В 1978-м Алексею Козлову — разведчику, работавшему по кризисным точкам и по странам, с которыми у нас не было дипломатических отношений, удалось узнать: в ЮАР изготовлена атомная бомба…
Предлагаем Вашему вниманию рассказ советского разведчика-нелегала Алексея Козлова о его работе в ЮАР и пребывание в тамошней тюрьме в камере смертников.
Позади почти 18 лет за кордоном и поездки по восьми с половиной десяткам стран. Ни единой ошибки, но в 1980-м арест в ЮАР. Два года допросов, пыток, камера смертников, полная безвестность и в 1982-м — обмен на 12 чужих шпионов. Возвращение в Москву, работа в Центре, снова исчезновение: еще 10 лет в нелегальной разведке, в неизвестных краях и весях. И присвоение звания Героя России.
Мы познакомились с Алексеем Михайловичем в ноябре 2005-го. И с тех пор картина его нелегальной жизни там — сначала с липовым, а затем и настоящим западногерманским паспортом — слегка приоткрывается — в пределах им же дозволенного.
Ответы Козлова, иногда даже подробные, на десятки, если не сотню, моих вопросов записаны и расшифрованы. Алексей Михайлович точно знает, что можно, а чего совсем нельзя. Быть может, воспользуюсь этими монологами для более точной картины от действительно первого лица.
Начну с одной из огромных удач Козлова. В 1978-м разведчику, работавшему по кризисным точкам и по странам, с которыми у нас не было дипломатических отношений, удалось узнать: в ЮАР изготовлена атомная бомба.
Бомба под шампанское
…Я приехал в Блантайр. Это Малави, единственное африканское государство, признавшее ЮАР с его апартеидом. Белые, там живущие, между собой быстро сходятся, возникает как бы их закрытый для остальных клуб. А свежее лицо, да еще немец из ФРГ… этому можно рассказать абсолютно все, секреты — твои.
Поэтому я как-то случайно вроде бы завел разговор, что вот, думали, ЮАР тоже имеет атомную бомбу, а оказалось — нет. И одна пожилая, чуть не дремавшая женщина открывает глаза и рот: почему же нет? Мы еще в декабре 1976-го вместе с людьми из Израиля обмывали ее испытания здесь, у нас, французским шампанским.
Женщина назвала мне имя, фамилию. До выхода на пенсию и переезда в Малави трудилась она в ЮАР секретаршей генерального директора атомной научно-исследовательской лаборатории в Пелендаба. Я тут же моментально сообщил в Центр. Потом мне рассказывали, что ночью вызывали даже начальников управлений и отделов, обсуждали.
Бывали удачи, бывали.
Ностальгия под запретом
Мы с женой, а потом и двумя детьми, родившимися в ФРГ в январе и декабре 1965-го, никогда в жизни не разговаривали там по-русски — ни дома, нигде — ни единого русского слова. Только по-немецки.
Никогда не слушали русского радио, не смотрели русского телевидения, не видели русских фильмов. Никогда и ничего не читали по-русски. И еще долго потом я читал только по-немецки, по-английски или по-французски. На родном — не мог.
Надо было держать себя в руках — не пить до такой степени, чтоб хотелось выругаться по-русски. Нет, я настроил себя так, что если уж на то пошло, то действительно не тянуло к русскому языку.
У меня за долгие годы не было личных встреч. А в Италии, я был 10 лет прописан в Риме, всего две. Приезжали из Центра.
Были личные встречи только тогда, когда я выезжал в какую-то другую нейтральную страну. А в государствах со сложной оперативной обстановкой, по которым я потом работал, — никаких.
Никогда в жизни не был в советских посольствах — нельзя ни в коем случае. И если б я к этому стремился, меня надо было б гнать со службы — только и всего. Ведь наши товарищи, работающие в посольствах, находятся под жестким наблюдением.
