
– Что вы хотите сказать? – крикнула она.
– Мсье ходит по деревне с большим крестом на шее, – заговорила Кати, прачка, – останавливает всех встречных на улице, спрашивая, были ли они на мессе, и посылает их в церковь.
Подумав, что слуги бредят, она сбежала с лестницы и бросилась по дороге, ведущей в деревню. Его она увидела на деревенской улице. Он, действительно, останавливал прохожих.
– Что за новая глупость? Перестань подражать старому безумцу Лео Толстому. Ты строишь из себя посмешище.
Он смутился.
– Но я не делаю ничего плохого. Я просто спрашивал, ходили ли они в церковь.
– А это что? – она указала на большой крест на груди.
– Ну, если тебе не нравится, – и он снял его. – Так много людей подражает мне – глупые женщины копируют мои балетные костюмы, делают свои глаза раскосыми только потому, что природа дала мне высокие скулы. Почему я учу людей только глупости, почему не могу научить их чему-то полезному, например, помнить Бога? Почему я не могу установить моду не на шляпы, а, к примеру, моду на поиски истины?!
Она молчала, думая, что его слова не бессмысленны. Все бы хорошо, но странности продолжались. Однажды, когда она вошла в дом, служанка сказала:
– Мадам, думаю, мсье болен или пьян. У него хриплый голос и мутные глаза. Я очень боюсь.
– Не глупи, Мари. Ты знаешь, он никогда не пьет. Просто он художник и очень зависит от настроения. Однако, позвонить врачу следует.
Он лежал в спальне на кровати одетый, с распятием на груди, закрыв глаза, казалось, что спит, но по лицу текли слезы.
– Что с тобой? Ты сердишься?
Он отвечал уклончиво и запутанно.
Доктору она подробнейшим образом поведала обо всем, что случилось за последние месяцы. Решили притвориться, будто у дочери простуда и врача вызвали к дочери. Доктор остался к чаю и долго беседовал с мужем о музыке, а на следующее утро сам позвонил.
– Мсье нужен отдых, у него легкий случай истерии, следствие переутомления. Нужен человек, чтобы держать его под наблюдением.
На следующий день в доме появился немолодой мужчина, назвавшийся медбратом из психиатрической клиники. Мужу его представили, как массажиста. Медбрат оказался отличным актером, никто в доме не догадывался, кто он на самом деле.
Как-то за завтраком муж заявил, что намерен навсегда бросить танцы.
– Пора осуществлять идеалы – поехать в Россию, в какое-нибудь захолустье, и заняться сельским хозяйством.
– В этом случае езжай один, с меня хватит, – она вышла из себя. – Я не хочу становится крестьянкой, я ею просто не родилась! Хотя я тебя и люблю, но разведусь и выйду замуж за какого-нибудь мануфактурщика, – сняв с пальца обручальное кольцо, она со злостью швырнула его на пол.
Он очень удивился, а днем она получила огромный букет гвоздик с кольцом внутри.
Вскоре после этого случая они встречались со своими испанскими друзья. Было весело. За чаем говорили о перемирие, о новом кутюрье Шанель.
– А вы, что вы делали в этом году? Сочиняли? Собираетесь ли снова танцевать?
– Я сочинил два балета, подготовил программу на следующий парижский сезон, а недавно сыграл новую роль, – он небрежно откинулся на кушетку. – Видите ли, я – артист, но сейчас у меня нет ни труппы, ни сцены. Я скучаю, и решил убедиться, не разучился ли я играть. Поэтому в течение шести недель я исполнял роль сумасшедшего, и вся деревня, и моя семья, и даже врачи в это поверили. За мной наблюдает человек из психиатрической клиники, называющий себя массажистом.
Жена онемела: его поведение, заставившее всех страдать, было экспериментом? Но дамам понравилось.
– Ах, какой чудесный эксперимент! Как бесхитростно, замечательно, великолепно! – все захлопали.
Только маркиза Дюкаль заметила:
– Я полагаю, это очень жестоко по отношению к вашим близким.
– Я хотел проверить, насколько меня любят. Я всегда знал, что она любит меня, но не предполагал, что так сильно.
Тем же вечером к ней обратился медбрат:
– Мадам, я имею дело с душевнобольными на протяжении тридцати пяти лет. Я знаю больше, чем некоторые знаменитые профессора, – у меня богаче опыт. Профессора заходят на несколько минут и уходят, а я ухаживаю за пациентами, живу с ними. Вы зря тратите деньги. Я десять дней наблюдаю за вашим мужем. Он самый разумный человек во всем Сен-Морице.
Медбрат собрал вещи и отправился на вокзал.
Вечером состоялся большой разговор.
– Все, что ты слышала за столом – это тоже спектакль. Ты увидишь, я отыскал своего двойника, настоящего сумасшедшего, и почти с ним сравнялся. Как только его увидишь, сразу же все поймешь!
На следующее утро они стояли перед маленьким домом в Шатли. Заброшенный сад, немытые окна, полное запустение. Дверь, действительно, открыл человек, очень похожий на мужа, только в очках. Он был одет в старый выцветший свитер и настоящее кавалерийское галифе. Русский поручик Петр Иоаннович Бибиков. Такого же роста, как муж, почти ровесник, очень схож рисунком лица, похожи и чуть раскосые глаза. Любитель театра, даже танцевал в кордебалете.