Я не любил личных встреч, не любил общаться. Еще неизвестно, кто кого и куда приведет. Правда, однажды в городе А или Б возникла резкая необходимость встретиться с одним человеком, который вел меня лет десять. Я разрисовал все стены (условные знаки ставятся, как правило, мелом в заранее оговоренных местах. — Авт.) около резидента.
Но на связь не вышли. Этот человек, как я потом узнал, подумал, что ошибка: «Алексей не любит личных встреч».
Все эти годы я был один. Естественно, один. А вокруг было много иностранных друзей. Они меня, конечно, знали как немца, и знали абсолютно всё. Кроме одного-единственного: кто я на самом деле. И потому я с ними никогда больше не встречусь. Нельзя.
А ностальгия — она есть всегда. Центр вызывал, я приезжал сюда в Москву, отдыхал.
Привет от Гордиевского
Расскажу я вам такую штуку. Отпуск у меня начинался в январе, и приехал я после Тегерана как раз под Новый год в Копенгаген. Там на встрече с резидентом дал я ему свой железный паспорт, с которым я все время ездил, а от него получил другой.
Резидент поздравляет меня с Новым годом и награждением знаком «Почетного чекиста». И добавляет: «Поздравляет тебя еще один общий знакомый, который здесь». Я спрашиваю: а кто это — такой общий знакомый? Он говорит: Олег Гордиевский. Я ему: откуда Гордиевский знает, что я здесь, ведь я сам о том, что должен быть в Дании, узнал три дня назад. Ты, что ли, ему сказал? Или что, показал ему вот этот мой документ?
Олег Гордиевский был тогда в Копенгагене его замом. Вот вам пожалуйста: нельзя нелегалу общаться со своими коллегами из резидентуры. Долго не мог понять, почему меня арестовали. Обменяли в 1982-м, а предатель Гордиевский сбежал в Англию в 1985-м. Тогда мы умножили два на два и получили искомый результат.
Мучили меня крепко. В Претории сразу начались допросы — велись пять дней абсолютно без перерыва. Я иногда даже засыпал под мордобой.
Была у них одна интересная забава. Недаром у следователя на стене висел портрет Гитлера — добротный такой, с хорошо выписанными усиками. Битье, пытки для них — явление нормальное. Мне за стулом с вогнутой спинкой стягивали наручниками руки. И достаточно было ткнуть в меня пальчиком, как я падал. А пол — бетонный. И на пятый раз, когда падаешь, теряешь сознание.
Или заставляли стоять, однажды простоял я 26 часов. Стой — и все, ни к чему не прислоняйся. Потом повели в туалет, и там я грохнулся, потерял сознание.
Я им ни слова, но как-то показали мне фотографию. На ней я с женой. Кричат, не переворачивай, но успел перевернуть: подпись на латинском «Козлов Алексей Михайлович». И тогда я сделал первое и последнее признание: «Я советский гражданин. Больше ничего говорить не буду».
Гордиевский работал на англичан. По их наводке и арестовали. Они меня допрашивали относительно корректно, хотя жестко, но цивилизованно, без побоев, но долго, как долго.
Американцы, итальянцы, французы приходили — всегда хорошо одетые. Из Израиля прибыл одессит Жора со своим детектором лжи. Начал с оплеухи. В ЮАР, между прочим, к нему с презрением. Уезжали все ни с чем.
Сидел я потом в камере смертников. На стенах камеры последние слова обреченных. Тут я много чего начитался. По пятницам в пять утра меня водили на казни. Перед смертью белому давали съесть целую курицу. Черному — половину. Апартеид. Виселица на втором этаже, затем люк опускался, человек падал.
Дети были не в курсе
Сын с дочерью, конечно, вообще ничего не знали, а уж русского языка — совсем. Мы же немцы, живем в ФРГ.
Потом мне предложили место директора крупной химчистки в одной из стран Бенилюкса. Пролетел год, и дети между собой заговорили по-французски, с нами — по-немецки. Однажды они провели короткое время в СССР, затем жену с ними вместе пригласили в ГДР. Нет, русский язык им не давали выучить.