Бедный поручик, после контузии под Виницей у него умственное расстройство, он нуждается в средствах для продолжения процедур. Мысль мужа становилась понятна – посетить Россию инкогнито, под чужим именем, может быть, в парике, оглядеться, что происходит, куда ведет новая власть. Случайно она сказала «глянуть», но он ухватился.
– Да, именно «глянуть», может быть, там не так уж и страшно.
Двойника стали звать «родственник». Он подходил почти идеально.
Время шло, заканчивалась зима. Однажды за одну ночь природа вокруг изменилась: снег отступил на вершины, замерзшее озеро показало синюю воду, горные склоны покрылись яркими пятнами – альпийскими розами, эдельвейсами и фиалками. Они уходили в горы и скатывались вниз, а потом, лежа в траве, подолгу говорили о России, о том, как безопаснее поставить задуманный спектакль.
Некоторое время разговоры об этом вели каждый день, потом говорить об этом перестали, потом заговорили вновь. Пора было что-то решать. Наконец, наступило генеральное совещание, и решение было принято. Родственник получил часть денег при условии соблюдения тайны. Он должен впоследствии играть его роль. Болезнь и лечебница скроют двойника от любопытных и оправдают изменения в голосе и выражении глаз.
С родственником жена провела задушевнейшие беседы, и вскоре тот убедился во вреде ношения очков и стал еще больше похож на него, начал именовать себя русским артистом. Он же, подыскав роговую оправу, убедился – очки прибавили ему девяносто процентов интеллектуальности.
«Петр Иоаннович Бибиков! Бибиков! Петр Иоаннович!» Сначала он спотыкался, произнося это вслух, но на пятом или шестом разе выдохнул успокоено: «Петр Иоаннович». С этим странным именем ему предстояло жить.
Либретто было дописано, дело было за постановкой. Удивительно, как охотно знакомые поверили в сумасшествие мужа. «Да, да, замечали и раньше! Ты одна проглядела». Все, оказывается, давно уже видели, каким он стал нервным и беспокойным, все слышали, как он утверждал, что его окружают враги, боялся выйти на сцену, пока не проверит все люки и не осмотрит сцену, не посыпана ли она битым стеклом. Вскоре молва заговорила, что мания преследования исчезла, но совершенно пропала память – он забыл даже свое имя, и хотя его близкие упорно стараются пробудить в нем хотя бы искру разума, без конца повторяя ему его собственное имя, все тщетно! Абсолютно все!
Как всегда на большой постановке, оставались детали, штрихи. Обмен паспортами должен был происходить на русско-польской границе. С родственником добирались до Праги одним поездом, но в разных вагонах. Еще небольшое изменение внешности – прием из театрального арсенала. Потом вдвоем на заднем сиденье в автомобиле до Кракова. Водитель взглянул в зеркальце – не поиграть ли в «найдите десять отличий»?! Недалеко от границы обмен документами, толстый конверт с деньгами запорхал в воздухе – даже непонятно, кто есть кто, кто кого провожал.
В полдень увидел Днестр. Сердце крепко забилось, стало жутковато – нужно переправляться через незнакомую реку, в невиданной ранее местности, среди совершенно чужих людей. Топография изучена только лишь по рассказам: гора, овраг, изгибы реки, глубины и мели. Дорога действительно привела к холму между двумя деревушками, только не видно было островков на реке, остановившись напротив которых он должен был раздеться и плыть.
Подошел к селу, издалека полюбовался церковью. Пищи мало, но заходить никуда нельзя. Опять поднялся на гору и пришел к развилке дорог. Отдохнул. Спустился с горы и подошел к богатой хате, где собака его чуть ли не растерзала, но дали напиться и налили в бутылку воды. Пошел вдоль течения, стал спускаться к деревне, перешел овраг, поднялся по косогору. Островков все не было. Потом увидел кусты, торчащие из воды, и сообразил, что из-за дождей островки ушли под воду.
Было уже около семи часов вечера. Отошел на версту от берега, нашел поле высокой кукурузы и лег перекусить. Запивал водой, думал, отдыхал, дожидался, когда стемнеет. Ночь была спокойная, но без звезд. Оделся, весело пошел уже знакомой дорогой. Ни слабости, ни робости не было. Вышел к Днестру.
Накрапывал дождь. Река в двух шагах. Поднялся ветер. Разделся и связал пакет: рубашка, куртка, брюки, очки, часы, нож, документы и деньги. Перетянул все ремнем, вошел в воду и сразу увяз в илистом дне. Вышел на берег, побежал вверх по течению, оглянулся. На отмели только корова, и та стоит задом. Опять бросился в воду. Господи, помоги!
Плавал отлично, но от волнения силы куда-то ушли. Перевернулся навзничь, стал работать руками и ногами. Сколько плыл, сказать трудно, но неожиданно понял, что время щупать дно. Под ногами была галька. Стал на нее и пошел. Быстрее в кусты, чтоб не маячить на отмели. Бил озноб от холода, но костер разжигать нельзя. Стал разогревать себя энергичными движениями. Все. Начинается следующий акт.