Крестным отцом дочери стал бывший офицер СС, который в свое время воевал у нас, в России. Потом, это было в ФРГ, мы сдавали официальные данные, кто крестный. Так было надо.
А вот когда жена заболела и мы детей привезли в Советский Союз, ребята пошли в ведомственный детский сад, который принадлежал нашей службе, и где-то там месяца через 2-3 проблем с русским языком у них уже не было. Французский они очень быстро и прочно забыли, правда, немецкий помнят.
Но умерла жена. И пришлось мне отдавать детей в наш интернат. Сижу в ночь перед отъездом туда, пришивая им метки на вещи. Тяжело. Утром приехал с цветами, преподнес учителям. И до свидания, мои ребята. Отец мой умер, и знаете, именно в день моего ареста от разрыва сердца.
Нелегал обязан держаться
Но я нелегал, и если я два года живу за границей и все это время думаю только о семье, детях, а о работе из-за всех этих переживаний вспоминаю мало, то тогда надо возвращаться. Живи дома, прекращай работу.
Однажды Юрий Иванович Дроздов давал мне задание: ты летишь в Г., тебе нужно высадиться в Б. и за неделю сделать одну очень важную вещь. Я ему: Юрий Иванович, как вы это себе представляете? Я ведь в Б. никогда не был. Да еще за неделю.
А он мне говорит: а почему это я себе должен представлять? Я — начальник нелегальной разведки, а ты кто? Ты — нелегал. Я тебе даю задание, и ты езжай, представляй себе.
И Дроздов полностью прав. Зачем мы тогда существуем, для чего нужны, если не можем. Мы должны работать всей душой. Все вкладывать.
Я вам про свою семью и детей. Но, бывало, возвращаются люди из какой-то далекой страны после многих лет домой, в Россию. Сыну 14 лет, дочери — 17. Дети приезжают и узнают, что никакие они, скажем, не латиноамериканцы или американцы, канадцы, англичане, а русские. Вот где шок.
Но мы нелегалы, знаем и другое.
Обмен неминуем
Не было ни единого случая, начиная еще с Абеля — Фишера, чтобы товарища не выручили. И когда давно был на подготовке, мои первые руководители, бывшие командиры партизанских отрядов, подпольных групп на территории противника, мне говорили: что б с тобой ни случилось, учти, домой вернешься в целости и сохранности.
В 1982-м я и вернулся. Меня обменяли в Германии на целый автобус — одиннадцать шпионов, которые сидели в ГДР, плюс армейский офицер ЮАР, пойманный кубинцами в Анголе (генерал-майор Юрий Дроздов: знали б, на кого меняют, попросили б больше. — Авт.). За ними ехал целый автобус с их вещами, у некоторых по три чемодана. Я налегке. Действительно налегке. При аресте весил 90 кило, при обмене 57 плюс пластиковый мешочек с ремнем от тюремных штанов и машинка для скручивания сигарет, мне ее заключенные подарили.
Я после возвращения проработал у нас в Москве. Отличные ребята в моем отделе. Делали важное дело. Но потом загрустил. Пришел к Юрию Ивановичу Дроздову, поразмышляли. И я еще 10 лет в нелегалах. Где, когда, не спрашивайте, не будет ответа. Сейчас работаю в СВР. Вот и все.
Анекдот от Козлова
Был я как-то в ЮАР. Попал в джунгли, где ждал одного своего знакомого. Жил в хижине из прутьев, на ночь положил свой бритвенный прибор и пояс от джинсов с медной пряжкой на плетеный стул, утром просыпаюсь и вижу в хижине пару серых обезьян-павианов.
Пряжка ремня заблестела от луча солнца, потом — бритва. И один из павианов бритву — хвать. Короче, больше трех недель я потом не брился, борода отросла здоровая.
Автор: Николай Долгополов